Пугающая тишина приходит на смену любым волнениям. И вот голос Карлотты вновь наполнил звуковой сосуд:
Тишина…
Зал замер…
…И сердца голос тайный (квак!)
(квак!) Мне тихо о чем-то… (квак!)
Жаба опять взялась за свое.
В зале поднялся невероятный шум. Упав на сиденья, директора не решаются даже оглянуться – у них нет сил. Призрак смеется им в затылок! И наконец правым ухом они явственно слышат его голос, невозможный голос, голос без губ, и голос этот произносит:
– Она поет сегодня так, что даже люстра того гляди не выдержит!
В едином порыве директора поднимают глаза вверх, и раздается их страшный крик. Люстра, огромная масса люстры скользила, словно отвечая на зов этого сатанинского голоса. Оторвавшись, люстра устремилась с высот зала вниз и рухнула посреди партера под бурю воплей. Началось нечто невообразимое, всеобщее «спасайся кто может». В мои намерения вовсе не входит запечатлеть здесь исторический момент. А любопытным остается лишь открыть газеты того времени. Было множество раненых и одна убитая.
Люстра обрушилась на голову несчастной, явившейся в тот вечер в Оперу первый раз в жизни, на ту, кого господин Ришар прочил в преемницы мадам Жири, то есть билетерши Призрака. Она умерла сразу же, и на следующий день одна газета вышла с таким крупным заголовком: Двести тысяч килограммов на голову консьержки! Это все, что ей досталось в качестве надгробного слова.
Глава IXТаинственная двухместная карета
Этот трагический вечер оказался пагубным для всех. Карлотта заболела. Что же касается Кристины Дое, то она исчезла после представления. Прошло две недели, но в театре она не появлялась, не показывалась и вне стен театра.
Не следует смешивать это первое исчезновение без всякого скандала с тем знаменитым похищением спустя какое-то время, которое произошло при столь загадочных и трагических обстоятельствах.
Рауль, естественно, тоже не понял причин отсутствия дивы. Он писал ей на адрес госпожи Валериус, но не получил ответа. Поначалу он не слишком удивился, зная ее расположение духа и решимость порвать с ним всякие отношения, хотя до сих пор не мог разобраться почему.
Он страшно тосковал и в конце концов забеспокоился, не видя певицу ни в одной из программ. «Фауст» прошел без нее. Однажды около пяти часов пополудни он решил поинтересоваться в дирекции причинами исчезновения Кристины Дое. Оба директора выглядели крайне озабоченными. Даже друзья перестали их узнавать: они утратили былую жизнерадостность и задор. В театре их видели бледными, с постоянно опущенными головами и хмурыми лицами, словно им не давала покоя какая-то страшная мысль или злая судьба, ведь стоит ей невзлюбить кого-то, и человеку нет спасения.
Падение люстры предполагало ответственность многих, однако заставить объясниться на сей счет господ директоров оказалось делом чрезвычайно трудным.
Расследование пришло к выводу о несчастном случае, причина которого – износ подвесных систем, но разве не входило в обязанность прежних директоров, равно как и новых, вовремя заметить этот износ, не доводя дело до катастрофы?
Кроме того, следует сказать, что господин Ришар и господин Моншармен настолько переменились с тех пор, стали такими далекими, такими загадочными, такими непостижимыми, что многие из абонированных вообразили, будто некое, еще более ужасное, чем падение люстры, событие изменило душевный настрой директоров.
В своих повседневных отношениях они проявляли крайнюю нетерпимость, исключение составляла лишь мадам Жири, которая вновь приступила к исполнению своих обязанностей. Так что нетрудно себе представить, каким образом встретили они виконта де Шаньи, когда тот пришел к ним справиться о Кристине. Они ограничились ответом, что она в отпуске. Виконт спросил, сколько времени продлится этот отпуск; ему довольно сухо сообщили, что он неограничен, ибо Кристина Дое попросила его по причине здоровья.
– Значит, она больна! – воскликнул виконт. – Что с ней?
– Понятия не имеем.
– Стало быть, вы не посылали к ней доктора из театра?
– Нет! Да она и не просила об этом, а так как мы полностью доверяем ей, то поверили на слово.
Все это показалось Раулю неестественным, и он вышел из Оперы во власти мрачных дум, решив тем не менее отправиться за разъяснением к госпоже Валериус.
Разумеется, он помнил решительный наказ Кристины, запретившей ему в письме искать встреч с ней. Но то, что ему довелось увидеть в Перро, то, что он слышал за дверью гримерной, а также разговор, состоявшийся у него с Кристиной на краю долины, – все это наводило его на мысль о каких-то кознях, при всей своей видимой дьявольщине остававшихся вполне земными и человеческими.
Восторженное воображение девушки, ее нежная, чересчур доверчивая душа, нехитрое воспитание, легенды, окружавшие ее в юные годы, постоянные мысли об умершем отце, а главное, состояние возвышенного экстаза, в которое погружала ее музыка, как только это искусство представало перед ней в определенных, не совсем обычных условиях, – разве не была тому подтверждением сцена на кладбище? – все это представлялось молодому человеку благодатной духовной почвой для осуществления пагубных замыслов некоего таинственного и бессовестного персонажа. Чьей жертвой стала Кристина Дое? Вот вполне разумный вопрос, которым задавался Рауль, торопясь к госпоже Валериус.
Ибо виконт отличался редкостным здравомыслием. Хотя, безусловно, был поэтом, любил музыку, отдавая предпочтение самой возвышенной, и был большим любителем старинных бретонских сказок, в которых танцуют злые духи, а главное, был влюблен в маленькую северную фею – Кристину Дое; зато не верил ни во что сверхъестественное, если не считать религию, и даже самая фантастическая история в мире не могла заставить его забыть, что дважды два – четыре.
Что-то ему скажет госпожа Валериус? С дрожью позвонил он в дверь маленькой квартирки на улице Нотр-Дам-де-Виктуар.
Ему открыла горничная, которую он видел однажды вечером выходившей из гримерной Кристины. Рауль спросил, может ли его принять госпожа Валериус. Ему ответили, что она больна, лежит в постели и не в состоянии никого принять.
– Передайте ей мою визитную карточку, – сказал он.
Ждать пришлось недолго. Горничная вернулась и проводила его в маленькую, довольно темную, кое-как обставленную гостиную, где против друг друга висели два портрета – профессора Валериуса и папаши Дое.
– Мадам просит прощения у господина виконта, – сказала служанка. – Она может принять вас только у себя в спальне, бедные ноги совсем не держат ее.
Через пять минут Рауля привели в полутемную комнату, где он сразу же увидел в полумраке алькова доброе лицо благодетельницы Кристины.
Волосы госпожи Валериус стали теперь совсем седыми, а вот глаза не постарели: напротив, никогда прежде взгляд ее не был таким ясным и по-детски чистым.
– Господин де Шаньи! – обрадовалась она, протягивая гостю обе руки. – Ах, само небо вас посылает!.. Мы сможем поговорить о ней.
Последняя фраза повергла молодого человека во мрак. И он тут же спросил:
– Сударыня, где Кристина?
Но старая дама спокойно ответила:
– Она со своим добрым гением!
– Каким еще добрым гением? – воскликнул бедный молодой человек.
– Ну как же, с Ангелом музыки!
Потрясенный виконт де Шаньи рухнул на стул.
Подумать только, Кристина находится где-то с Ангелом музыки!
А госпожа Валериус в своей постели улыбается ему, приложив палец к губам, требуя молчания.
– Только не надо никому об этом говорить! – добавила она.
– Можете рассчитывать на меня! – ответил Рауль, сам не зная, что говорит, ибо его мысли о Кристине, и без того довольно сумбурные, запутались еще больше, ему казалось, что все вокруг него начинает кружиться – и комната, и эта удивительная милая дама с седыми волосами, с глазами цвета бледно-голубого неба, пустого неба. – Можете рассчитывать на меня…
– Я знаю! Знаю! – молвила та с добрым, счастливым смехом. – Но подойдите же ко мне, как делали это, когда были совсем маленьким. Дайте мне свои руки, как в былое время, когда рассказывали мне историю малютки Лотты, которую поведал вам папаша Дое. Знаете, господин Рауль, я очень люблю вас. И Кристина тоже очень вас любит!
– …Она меня очень любит… – вздохнул молодой человек, с трудом пытаясь сосредоточить свои мысли на гении госпожи Валериус, на Ангеле, о котором так странно рассказывала Кристина, на черепе, который, словно в кошмаре, промелькнул перед ним на ступенях главного алтаря в Перро, а также на Призраке Оперы, слух о котором докатился и до него в тот вечер, когда он задержался в театре в двух шагах от группы машинистов сцены, вспоминавших жуткое описание, сделанное незадолго до своей таинственной кончины повесившимся Жозефом Бюке…
– Почему вы думаете, сударыня, что Кристина любит меня? – спросил Рауль тихим голосом.
– Она каждый день говорит мне о вас!
– В самом деле? И что же она говорит вам?
– Она сказала, что вы объяснились ей в любви!.. – И славная старушка громко рассмеялась, показав все свои зубы, которые рачительно сохранила.
Покраснев, Рауль встал, жестоко страдая.
– Куда же вы?.. Присядьте, прошу вас… Вы собираетесь покинуть меня вот так?.. Вы рассердились за то, что я смеялась, простите меня. В конце концов, вы не виноваты в том, что случилось. Ведь вы не знали. Вы молоды и думали, что Кристина свободна…
– Кристина помолвлена? – сдавленным голосом спросил несчастный Рауль.
– Что вы! Конечно, нет!.. Вы прекрасно знаете, что Кристина – даже если бы захотела – не может выйти замуж!
– Как! Я ничего не знаю!.. А почему Кристина не может выйти замуж?
– Ну как же, из-за Гения музыки!..
– Опять.
– Да, он ей запрещает!..
– Он ей запрещает?! Гений музыки запрещает ей выходить замуж?!