Рауль идет последним. Когда он уже собирался войти внутрь помещения, на его плечо легла чья-то рука, и он услышал над ухом такие слова:
– Секреты Эрика никого не касаются!
Рауль оборачивается, едва сдержав крик. Рука, лежавшая на его плече, теперь приложена к губам человека с лицом цвета черного дерева, с нефритовыми глазами и каракулевой шапочкой на голове… Перс!
Неизвестный по-прежнему прижимает пальцы к губам, призывая к молчанию, и в тот момент, когда изумленный виконт собирается спросить о причине его таинственного вмешательства, он, поклонившись, исчезает.
Глава XVIIПоразительные откровения мадам Жири относительно ее персональных отношений с Призраком Оперы
Прежде чем последовать за полицейским комиссаром господином Мифруа к господам директорам, читатель позволит мне поведать о некоторых необычайных событиях, которые только что происходили в том самом кабинете, куда секретарь Реми и администратор Мерсье безуспешно пытались проникнуть и где господин Ришар и господин Моншармен наглухо закрылись с намерением, о котором читатель еще ничего не знает и которое мой исторический долг – я хочу сказать, мой долг историка – повелевает не скрывать от него более.
Я уже имел случай заметить, что за последнее время настроение господ директоров изменилось к худшему, и дал понять, что падение люстры при известных обстоятельствах было не единственной тому причиной.
Итак, пришло время сообщить читателю – вопреки горячему желанию господ директоров навсегда сохранить в тайне подобное событие, – что Призрак сумел-таки преспокойно получить первые двадцать тысяч франков! Ах, ну конечно же, дело не обошлось без сетований и зубовного скрежета! Однако свершилось это наипростейшим способом.
Как-то утром господа директора обнаружили у себя на столе готовый конверт. Конверт, на котором значилось: «Господину П. О. (лично)», сопровождался маленьким посланием самого П. О.:
«Настал момент выполнить договорные обязательства. Положите двадцать банкнот по тысяче франков в этот конверт, запечатайте его собственной печатью и вручите мадам Жири, которая сделает все необходимое».
Господа директора не заставили просить себя дважды; не теряя попусту времени и не задаваясь бессмысленными вопросами о том, каким образом эти дьявольские поручения могли попадать в кабинет, который они старательно запирали на ключ, директора сочли случай удобным, чтобы разоблачить таинственного вымогателя. И, все рассказав под большим секретом Габриелю и Мерсье, они положили в конверт двадцать тысяч франков и вручили его, не требуя никаких объяснений, восстановленной в своей должности мадам Жири. Билетерша не выразила ни малейшего удивления. Стоит ли говорить, что за ней следили! Впрочем, она тут же отправилась в ложу Призрака и положила драгоценный конверт на полочку у бортика. Оба директора, а вместе с ними Габриель и Мерсье, спрятались таким образом, что этот конверт они ни на секунду не теряли из вида не только во время всего представления, но даже после, ибо конверт так и остался лежать на месте, а следовательно, и те, кто следил за ним, тоже не двигались, но театр опустел, мадам Жири ушла, в то время как господа директора, Габриель и Мерсье по-прежнему оставались на своих местах. Наконец они устали ждать и вскрыли конверт, удостоверившись сначала, что печати не сорваны.
Сначала Ришар и Моншармен решили, что банкноты целы, однако вскоре заметили, что это совсем не те. Двадцать настоящих банкнот исчезли, а вместо них в конверте оказались двадцать лотерейных билетов «Сент-Фарса»! Они пришли в ярость, потом в ужас!
– Это трюк посильнее, чем у Робера-Удена![11] – воскликнул Габриель.
– Да, – согласился Ришар, – и стоит гораздо дороже!
Моншармен хотел тут же послать за комиссаром. Ришар воспротивился – у него наверняка был свой план.
– Не стоит выставлять себя на посмешище! – сказал он. – Весь Париж будет смеяться. П. О. выиграл первый тур, а мы выиграем второй.
Вероятно, он думал о следующей месячной плате.
Тем не менее их так ловко провели, что в течение последующих недель они не смогли преодолеть некоторого уныния. И это вполне понятно. Им следовало бы тогда же обратиться к комиссару, но не надо забывать, что господа директора не оставляли мысли о том, что вся эта странная история могла быть всего лишь отвратительной шуткой, подстроенной их предшественниками, а потому не стоило ничего разглашать, не узнав, в чем тут загвоздка.
С другой стороны, мысль эта временами вытеснялась у Моншармена иным подозрением, зародившимся у него относительно самого Ришара, который тоже горазд был на шутовские выдумки. Так вот и получилось, что, будучи готовыми ко всякого рода случайностям, они дожидались поворота событий, глаз не спуская с матушки Жири, которую Ришар не хотел ни во что посвящать.
– Если она сообщница, – говорил он, – то банкноты теперь уже далеко. Но, на мой взгляд, она просто дура!
– Дураков в этом деле хватает! – задумчиво возражал Моншармен.
– Да разве можно было предположить такое?.. – простонал Ришар. – Но не бойся, в следующий раз я приму все необходимые меры…
И вот следующий раз наступил и пришелся на тот самый день, когда суждено было исчезнуть Кристине Дое.
С утра – послание Призрака, напоминавшего им о сроке платежа.
«Сделайте как в прошлый раз. Все прошло очень хорошо. Отдайте конверт, в который вы положите двадцать тысяч франков, превосходнейшей мадам Жири».
Записка сопровождалась, по обыкновению, конвертом, который оставалось только наполнить.
Операция должна была осуществиться в тот же вечер за полчаса до спектакля. Итак, мы проникаем в директорское логово примерно за полчаса до того, как поднимется занавес этого памятного представления «Фауста».
Ришар показывает конверт Моншармену, затем пересчитывает при нем двадцать тысяч франков и кладет их в конверт, но не запечатывает его.
– А теперь, – говорит он, – зови матушку Жири.
Послали за старухой. Она вошла, изобразив великолепный реверанс. На даме было все то же платье из черной тафты, только теперь оно приобрело лиловато-ржавый оттенок, и шляпа с перьями цвета сажи. Судя по всему, настроение у нее было прекрасное.
– Добрый вечер, господа! – заговорила она сразу. – Это, верно, опять по поводу конверта?
– Да, мадам Жири, – любезнейшим тоном сказал Ришар. – По поводу конверта. И по поводу еще одной вещи.
– К вашим услугам, господин директор, к вашим услугам!.. А что это еще за вещь, позвольте спросить?
– Прежде всего, мадам Жири, мне хотелось бы задать вам один вопрос.
– Задавайте, господин директор, мадам Жири готова ответить.
– Вы по-прежнему в хороших отношениях с Призраком?
– В наилучших, господин директор, в самых наилучших.
– Мы очень, очень этому рады. Послушайте, мадам Жири, – произнес Ришар тоном, предвещающим важное откровение, – между нами говоря, вам-то мы можем это сказать… Вы женщина далеко не глупая.
– Но господин директор!.. – воскликнула билетерша, перестав мило покачивать двумя черными перьями на шляпе цвета сажи. – Уж поверьте мне, в этом ни у кого и никогда не было сомнений!
– Мы с этим согласны и, думаю, сумеем понять друг друга. История с Призраком – это ведь добрая шутка, не так ли?.. Позвольте заметить, но это опять-таки между нами, что она несколько затянулась.
Мадам Жири посмотрела на директоров, как будто они заговорили с ней по-китайски. Подойдя к столу Ришара, она с беспокойством произнесла:
– Что вы хотите этим сказать?.. Я вас не понимаю!
– Да все вы прекрасно понимаете. Во всяком случае, надо постараться понять нас… и прежде всего вам следует сказать, как его зовут.
– Это кого же?
– Того, чьей сообщницей вы являетесь, мадам Жири!
– Выходит, я сообщница Призрака? Это я-то?.. А в чем сообщница-то?
– Вы делаете все, что он пожелает.
– О!.. Да он, знаете ли, не слишком надоедливый.
– И дает хорошие чаевые!
– Да уж не жалуюсь!
– Сколько же он дает вам, чтобы вы принесли ему этот конверт?
– Десять франков.
– Черт возьми! Немного!
– Это почему?
– Я скажу вам, мадам Жири, но позже. А сейчас нам хотелось бы знать, по какой такой причине, чрезвычайной причине вы готовы служить верой и правдой именно Призраку, а не кому-то другому… Ведь не за сто же су или десять франков можно заручиться дружбой и преданностью мадам Жири.
– Что верно, то верно!.. И честное слово, причину эту я могу вам сказать, господин директор! Никакого бесчестья тут, конечно, нет!.. Напротив.
– Мы в этом не сомневаемся, мадам Жири.
– Так вот, Призраку не понравится, если я стану рассказывать о его делах.
– Ах так! – усмехнулся Ришар.
– Но это дело касается только меня!.. – продолжала старуха. – А началось все в ложе номер пять… Как-то вечером я нахожу там письмо для меня, что-то вроде записки, написанной красными чернилами… Мне нет нужды читать вам эту записку, господин директор, я знаю ее наизусть и никогда не забуду, проживи я хоть сто лет!.. – И мадам Жири, выпрямившись, с трогательной выразительностью повторяет наизусть письмо: – «Мадам! 1825 год, мадемуазель Менетрие, корифей, стала маркизой де Кюсси. 1832 год, мадемуазель Мария Тальони, балерина, стала графиней Жильбер де Вуазен. 1846 год, Сота, балерина, выходит замуж за брата короля Испании. 1847 год, Лола Монтес, балерина, вступает в морганатический брак с королем Людовиком Баварским, ей пожалован титул графини Ландсфельд. 1848 год, мадемуазель Мария, балерина, становится баронессой д’Эрмевилль. 1870 год, Тереза Гесслер, балерина, ее супругом стал Дон Фернандо, брат короля Португалии…»
Ришар и Моншармен слушают старуху, которая по мере того, как продвигается забавный перечень столь славных бракосочетаний, воодушевляется, распрямляется, набирается смелости и наконец вдохновенно, словно сивилла на своем треножнике, торжественно провозглашает последнюю фразу пророческого письма: