– Мы никогда не выйдем из этого леса, – жалобно простонал он.
Его отчаяние все возрастало. И, возрастая, оно все больше заставляло его забывать о том, что вокруг всего лишь зеркала, и он все больше чувствовал себя в настоящем лесу.
Не теряя времени, я опять принялся за работу, но скоро меня бросило в жар от нехорошего предчувствия: я не находил ничего, абсолютно ничего… В соседней комнате по-прежнему царила тишина. Мы затерялись в лесу… без дороги, без компаса, без проводника… О, как хорошо я знал, что ожидает нас, если никто не придет к нам на помощь или если я не найду пружину! Но напрасно я искал ее – я натыкался только на ветки, красивые ветки, которые торчали прямо передо мной или причудливо извивались над моей головой; но тени они не давали, да это и естественно, потому что мы находились в экваториальном лесу, и солнце било нам прямо в макушку… Это был конголезский лес…
Несколько раз мы с виконтом снимали и опять надевали одежду, то полагая, что от нее нам только жарче, то спохватываясь, что она, напротив, защищает нас от жары.
Я еще имел силы сопротивляться, а виконт явно терял рассудок. Он вдруг стал уверять меня, что уже три дня и три ночи бредет без остановки по этому лесу в поисках Кристины. Время от времени он видел ее за деревьями или среди ветвей, тогда он звал ее, и от его жалобных криков у меня выступали слезы на глазах.
– Кристина! Кристина! – бормотал он. – Почему ты убегаешь? Ты меня не любишь? Ведь мы обручены… остановись, Кристина! Ты же видишь, как я устал. Сжалься, Кристина! Я умру в этом лесу, вдали от тебя… О, как хочется пить! – наконец произнес он голосом человека, который находится в глубоком бреду.
Я тоже хотел пить, у меня саднило в горле…
Однако, уже стоя на четвереньках и ощупывая пол, я искал, искал пружину невидимой двери; я спешил, тем более что с приближением вечера пребывание в лесу становилось еще опаснее. На нас уже опускалась ночная тень. Ночь пришла очень быстро, как и всякая экваториальная ночь, – так быстро, что сумерек почти не было.
Ночь в лесу на экваторе всегда опасна, особенно когда, как в нашем случае, нечем разжечь огонь, чтобы отпугивать хищных зверей. Оставив на время поиски пружины, я пытался наломать веток, которые я мог бы разжечь от своего фонаря, но столкнулся с гладкими зеркалами и тут вовремя вспомнил, что это только отражение…
С наступлением ночи жара не отступила, напротив… При голубом свете луны стало еще жарче. Я посоветовал виконту приготовить оружие и не отходить от места нашей стоянки. При этом я не забывал искать пружину.
Вдруг в нескольких шагах от нас раздался львиный рык. Он едва не разорвал нам ушные перепонки.
– Он совсем близко, – прошептал виконт. – Вы его не видите? Вон там… за деревьями, в чаще. Если он опять зарычит, я стреляю!
Рык повторился, еще громче и ужаснее. Виконт выстрелил, но я сомневаюсь, что он попал в льва, зато пуля разбила зеркало – я увидел это на следующее утро, на рассвете. Ночью нам пришлось довольно долго идти, и к утру мы оказались на краю пустыни, огромной пустыни из песка, камней и скал. Стоило ли выбираться из леса, чтобы попасть в пустыню: я без сил улегся рядом с виконтом, утомившись от поисков пружины, проклятой пружины, которую обязательно надо было найти.
Кстати, сказал я виконту, нам еще повезло, что мы не встретили ночью других зверей. Обычно вслед за львом появлялся леопард, потом иногда слышалось жужжание мухи цеце. Это были довольно простые трюки, и я объяснил господину де Шаньи, пока мы отдыхали перед переходом через пустыню, что Эрик изображает львиный рык при помощи длинного тамбурина; на один его конец натянута ослиная кожа, к которой привязывается струна из кишки, соединенная в центре с другой струной, пропущенной через весь инструмент. Эрику оставалось только потереть эту струну рукой в перчатке, натертой канифолью, чтобы получить рычание льва или леопарда или даже жужжание мухи цеце.
И вдруг мысль о том, что Эрик со своими инструментами может находиться в соседней комнате, подсказала мне выход: вступить с ним в переговоры, ибо, по всей видимости, надо было отказаться от мысли захватить его врасплох. В конце концов, мы хотя бы узнаем, как он собирается поступить с нами. И я позвал:
– Эрик! Эрик!
Я кричал сильнее, чем кричал бы в настоящей пустыне, но никто не ответил на мой зов. Вокруг нас во все стороны простиралось мертвое молчание и бескрайняя выжженная солнцем пустыня. Что с нами будет посреди этого жуткого безмолвия?
Мы уже в полном смысле слова начинали умирать от жары… особенно от жажды. Наконец виконт приподнялся на локте и показал мне куда-то на горизонт. Он увидел оазис!
Да, там, далеко, почти у самого горизонта, пустыня переходила в оазис, в оазис с водой… прозрачной, ледяной водой, в которой отражалось железное дерево. Но это – увы! – был мираж, я сразу узнал его: самый опасный мираж. Никто не мог бы устоять при виде него, никто… Я изо всех сил боролся с искушением и старался не думать о воде, зная, что мысль о том, чтобы утолить жажду, станет последней разумной мыслью в этом аду, за нею наступит безумие и останется только одно: спасительная ветка железного дерева и веревка.
Поэтому я крикнул виконту:
– Это мираж! Это мираж! Не думайте о воде! Это снова дьявольская игра зеркал!
Тогда он, как говорится, послал меня подальше с моими зеркалами, пружинами, вращающимися дверями и с моим дворцом миражей. Он, разъярившись, заявил, что я сошел с ума или ослеп, раз считаю, что вода, которая плещется там, между таких прекрасных деревьев, – ненастоящая вода! «И пустыня настоящая! И лес тоже!» – кричал виконт. Уж он-то в этом разбирается – он много путешествовал, был во всех странах…
И он потащился туда, бормоча:
– Воды! Воды!
Рот его был открыт, губы шевелились, как будто он пьет.
У меня тоже приоткрылся рот, и я тоже жадно глотал воображаемую воду…
Самое ужасное было в том, что мы не только увидели воду – мы ее услышали! Мы услышали, как она течет, журчит… Понимаете вы это слово «журчит»? Это слово, которое слышат не ухом, а языком. Язык высовывается изо рта, чтобы лучше слышать это слово.
Потом началась еще более страшная пытка: мы услышали шум дождя, но самого дождя не было! Это было еще одно дьявольское изобретение. О, я прекрасно знал, как Эрик это делает! Он насыпал мелкие камешки в очень узкий и очень длинный ящик, в котором на определенном расстоянии друг от друга установлены были ванночки из дерева и металла. Сыплющиеся сверху камешки, ударяясь друг о друга, производят дробные звуки, напоминающие – с жуткой достоверностью! – шум сильного дождя.
Надо было видеть, как мы с виконтом де Шаньи, высунув языки, бредем к берегу, возле которого плещется вода. Глаза наши и уши жадно впитывали влагу, но языки оставались сухими и жесткими, как высушенная кость.
Подойдя к стене, виконт лизнул стекло, я тоже лизнул его: оно было раскаленным.
Тогда мы с отчаянным воем стали кататься по полу. Виконт приставил к виску последний оставшийся заряженным пистолет, а я тупо смотрел на валявшийся у моих ног «пенджабский шнурок».
Я знал, для чего в этой третьей картине вновь возникло железное дерево.
Железное дерево ожидало меня.
Но когда я пристально смотрел на «пенджабскую удавку», я увидел нечто такое, от чего меня бросило в дрожь, в такую сильную дрожь, что господин де Шаньи, который уже шептал: «Прощай, моя Кристина», почувствовал это и удивленно уставился на меня.
Я взял его за руку. Потом отобрал у него пистолет, потом на коленках пополз к тому, что увидел.
А увидел я – рядом с «пенджабским шнурком», во вмятине в паркетном полу – черную шляпку гвоздя, которая сразу привлекла мое внимание.
Наконец-то! Я нашел пружину! Пружину, которая откроет дверь… Которая выведет нас на свободу, приведет к Эрику…
Я пощупал шляпку гвоздя. Обратил к виконту сияющее лицо. Гвоздь с черной шляпкой поддавался моему нажатию!
А потом…
Потом открылась не дверь в стене, а люк в полу.
Из черного отверстия тотчас хлынул свежий воздух. Мы прильнули к черному квадрату, как будто к прохладному животворному источнику. И пили, и жадно глотали этот воздух, упершись подбородком в пол.
Мы все ниже и ниже склонялись над люком. Что ожидало нас в этой дыре, в этой пещере, которая загадочным образом раскрылась пред нами?
Может быть, там внизу вода? Питьевая вода…
Я опустил руку в темноту, и рука уперлась в камень, потом в другой, нащупала холодные ступени, спускающиеся в пещеру.
Виконт уже приготовился прыгнуть туда.
Если даже там нет воды, мы сможем скрыться от жарких объятий ужасных зеркал.
Но я остановил виконта, потому что опасался новой ловушки злодея, и, держа в руке фонарь, спустился первым.
Спиральная лестница уходила в бездонную темноту. Ах, благодатная прохлада лестницы и темноты!
Скорее всего эту прохладу давала не система искусственной вентиляции, предусмотренная Эриком, – эта прохлада исходила от самой земли, которая на той глубине, где мы находились, насыщена влагой. К тому же неподалеку было озеро.
Мы спустились вниз и, когда наши глаза привыкли к темноте, увидели какие-то округлые формы, на которые я направил свет своего фонаря.
Бочки!
Мы были в пещере Эрика!
Здесь он, должно быть, хранил запасы вина и, может быть, питьевой воды. Я знал, что Эрик очень любит хорошие вина. Да, здесь можно было напиться.
Виконт ласково поглаживал округлые формы и непрестанно повторял:
– Бочки!.. Бочки!.. Сколько бочек!
Действительно, их было изрядное количество – симметрично расставленных в два ряда, и мы стояли между ними…
Это были небольшие бочки, и я подумал, что Эрик выбрал именно такие, чтобы было удобнее переносить их в дом на озере.
Мы осмотрели их, но ни в одной не было крана; все бочки были герметично закрыты. Тогда мы приподняли одну из них, убедились, что она полная, и, опустившись на колени, я начал ножом открывать затычку.