— Одно из двух: или свадьба, или похороны!
Я узнал голос Эрика.
Снова послышался стон, после чего настало долгое молчание.
Теперь я был уже уверен, что Эрик не знал о нашем присутствии в «комнате пыток», иначе он бы не допустил, чтобы мы были свидетелями его разговора, для чего стоило только закрыть, выходившее сюда, потайное окошко, из которого любители сильных ощущений могли любоваться на пытки, а кроме того, я был убежден, что, знай он только, что мы здесь, сейчас бы начались пытки.
— Похороны — слишком печальный обряд, — снова раздался голос Эрика, — но зато свадьба! Какое великолепие! Во всяком случае надо же на что-нибудь решиться! Я не могу продолжать эту ужасную жизнь в подземелье. Мой «Торжествующий Дон-Жуан» окончен, и я тоже хочу пользоваться жизнью. Я, как и всякий простой смертный, хочу иметь жену, хочу гулять с ней по улицам. Я изобрел такую маску, что ничем не буду отличаться от других. Ты будешь самая счастливая из женщин. И мы будем целые дни проводить в пении и музыке. Ты плачешь? Ты меня боишься? Разве уж я такой дурной человек? Попробуй меня полюбить и ты увидишь, как я переменюсь! Если бы меня кто-нибудь, когда-нибудь любил, я не был бы таким злым. Полюби меня и я буду кроток, как ягненок, все твои желания будут для меня законом.
Мало-помалу стоны, сопровождавшие эти слова, делались все громче и громче и к нашему большому удивлению мы поняли, что это стонет сам Эрик. Что же касается Кристины, то она, должно быть, молчала, охваченная ужасом при виде этого нечеловеческого страдания.
А стоны все росли и росли.
— Ты меня не любишь! Ты не любишь меня! Ты не любишь! — с каким-то суровым отчаянием трижды повторил он.
Вдруг его голос смягчился.
— Зачем ты плачешь? Ты же знаешь, что я не могу переносить твоих слез…
Опять настало молчание.
Каждый раз нас охватывала надежда: не ушел ли он?
Нам было необходимо предупредить Кристину Даэ о нашем присутствии, так как мы могли выйти из комнаты пыток только при её содействии, оставаясь же здесь, мы были бессильны оказать ей помощь.
Вдруг царившую вокруг нас тишину нарушил резкий электрический звонок.
За стеной послышалось движение, и раздался громовый голос Эрика:
— Звонят! Пожалуйста, входите!.. — он зловеще рассмеялся. — Это еще кто сюда лезет? Подожди!.. Я сейчас прикажу сирене открыть тебе дверь!..
Послышались удаляющиеся шаги и стук закрываемой двери. Я ни минуты не задумался над тем, куда и зачем пошел Эрик, какое новое злодеяние задумало это чудовище, я понимал только одно: он ушел, Кристина одна!
— Кристина! Кристина! — уже звал ее виконт де Шаньи.
Принимая во внимание, что к нам долетал из соседней комнаты каждый звук, можно было предположить, что от нас туда также все было слышно, а между тем виконт должен был несколько раз повторить имя Кристины, прежде чем до нас долетел её слабый голос:
— Это сон?
— Нет, нет, Кристина, это я, Рауль!
Молчание.
— Отвечайте же, Кристина!.. Если вы одна, отвечайте мне, ради всего святого!
— Рауль! — нерешительно прошептала Кристина.
— Да, да! Это я! Вы не бредите! Мы пришли вас спасти… но ради Бога будьте осторожны… Когда вы услышите его шаги, предупредите нас…
— Рауль!.. Рауль!..
Она заставила его повторить еще и еще раз, что это действительно не сон, что Рауль тут, вместе с преданным человеком, открывшим ему тайну этого жилища.
Но скоро её радость сменилась ужасом. Она стала требовать, чтобы Рауль немедленно ушел, так как, если только Эрик узнает о его присутствии, он его сейчас же убьет. Затем она сообщила, что Эрик совсем помешался от любви, и грозит ей убить «и себя и всех на свете», если она не согласится с ним обвенчаться. Он будет ждать её ответа до одиннадцати часов завтрашнего вечера. Это крайний срок. Она должна выбирать, как он сказал, между похоронами и свадьбой. Причем он произнес фразу, которую она не поняла: «одно слово: да, или нет; и если «нет», то пусть весь мир пропадает»!
К сожалению, я отлично понимал смысл этой фразы, отвечавшей, как нельзя лучше, на все мои опасения.
— Не можете ли вы нам сказать, где Эрик? Она ответила, что вероятно его в комнатах нет.
— Не можете ли вы в этом убедиться?
— Нет!.. Я связана и не могу сделать ни одного движения. При этом известии виконт де Шаньи, и я не могли удержаться от крика негодования. А нам было так необходимо её содействие!
— Но где же вы находитесь? — опять заговорила Кристина. — У меня в комнате только две двери: одна, в которую входит и выходит Эрик, и другая, которую он никогда при мне не открывал и до которой запретил дотрагиваться, потому что это, как он говорил, дверь пыток!
— Мы как раз за этой дверью!..
— Значит вы в комнате пыток?
— Да, но мы не видим двери.
— Ах, если бы я могла до нее добраться! Я бы постучала, и вы поняли бы, где она находится!..
— Она запирается на замок?
— Да.
Очевидно, подумал я, с той стороны она закрывается на ключе, как и всякая дверь, но отсюда ее можно открыть только посредством, пружины и противовеса, которые найти будет нелегко.
— Мадемуазель, — сказал я, — необходимо, чтобы вы так, или иначе открыли эту дверь.
— Но каким образом? — в голосе несчастной послышались слезы.
Затем до нас долетел какой-то шорох, очевидно Кристина старалась освободиться от связывающих её пут…
— Нас может спасти только хитрость, — продолжал я. — Надо достать ключ от этой двери.
— Я знаю, где он находится, — едва переводя дыхание от сделанных ею усилий, прошептала Кристина. — Но я так крепко связана… О! Негодяй!.. негодяй!..
— Где же ключ? — спросил я, приказав де Шаньи молчать и предоставить действовать мне, так как нам была дорога каждая минута.
— Здесь в комнате, около органа, вместе с маленьким бронзовым ключиком, до которого он мне также запретил дотрагиваться. Они оба в маленьком кожаном мешке, который он называет: «мешок жизни и смерти». Рауль!.. Рауль!.. Бегите отсюда прочь! Здесь все полно ужаса и тайны… При виде вас Эрик окончательно потеряет рассудок. Когда я подумаю, что вы в комнате пыток!.. Уходите скорей тем же путем, как и пришли! Недаром же эта комната носит такое страшное название!
— Кристина, — сказал молодой человек, — я не уйду отсюда без вас. Если мне не удастся вас спасти, я умру вместе с вами.
— От нас самих зависит выбраться отсюда благополучно, надо только сохранять хладнокровие, — сказал я. — Зачем он вас связал, мадемуазель, ведь вы и без этого не можете от него сбежать?
— Я хотела убить себя. Пользуясь его отсутствием (он должен был, судя по его словам, побывать у своего банкира), я решила покончить с собой и, вернувшись, он нашел меня окровавленной, так как я разбила себе об стену голову.
— Кристина!.. — зарыдал несчастный Рауль.
— Тогда он меня связал, сказав, что я не имею права умереть раньше одиннадцати часов завтрашнего вечера.
Весь этот разговор, конечно, происходил далеко не так спокойно и плавно, как я его описываю. Мы то и дело останавливались посреди фразы, нам слышался какой-то подозрительный шорох, чьи-то шаги! Но Кристина нас успокаивала. «Нет, нет, это не он! Он ушел. Я слышала, как за ним захлопнулась дверь».
— Мадмуазель, — сказал я, наконец. — Эрик вас связал… он же вас и развяжет. Стоит только разыграть маленькую комедию… Вспомните, что он вас любит…
— Разве я это могу забыть!
— Воспользуйтесь этой любовью, будьте поласковее, скажите, что вам больно…
— Тише! — шепнула вдруг молодая девушка. — Я слышу какой-то шум в стене. Это он!.. Уходите!.. Ради Бога, уходите!..
— Мы не могли бы уйти отсюда, даже в том случай, если бы этого хотели, — сказал я, — нам нет выхода. Не забывайте, что мы в комнате пыток!
— Тише! — опять прошептала Кристина.
Мы все замолчали.
За стеной послышались тяжелые шаги, раздался чей-то вздох и вслед за ним испуганный крик Кристины.
— Я очень извиняюсь за свой вид, — донесся до нас голос Эрика. — Нечего сказать, хорош! Но я в этом не виноват.
Зачем «тому» вздумалось звонить. Разве я спрашиваю у прохожих: который час? Ну, теперь и он тоже этого не спросит! Молодец сирена!
Раздался опять такой же глубокий вздох.
— Почему ты закричала, Кристина?
— Потому что мне больно…
— А я думал, что ты меня испугалась…
— Эрик, развяжите меня… Я и без того ваша пленница.
— Ты опять захочешь умереть.
— Я же вам обещала подождать до завтрашнего вечера.
Опять послышались тяжелые шаги.
— Ну, хорошо. Если мы должны вместе умереть, все равно случится это раньше, или позже… Мне тоже надоело жить… Подожди, не шевелись, я тебя развяжу. Ты знаешь, стоит тебе сказать «нет» и «все для всех» будет кончено. Ты права, зачем ждать до завтра! Конечно, это было бы красивее! Я всегда питал пристрастие ко всему декоративному, величественному! Какое ребячество! Надо заботиться только о себе… о своей собственной смерти… остальное — пустяки! Тебя удивляет, что я так промок? Мне не следовало выходить. Такая ужасная погода. Но дело не в этом. У меня, кажется, начинаются галлюцинации… Знаешь, тот… который звонил… (пусть он теперь себе звонит на дне озера), мне показалось, что он похож… Ну, вот и готово… ты свободна… Боже мой! Что я наделал… Твои руки совсем посинели… Уж за одно это я заслуживаю смерти… Да… кстати о смерти… Надо же «ему» спеть похоронную мессу!
При этих словах меня охватило ужасное предчувствие. Я тоже однажды попробовал, сам не зная того, позвонить у озера. О! эти две чудовищные руки, вынырнувшие из черной, как чернила, пропасти!.. Кто же был теперь этот несчастный, погибший в объятиях сирены? Мысль о нем мешала мне даже радоваться уловки Кристины, благодаря которой она оказалась относительно свободной. Кто была эта новая жертва чудовища? Над кем справляло оно теперь свою похоронную мессу?
Какое это было могучее, но вместе с тем страшное пение! От него как будто дрожали своды, колыхалась земля… Мы подошли ближе к стене, чтобы уловить движения Кристины, но громовые звуки траурной мессы заглушали все и всех. Это была какая-то пляска демонов, гимн преисподней, казалось, что пел сам повелитель стихий и гром и молнии витали над нашими головами.