Что же касается господина де Шаньи, то он спал.
Наливая в чашку дароги немного рома, Эрик сказал, показывая ему на распростертого виконта:
– Он пришел в себя намного раньше, чем мы смогли понять, вернетесь ли вы когда-нибудь к жизни, дарога. С ним все в порядке. Он спит. Не надо его будить…
Эрик ненадолго вышел из комнаты, и Перс, приподнявшись на локте, огляделся вокруг. В углу у камина он заметил белый силуэт Кристины Дое. И обратился к ней, позвал ее, но был еще слишком слаб и опять упал на подушку…
Кристина подошла к нему, положила руку ему на лоб, затем отошла… И Перс вспомнил, что, уходя, она даже не взглянула на господина де Шаньи, который, правда, преспокойно спал рядом, и вернулась к своему креслу у камина, молчаливая, словно сестра милосердия, давшая обет молчания…
Появился Эрик с маленькими пузырьками, которые он поставил на камин. И снова тихонько, чтобы не разбудить господина де Шаньи, сказал Персу, присев у его изголовья и пощупав у него пульс:
– Теперь вы оба спасены. И скоро я отправлю вас на поверхность земли, чтобы доставить удовольствие моей жене. – Затем встал и, так ничего и не объяснив, снова исчез.
Перс разглядывал спокойный профиль Кристины Дое под лампой. Она читала крохотную книжицу с золотым обрезом – такие бывают у религиозных книг. «Имитасьон» выпускает подобные издания. В ушах у Перса все еще звучал естественный тон, каким Эрик сказал ему: «Чтобы доставить удовольствие моей жене…»
Дарога опять потихоньку позвал Кристину, но она, видно, так углубилась в чтение, что не услышала…
Вернулся Эрик… Дав выпить дароге микстуру, он посоветовал ему ни слова больше не говорить «его жене» и никому другому, потому что это может быть очень опасно для всеобщего здоровья.
Начиная с этого момента Перс отчетливо помнит, как черная тень Эрика и белый силуэт Кристины скользили, по-прежнему молча, по комнате, склоняясь иногда над господином де Шаньи. Перс был еще очень слаб, и от малейшего шума – если дверца зеркального шкафа, например, открывалась со скрипом – у него начинала болеть голова… Потом и он заснул, вроде господина де Шаньи.
Проснулся он уже у себя дома, где за ним ухаживал верный Дарий, он-то и рассказал ему, что прошлой ночью его нашли у двери собственной квартиры, куда он был доставлен неким неизвестным, который не преминул позвонить, прежде чем уйти.
Как только дарога пришел в себя и обрел силы, он тотчас послал справиться о виконте в дом графа Филиппа.
Ему ответили, что молодой человек не появлялся, а граф Филипп умер. Его труп нашли на берегу озера Оперы со стороны улицы Скриба. Перс вспомнил заупокойную мессу, на которой присутствовал за стеной зеркальной комнаты, у него не оставалось больше сомнений ни относительно преступления, ни относительно преступника. Зная Эрика, он, увы, без труда восстановил всю драму. Решив, что его брат похитил Кристину Дое, Филипп поспешил вслед за ним по той самой дороге на Брюссель, где, как он знал, все было приготовлено для такого случая. Не встретив там молодых людей, он вернулся в Оперу, вспомнив странные откровения Рауля относительно его фантастического соперника, и узнал, что виконт испробовал все, чтобы проникнуть в подвалы театра, а потом исчез, оставив свой цилиндр в гримерной дивы рядом с коробкой от пистолетов. И граф, не сомневаясь более в безумии брата, ринулся, в свою очередь, в этот дьявольский подземный лабиринт. По мнению Перса, этого оказалось довольно, чтобы труп графа был найден на берегу озера, где неусыпную стражу несла песнь сирены, сирены Эрика, этой привратницы озера мертвых.
Перс не колебался. Напуганный этим новым преступным деянием и не желая оставаться в неведении относительно окончательной судьбы виконта и Кристины Дое, он решил все рассказать правосудию.
Расследование дела было поручено господину Фору, к нему-то он и направился. Можно догадаться, как скептически настроенный, довольно заурядный и поверхностный ум (я говорю то, что думаю), не подготовленный к подобному откровению, воспринял показания дароги. Его попросту сочли безумцем.
Потеряв надежду, что к его словам кто-то прислушается, Перс начал тогда писать. Если правосудие отказывается принять его свидетельство, возможно, им заинтересуется пресса; и вот однажды вечером, когда он написал последнюю строчку своего рассказа, который я в точности привел здесь, его слуга Дарий сообщил, что пришел неизвестный, лица которого нельзя разглядеть, имени своего он не назвал, но заявил, что не уйдет, пока не поговорит с дарогой.
Сразу распознав личность странного посетителя, Перс велел тут же впустить его.
Дарога не ошибся.
То был Призрак! То был Эрик!
Выглядел он очень ослабевшим и держался за стенки, словно боялся упасть… Когда же он снял шляпу, стал виден его восковой бледности лоб. Остальную часть лица скрывала маска.
Перс встал перед ним.
– Убийца графа Филиппа, что ты сделал с его братом и Кристиной Дое?
Сраженный таким приемом, Эрик пошатнулся и какое-то время хранил молчание, затем, дотащившись до кресла, с глубоким вздохом опустился в него. И тогда только, едва дыша, короткими фразами, отрывочными словами поведал следующее:
– Дарога, не говори мне о графе Филиппе. Он уже… умер… когда я вышел из дому… Он был уже… мертв… когда… сирена запела… Это несчастный случай… печальный… прискорбно печальный… несчастный случай… Он просто-напросто самым естественным образом упал в озеро!..
– Лжешь! – воскликнул Перс.
Тогда Эрик, склонив голову, сказал:
– Я пришел сюда не для того, чтобы говорить с тобой о графе Филиппе, но чтобы сказать тебе, что я умираю…
– Где Рауль де Шаньи и Кристина Дое?..
– Я умираю…
– Рауль де Шаньи и Кристина Дое?
– …от любви… дарога… я умираю от любви… ничего не поделаешь… я так ее любил!.. И сейчас все еще люблю, дарога, раз умираю из-за этого, поверь мне. Если бы ты знал, как она была красива, когда, поклявшись вечным своим спасением, позволила мне поцеловать ее живую!.. В первый раз, дарога, слышишь, в первый раз я целовал женщину… Да, живую, я целовал ее живую, а она была прекрасна, словно мертвая!..
Перс встал и осмелился прикоснуться к Эрику. Он потряс его за руку.
– Скажешь ли ты мне наконец, живая она или мертвая?..
– Зачем ты меня трясешь? – с усилием отвечал Эрик. – Говорю тебе, что я умираю… да, я поцеловал ее живую…
– А теперь она умерла?
– Говорю же тебе, я поцеловал ее вот так, в лоб, и она не отстранилась от моих губ!.. Ах, это поистине честная девушка! А умерла она или нет, я не думаю, хотя меня это уже не касается… Нет! Нет! Она не умерла! И не дай бог, если я узнаю, что кто-нибудь тронул хоть волос на ее голове! Это славная и честная девушка, которая, кроме всего прочего, спасла тебе жизнь, дарога, в тот момент, когда я не дал бы и двух су за твою шкуру Перса. Ведь никому до тебя не было дела. Почему ты оказался там с этим молодым человеком? Ты должен был умереть, и все! Правда, она просила меня за своего молодого человека, но я ответил, что раз она по доброй воле повернула скорпиона, я в силу этого стал ее женихом, а два жениха ей ни к чему, и это вполне справедливо; что же касается тебя, то ты уже был не в счет и, повторяю, должен был умереть вместе с другим женихом!
Но слушай дальше, дарога. Вы оба кричали, как одержимые, – из-за подступавшей воды, и Кристина пришла ко мне и, глядя на меня своими прекрасными голубыми глазами, поклялась вечным своим спасением, что согласна стать моей живой женой! До той минуты, дарога, в глубине ее глаз я всегда видел свою жену мертвой; а тут в первый раз увидел в них свою жену живой. Она была искренна, поклявшись вечным своим спасением. Обещала, что не убьет себя. Договор был заключен. Через полминуты вся вода ушла обратно в озеро, и я надрывался, спасая тебя, дарога, так как, честное слово, думал, что ты не выживешь!.. Ну вот и все! Решение было принято! Я должен был доставить вас на поверхность земли. И когда вы наконец избавили от своего присутствия мою спальню Луи-Филиппа, я вернулся туда один.
– Что ты сделал с виконтом де Шаньи? – спросил Перс.
– Ну ты же понимаешь, дарога… Того-то я не мог так просто сразу же доставить на поверхность… Он был заложником… Однако и в Озерном жилище я тоже держать его не мог – из-за Кристины; и тогда я запер его вполне достойно – да попросту связал (аромат Мазандерана сделал его послушным, как тряпка) в темнице коммунаров, которая расположена в самой безлюдной и отдаленной части подземелья Оперы, ниже пятого подвального этажа, там, куда никто никогда не заглядывает и откуда никому ничего не будет слышно. После этого я спокойно мог вернуться к Кристине Дое. Она ждала меня…
На этом месте своего рассказа Призрак поднялся с такою торжественностью, что Персу, который снова сел было в кресло, пришлось тоже встать, и он, словно повинуясь тому же душевному порыву и чувствуя, что нельзя сидеть в столь ответственный момент, даже снял, хотя и был обрит наголо, свою каракулевую шапочку (об этом сказал мне сам Перс).
– Да! Она ждала меня! – продолжал Эрик, который дрожал, как осиновый лист, но дрожал от переполнявшего его в соответствии с торжественным моментом волнения. – Она ждала меня стоя, живая, как самая настоящая живая невеста, поклявшаяся своим вечным спасением… И когда я подошел, робея, как малый ребенок, она не убежала, нет-нет, она осталась, дождалась меня… И мне даже показалось, дарога, что она… О, не так заметно, слегка, как живая настоящая невеста, подставила свой лоб… И… и… я… поцеловал ее!.. Я!.. Я!.. Я!.. И она не умерла!.. А осталась, как положено, рядом со мной после того, как я поцеловал ее вот так… в лоб… Ах, до чего же это хорошо, дарога, кого-то поцеловать!.. Ты не можешь этого понять!.. Но я! Я!.. Моя мать, дарога, моя бедная несчастная мать ни разу не захотела, чтобы я поцеловал ее… Она всегда убегала, бросая мне мою маску!.. Ни она и никакая другая женщина!.. Ни разу!.. Никогда!.. Ай-ай-ай! И тогда я, а как же иначе, я заплакал от такого счастья. И со слезами упал к ногам Кристины… Ты тоже плачешь, дарога; и она плакала… Ангел плакал…