Если бы можно было разглядеть стрелки на циферблате часов!.. Мои уже давно остановились, но часы господина де Шаньи еще идут.
Он их завел перед отъездом в театр, следовательно, еще не прошло суток, роковая минута еще не настала.
Малейший шум, доходящий до нас из люка, который я тщетно старался закрыть, заставляете нас вздрагивать от ужаса… Который час? У нас больше нет ни одной спички. Как же узнать? Де Шаньи догадался, как узнать время, он разбил у часов стекло и нащупал стрелки руками. Проходит минута тягостного ожидания. Но вот он объявляет, что по всей вероятности сейчас как раз одиннадцать часов. Но одиннадцать часов утра или вечера?
Вдруг мне показалось, что за стеной послышались шаги: я прислушался. Да, действительно… вот стук отворяемой двери… чьи-то поспешные шаги… стучат в стену… Вот голос Кристины Даэ:
— Рауль! Рауль!..
Мы все втроем кричим, не слушая друг друга. Кристина рыдает, она уже не надеялась застать нас в живых. Что она пережила за эти часы! Чудовище еще никогда ее было столь бесчеловечным. А между тем она обещала ему сказать «да», если только он откроет ей дверь комнаты пыток. Но он ни за что не соглашался, продолжая угрожать всему человечеству. Наконец, после многих часов подобной пытки, он ушел, оставив ее одну для принятия окончательного решения…
— «Многих часов»!.. Который же теперь час? Который час, Кристина?
— Без пяти минут одиннадцать!
— Вечера?
— Да. Час, назначенный Эриком для выбора между жизнью и смертью. Он сейчас мне это повторил опять, — голос Кристины задрожал. — Если бы вы видели, как он был ужасен!.. Он как помешанный! Он сорвал с себя маску и его глаза мечут молнии. И он все продолжает смеяться… Уходя, он мне сказал: «Я тебя оставлю на память минут, зная твою застенчивость. Я не хочу, чтобы ты краснела передо мной, произнося свое «да». Черт возьми. Я тоже умею быть деликатным! Нет — сказал он, доставая из мешка жизни и смерти маленький бронзовый ключик, — возьми этот ключ, открой стоящие на камине два ящичка из черного дерева. В одном из них ты найдешь сделанного из японской бронзы скорпиона в другом — такого же кузнечика. Это будет твой ответ. Т. е. если, по возвращению сюда, я найду скорпиона перевернутым, это будет означать «да». Если же ты перевернешь кузнечика, я пойму, что ты хотела сказать «нет», и тогда прощай все! И он рассмеялся демоническим смехом. Я на коленях молила его дать мне ключ от комнаты пыток, обещая в награду за это сделаться его женой… Но он мне ответил, что этот ключ больше никогда не понадобится и он бросит его сейчас в озеро. Затем, продолжая смеяться, он вышел из комнаты, крикнув мне на прощанье: Берегись кузнечика! Он не только перевертывается, он еще взлетает, и как еще взлетает!
Конечно, весь этот рассказ был передан нам далеко не так спокойно и плавно. Кристина несколько раз останавливалась, голос её дрожал, она в течение этих двадцати четырех часов, также как и мы, может быть, даже еще глубже нас, познала весь ужас человеческого страдания. Она то и дело прерывала свой рассказ возгласом: «Рауль! Вам очень больно»? И ощупывая, теперь совершенно холодные, стены, спрашивала, каким образом они могли быть такими горячими. Между тем пять минуть уже прошли, а я все продолжал думать о скорпионе и кузнечике… Я отлично понимал, что перевернуть кузнечика значило обречь всех нас на смерть, так как не могло быть сомнений в том, что он был соединен электрическим током с пороховым погребом.
Господин де Шаньи, которому голос Кристины вернул самообладание, поспешно объяснил молодой девушке, в каком положение находились и мы, и все пришедшие сегодня в театр. Надо было, во что бы то ни стало перевернуть скорпиона. Только он один мог предотвратить катастрофу.
— Иди же!.. Переверни его, Кристина, иди, моя дорогая, моя обожаемая жена, — твердо сказал Рауль,
Наступило молчание.
— Кристина! закричал я вдруг. — Где вы Кристина?
— Около скорпиона.
— Не дотрагивайтесь до него!
Мне пришло в голову, я слишком хорошо знал Эрика, что он опять обманул молодую девушку. Может быть, именно скорпион и должен был произвести взрыв. Потому что чем же иначе объяснить его отсутствие? Пять минут уже давно прошли, а его все нет… Очевидно, он спрятался в безопасное место и спокойно ждет взрыва. Не мог же он действительно надеяться, что Кристина добровольно согласится стать его жертвой.
— Вы видите, он не идет! Не дотрагивайтесь до скорпиона!..
— Он! — закричала вдруг Кристина, — Я слышу его шаги!
Действительно, это был он. Мы услышали, как он вошел в комнату, где была Кристина.
Я окликнул «его».
— Эрик, это я! Ты меня узнаешь?
Он ответил каким-то особенно спокойным голосом:
— Как! Вы еще живы?.. Не мешайте мне, пожалуйста…
Я хотел его перебить, но в его голосе послышались такие зловещие ноты, что у меня упало сердце:
— Ни слова, или все здесь взлетит на воздух!..
— Вы должны за это благодарить мадмуазель, — продолжал он уже другим тоном. — Она не дотронулась ни до скорпиона, ни до кузнечика, но время еще не ушло. И так, я открываю, заметьте, без ключа, так как я открываю и закрываю без ключа все, что мне угодно… Открываю оба ящичка… Какие хорошенькие зверьки! И какой у них безобидный вид! Как наружность бывает обманчива! Стоит вам, мадмуазель, перевернуть кузнечика и мы все взлетим на воздух! У нас под ногами столько пороху, что можно взорвать целый квартал…
Но переверните скорпиона, весь этот порох будет затоплен, и вы даруете жизнь нескольким сотням парижан, наслаждающимся в данный момент жалким произведением Мейербера. Это будет настоящей свадебный подарок, вслед за которым я поведу вас к венцу. Если через две минуты, мадемуазель, — продолжал он, — вы не перевернете скорпиона, я смотрю на часы, я переверну кузнечика, а кузнечик… хорошо взлетает на воздух!..
Наступило гробовое молчание. Я хорошо знал, что когда Эрик начинал говорить таким спокойным, усталым голосом, значит, его терпению пришел конец и малейшее, не понравившееся ему слово может вызвать настоящую бурю. Господин де Шаньи понял, что все кончено и, опустившись на колени, начал молиться. Что касается меня, то я был так взволнован, что мне ежеминутно казалось, что вот-вот у меня разорвется сердце.
Мы отлично понимали, что происходило в душе бедной Кристины…
Она не решалась перевернуть скорпиона: а что, если от этого именно и произойдет взрыв? Что если Эрик решил погубить нас, во чтобы то ни стало?.. Опять раздался голос Эрика, но в нем уже звучала какая-то ангельская кротость:
— Две минуты прошли… Прощайте, мадмуазель! Я переворачиваю кузнечика!
— Эрик! — закричала вдруг Кристина, подбегая к чудовищу. — Поклянись мне своей адской любовью, что ты говоришь правду, что я действительно должна перевернуть скорпиона…
— Да, чтобы взлететь на крыльях любви…
— А! видишь! Мы все-таки взлетим!..
— На крыльях любви, дитя мое! Скорпион откроет нам дорогу к счастью… Ну, однако, довольно! Ты не дотрагиваешься до скорпиона, в таком случае я переворачиваю кузнечика…
— Эрик!..
— Довольно!..
Я присоединил свои мольбы к мольбам Кристины. Де Шаньи продолжал молиться…
— Эрик! Я перевернула скорпиона!..
Боже! Что мы пережили в эту секунду, ожидая, что вот-вот разразится что-то такое ужасное, недоступное нашему пониманию, после чего от нас самих не останется ничего, кроме воспоминаний…
Вдруг откуда-то снизу, из люка, до нас долетел какой-то странный шум… как будто выстрел… потом еще и еще…
Мы замерли в ожидании страшного взрыва.
Но нет… шум становится все яснее, все ближе… это скорее плеск воды, да, конечно…
Мы подбегаем к люку.
О! да! Это, несомненно, вода: глу, глу!..
Скорее вниз! В погреб!
Какая прохлада! Прежняя жажда, о которой мы позабыли под влиянием переживаемого нами ужаса, охватывает нас с новой силой. Вода! Вода идет!
Вот она уже в погребе, она затапливает бочки, покрывает наши колени, достигает подбородка, и мы пьем, пьем без устали, поднимаясь опять по лестнице, ступенька за ступенькой, по мере того, как прибывает вода.
Теперь уже затоплен весь порох. Если так будет продолжаться, вместо погреба образуется второе озеро…
А вода все прибывает и прибывает… Вот мы уже опять в комнате пыток… но вода от нас все не отстает, она врывается в люк, затапливает пол и подымается все выше и выше. Боже мой! Что же будет дальше? Надо закрыть кран!
— Эрик! Эрик! Порох уже затоплен, закрой кран! Переверни скорпиона!
Но Эрик не отвечает. Кругом все тихо, не слышно ничего, кроме плеска воды…
— Кристина!.. Кристина!.. — кричит господин де Шаньи; вода все прибывает, она уже доходит нам до колен!
Но Кристина молчит, а вода поднимается все выше и выше…
Неужели же за стеной никого нет? Никого, кто бы мог закрыть кран, опять перевернуть скорпиона!
Мы одни, совсем одни в этой страшной, непроницаемой тьме комнаты пыток… Вода, как сказочный гигант, заключает нас в свои несокрушимые объятия, мы дрожим от холода, захлебываемся…
— Эрик! Эрик!.. Кристина!..
Вот мы уже не можем устоять на полу, могучий натиск воды подхватывает нас, как добычу, и начинает носить из стороны в сторону, от одного зеркала к другому, поднимая все выше и выше. Неужели это смерть? Неужели нам суждено утонуть в комнате пыток?.. Этого я еще никогда не видел… Даже во времена «Розовых зорь Мазендерана» Эрик не показывал мне ничего подобного.
— Эрик! Эрик! Вспомни, что я спас тебе жизнь!.. Ты был осужден на смерть… тебя ждала могила… и я выпустил тебя на свободу… Эрик!
А мы все кружимся и кружимся без конца…
Наконец, мне удается ухватиться руками за ствол железного дерева. Я прошу Рауля сделать тоже самое… и вот мы оба висим в воздухе…
А вода все выше и выше!..
Не помните ли вы, какое расстояние между верхушкой дерева и куполообразным потолком зеркальной комнаты? Постарайтесь припомнить!.. Но должна же когда-нибудь вода остановиться… Смотрите, кажется, она больше не прибывает… Нет, я ошибся… Боже мой! Пускайтесь вплавь!.. Плывите, плывите!.. Мы задыхаемся… Вокруг нас бурлит страшная черная масса, воздуху становится все меньше и меньше… как будто он испаряется каким-то искусственным способом… А мы все кружимся, вода бурлит и пенится вокруг нас… Я начинаю терять силы и стараюсь ухватиться за стены. Какие скользкие зеркала!.. Мы начинаем захлебываться… Я напрягаю последние силы: Эрик!.. Кристина!.. Кристина!.. Глу, глу, глу… забирается вода мне в уши… Боже!.. Какой страшный звук: глу, глу, глу… И в тот момент, когда я начинаю терять сознанье, мне кажется, что откуда-то издалека, как будто из воды, несется знакомый мне напев: «Бочки! бочки!.. продажные бочки»!