рассказам, в которых каждый старался уверить слушателей, что он тоже видел этот оживший скелет во фраке.
Скептики поначалу утверждали, что доверчивый Жозеф Бюкэ просто-напросто стал жертвой глупого розыгрыша одного из своих подчиненных!.. Но через некоторое время произошли такие удивительные и необъяснимые события, что даже самые неверующие усомнились в своей правоте.
— Что вы скажете относительно брандмейстера? Не просто пожарный, а брандмейстер. Уж, кажется, одно это увесистое слово: «брандмейстер» может считаться синонимом неустрашимости. Уж он, казалось бы, ничего не должен бояться, особенно огня.
И что же? Брандмейстер Папэн, случайно задержавшись во время обхода помещения под сценой немного дольше обыкновенного, вдруг выскочил на площадку лестницы бледный, как смерть, дрожащий, с блуждающими глазами, и упал бы без чувств, если бы его не поддержала мамаша маленькой Жамме. А знаете почему? Потому что он увидел двигающуюся к нему навстречу… огненную голову.
А уж, казалось бы, чего бояться, — брандмейстера огнем не удивишь.
Кордебалет был взбудоражен.
Эта огненная голова разбивала в пух и прах все прежние описания Жозефа Бюкэ. Начались новые расспросы. И старший рабочий, и брандмейстер должны были снова повторить все, что они видели, и наконец, все сошлись во мнении, что у призрака несколько голов, которые он по желанию меняет.
Вдруг Жамме сорвалась с места и, отбежав в самый отдаленный угол комнаты, испуганно прошептала:
— Слышите?!..
Действительно за дверью послышался легкий шелест, как будто пола коснулся невесомый шелковый наряд. Потом снова наступила гробовая тишина. Сорелли, желая подать пример храбрости, уверенно подошла к двери и попыталась громко спросить, но ее голос дрогнул:
— Кто тут?
Ответа не последовало.
Чувствуя, что на нее обращены все взоры, она, превозмогая себя, всё-таки твердо произнесла:
— Тут кто-нибудь есть?
— Конечно, конечно есть! — воскликнула смуглая, худенькая как сушеный чернослив, Мэг Жири, хватая Сорелли за газовую юбочку.
— Не открывайте, ради Бога, не открывайте!
Но Сорелли, вооружившись никогда не покидавшим ее маленьким, почти игрушечным, кинжалом, все-таки отворила дверь и храбро выглянула в коридор. Он был пуст; ярко-красный фонарь почти не освещал его и только бросал вокруг себя зловещие тени. Танцовщица торопливо захлопнула дверь.
— Никого нет, — сказала она.
— И всё-таки он там был, и мы его видели, — настаивала Жамме, робкими шажками подходя к Сорелли. — Я ни за что не пойду переодеваться одна. Если идти, так всем вместе.
И она набожно потрогала талисман — маленькую коралловую ручку, в то время как Сорелли незаметно перекрестила большим пальцем правой руки деревянное колечко, украшавшее безымянный палец её левой руки.
«Сорелли, — писал как-то один известный журналист, — прелестная молодая женщина, высокая, гибкая как лоза, с задумчивым, чувственным лицом, окруженным ореолом золотистых волос и увенчанное сияющими, как два изумруда, глазами. Когда она танцует, движения ее бедер придают всему телу трепет невыразимого томления. Когда балерина поднимает руки и напрягается, чтобы начать пируэт, тем самым подчеркивая линии бюста и выделяя бедро, мужчины, говорят, готовы размозжить себе голову из-за неосуществленного желания и сойти с ума».
Что касается ума самой Сорелли, то у нее его совсем не было, да она в нем, впрочем, особенно и не нуждалась.
— Однако, девочки, — обратилась она опять к танцовщицам, — возьмите себя в руки. Что это еще за призрак? Кто его видел?
— Мы, мы! — разом закричали девицы. — Он был во фраке, как и в тот вечер, когда его увидел Жозеф Бюкэ…
— А Габриэль его видел вчера днем, днем… когда было совсем светло.
— Габриэль? Учитель пения?
— Да… Как! вы этого не знаете?
— И он был во фраке, днем?
— Кто? Габриэль?
— Да нет же. Этот… неизвестный…
— Конечно, — утвердительно кивнула Жамме, — Мне рассказывал сам Габриэль. Поэтому-то он его и узнал. Хотите, я вам расскажу, как это произошло? Габриэль был в режиссерской. Вдруг отворяется дверь и входит Перс. Знаете, какой у него дурной глаз?
— Еще бы! — хором подтвердили танцовщицы, которых одно имя Перса приводило в трепет.
— Ну, так вот Габриэль, как всякий суеверный человек, при встрече с Персом всегда трогает у себя в кармане ключи, чтоб уберечься от сглаза. Тут, как только Перс появился в дверях, Габриэль вскочил с места и бросился к шкафу, чтобы дотронуться до ключей. Но сделал это так неловко, что разорвал о гвоздь свои панталоны. Тогда, желая поскорее уйти из комнаты, он побежал к двери, стукнулся о косяк и поставил себе на лбу огромную шишку; откинувшись назад, оцарапал ширмой руку и, пытаясь, чтобы не упасть, опереться на рояль, прищемил себе пальцы. Наконец, когда ему удалось кое-как выскочить из комнаты, он так поторопился спуститься с лестницы, что пересчитал спиной все ступеньки. Как раз в это время, мы с мамой подымались по лестнице, и помогли ему встать. Он был весь в крови, мы даже испугались. Но он улыбнулся нам и прошептал: «Слава Богу, что я так легко отделался!», и затем рассказал, что испугался не Перса, а призрака, который вырос у него за спиной, да еще и с мертвой головой, точь в точь как ее описывал Бюкэ.
По комнате пронесся испуганный шепот, потом опять все смолкли, пока, наконец, маленькая Жири не прошептала чуть слышно:
— Жозеф Бюкэ всем сделал бы одолжение, если бы побольше молчал.
— Почему?
— Это мнение мамы, — еще тише прошептала Мэг, озираясь по сторонам.
— Почему же она такого мнения?
— Т-с-с!.. Мама говорит, что призрак не любит, когда его беспокоят.
— Откуда же она это знает?
— Так… я не знаю…
Но этого было достаточно, чтобы разжечь любопытство молодых танцовщиц. Они окружили Жири со всех сторон, умоляя сказать им всю правду, и в то же время, вздрагивая от волнения и ужаса.
— Я поклялась молчать, — чуть слышно прошептала Мэг.
Но они не отставали, и тоже клялись, что никому и никогда не выдадут этой тайны и не успокоились до тех пор, пока Мэг, в глубине души сгоравшая от нетерпения поделиться с кем-нибудь своим секретом, не уступила их просьбам.
— Ну, хорошо… я вам расскажу про ложу…
— Про какую ложу?..
— Про ложу… призрака.
— У призрака есть ложа!?
При одной этой мысли, танцовщицы встрепенулись:
— Ах, Боже мой, рассказывай скорей, рассказывай!..
— Тише! — прервала их Мэг. — Это ложа № 5, первая от авансцены, с левой стороны.
— Неужели?
— Да, да… ключ от нее всегда находится у мамы. Но вы даете слово, что никому не расскажете?
— Ну, конечно, конечно…
— Так вот эта ложа призрака Оперы. Вот уже больше месяца, как в нее никто не входил, кроме, конечно, самого призрака, и ее запрещено продавать.
— И призрак действительно там появляется?
— Да…
— И его видно?
— Конечно, нет. Он там, но… его не видно.
Танцовщицы переглянулись.
— Но ведь, если призрак действительно находится в ложе, его должны видеть, так как он во фраке с мертвой головой.
Этот аргумент нисколько не смутил Мэг.
— Ничуть, — продолжала она, — фрак, череп, огненная голова и все тому подобное — это ерунда. Ничего этого в действительности не существует. Его только слышно и мама тоже его никогда не видела, несмотря на то, что всегда подает ему программу.
— Жири, — прервала ее, наконец, Сорелли, — не морочь нам голову…
Жири расплакалась:
— Напрасно я вам рассказала… Если бы мама знала… и все-таки пусть бы лучше Жозеф Бюкэ не вмешивался в то, что его не касается. Это ему может принести, несчастье… мама еще вчера говорила…
В эту минуту за дверью послышались чьи-то тяжелые шаги, и раздался взволнованный голос:
— Сесиль! Сесиль! Ты здесь?
— Это моя мама, — сказала Жамме. — Что случилось?
Она распахнула дверь, и, едва переводя дыхание, в уборную ввалилась необъятная дама, с красным, как кирпич, лицом и испуганными, растерянными глазами.
— Какое несчастье! — простонала она, падая на кресло: — какое несчастье!..
— Что такое? Что случилось?
— Жозеф Бюкэ…
— Ну!..
— Жозеф Бюкэ… умер!
Танцовщицы вскрикнули.
— Да… его только что нашли… он повесился… Но, самое ужасное то, — задыхаясь, продолжала толстуха, — что наткнувшиеся на его тело рабочие сцены утверждают, что они слышали заупокойное пение.
— Это — призрак! — невольно вырвалось у Мэг, но она сейчас же спохватилась и поспешно добавила: — нет, нет, я ничего не сказала… ничего…
Однако подруги уже подхватили её мысль:
— Конечно, это призрак, конечно…
Сорелли побледнела, как полотно.
— У меня теперь точно не хватит сил, чтобы сказать свою речь, — пробормотала она.
Мамаша Жамме тем временем проглотила рюмочку ликеру и только тогда решилась высказать свое мнение:
— Конечно, это дело призрака!..
Ужасная новость быстро разнеслась по всему театру, гримерные опустели и молоденькие танцовщицы, прижимаясь к Сорелли, как испуганные овцы к своему пастырю, с замирающими от страха сердцами, направились по едва освещенным коридорам в фойе.
Глава 2
На лестнице Сорелли и прижимающиеся к ней танцовщицы столкнулись с графом де Шаньи. Всегда спокойный граф был очень взволнован.
— А я направлялся к вам, — любезно поздоровался он с Сорелли. — Какой прелестный спектакль! А Кристина Даэ! Истинный восторг!
— Что вы говорите, — запротестовала Мэг Жири. — шесть месяцев назад она не могла рта раскрыть. Однако позвольте нам пройти, милый граф, — комическим реверансом продолжала плутовка, — мы спешим узнать о повесившемся Бюкэ.
Проходивший мимо управляющий при этих словах вдруг остановился.
— Как, вы уже знаете, — недовольно нахмурил он брови. — Ради Бога никому не говорите, главное чтобы не узнали Дебьенн и Полиньи, давайте, не будем портить им праздник!