В этом месте своего рассказа призрак поднялся, да так торжественно, что Перс, сидевший в кресле, тоже невольно встал, повторяя движения гостя и чувствуя, что невозможно сидеть в столь торжественный момент, и даже — Перс сам сказал мне это — снял свою феску.
— Да, она ждала меня, — продолжал Эрик, который снова начал дрожать, как лист, но теперь уже от волнения. — Она ждала меня, ждала живая, как настоящая живая невеста, поклявшаяся вечным спасением. А когда я приблизился, робкий, как ребенок, она не отстранилась… Нет, нет, она осталась… она ждала меня. Мне даже показалось, дарога, что она немного — о, совсем немного! — как настоящая живая невеста, подставила мне свой лоб. Ах, как это замечательно, дарога, целовать кого-нибудь! Тебе этого не понять, а я это знаю. Моя мать, дарога, моя бедная несчастная мать не хотела, чтобы я целовал ее. Она сразу уходила и бросала мне мою маску. Ни одна женщина! Никогда! Никогда не целовала меня! Ха! Ха! Ха! И от такого счастья, от такого великого счастья я заплакал. Обливаясь слезами, я упал к ее ногам. Я целовал ее ноги, ее маленькие ноги, и плакал… Ты тоже плачешь, дарога? И она тоже плакала. Это плакал ангел.
Эрик рыдал, рассказывая об этом, и Перс действительно не мог сдержать слез перед этим человеком в маске, который, содрогаясь всем телом, прижимая руки к груди, выл от боли и нежности.
— Дарога, я чувствовал ее слезы на моем лбу. На моем! На моем лбу! Они были горячие… они были сладкие. Они лились за мою маску, ее слезы! Они смешивались с моими слезами, попадали в мои глаза… Они попадали мне в рот. Ах, эти слезы! Слушай, дарога, слушай, что я сделал… Я сорвал свою маску, чтобы выпить каждую ее слезинку. И она не убежала! И она не умерла! Она осталась жива и плакала надо мной… вместе со мной! Мы плакали вместе. О господи! Ты дал мне все счастье, какое только возможно в этом мире!
И Эрик с хриплым стоном упал в кресло.
— Я еще не хочу умирать… Не так сразу… Дай мне поплакать, — добавил он.
Спустя минуту человек в маске продолжил свой рассказ:
— Слушай, дарога, слушай внимательно. Когда я лежал у ее ног, она сказала: «Бедный, несчастный Эрик!» И взяла меня за руку! А я — ты понимаешь? — я был только жалким псом, готовым умереть ради нее… Вот как это было, дарога!
Представь себе, у меня в руке было кольцо, золотое кольцо, которое я ей когда-то подарил, которое она потом потеряла, а я нашел… обручальное кольцо! Я вложил его в ее маленькую руку и сказал: «Возьми его! Возьми ради меня… и ради него. Это мой свадебный подарок, подарок бедного, несчастного Эрика. Я знаю, что ты любишь этого юношу… перестань плакать». Она тихо спросила меня, что это значит. Тогда я сказал, и она сразу все поняла — она поняла, что я всего лишь жалкий пес, готовый умереть для нее, а она… она может выйти замуж за того юношу, когда захочет, только потому, что она плакала вместе со мной. Ах, дарога, ты ведь понимаешь, что, когда я говорил ей это, сердце мое разрывалось на куски, но она плакала вместе со мной, и она сказала: «Бедный, несчастный Эрик!»
Волнение Эрика достигло предела, и ему пришлось предупредить Перса, чтобы тот не смотрел на него, потому что он задыхается и должен снять маску. Перс подошел к окну, широко открыл его и, преисполненный жалости, старался смотреть на верхушки деревьев в саду Тюильри, чтобы не встречаться взглядом с Эриком.
— Я пошел за юношей, — продолжал Эрик, — и привел его к Кристине. Они поцеловались при мне в комнате Луи-Филиппа. На руке у Кристины было мое кольцо. Я заставил ее поклясться, что, когда я умру, она придет ночью в мой дом со стороны улицы Скриба и тайком похоронит меня, положив мне на грудь это золотое кольцо, которое будет носить до той минуты; я сказал, как найти мой труп и что надо сделать. Тогда Кристина поцеловала меня вот сюда, в лоб — не смотри на меня, дарога! — прямо в лоб, и они ушли вместе… Кристина больше не плакала, я плакал один. И если Кристина не забыла свою клятву, она скоро придет.
Эрик замолчал. Перс не задал ему больше ни одного вопроса. Теперь он был спокоен за судьбу Рауля де Шаньи и Кристины Даэ. И ни один представитель «рода человеческого» не должен был отныне бояться мести призрака, который только что плакал перед ним.
Потом Эрик надел маску и, собравшись с силами, поднялся. И еще добавил, что, как только почувствует приближение смерти, он пришлет Персу, чтобы отблагодарить его за все, что тот сделал для него когда-то, самое дорогое, что у него есть: все записки, которые Кристина написала для Рауля в те дни и оставила ему, а также некоторые принадлежавшие ей безделушки — два носовых платка, пару перчаток и пряжку от туфельки. На вопрос Перса Эрик ответил, что как только молодые люди обрели свободу, они решили найти священника где-нибудь далеко в глуши, где они могли бы укрыть свое счастье, и отправились на вокзал «Нор дю Монд». Наконец Эрик попросил Перса, когда тот получит обещанные реликвии и бумаги, сообщить о его смерти молодоженам. Для этого он должен будет оплатить одну строчку в рубрике некрологов в газете «Эпок».
На этом они распрощались.
Перс проводил Эрика до дверей своей квартиры, а Дариус помог ему сойти на тротуар, где ждал фиакр. Эрик сел в него, и подошедший к окну Перс услышал, как он сказал кучеру: «На площадь Оперы!»
И фиакр исчез в ночи. Так Перс в последний раз видел бедного, несчастного Эрика.
Три недели спустя в газете «Эпок» появилось следующее траурное объявление:
«Эрик скончался».
ЭПИЛОГ
Такова невыдуманная история Призрака Оперы. Как я писал в самом начале, теперь уже нельзя сомневаться в том, что Эрик действительно существовал. Слишком много доказательств имеется в нашем распоряжении, чтобы не признать, что за драмой семейства де Шаньи стоит фигура Эрика.
Не стоит повторять, что дело это взволновало в свое время всю столицу. Похищение певицы, смерть графа де Шаньи при исключительно неясных обстоятельствах, исчезновение его брата и необычная служебная небрежность троих осветителей театра, заснувших странным загадочным сном! Какие драмы, какие страсти и преступления окружали идиллическую любовь благородного виконта де Шаньи и прелестной нежной Кристины Даэ! Что стало с прекрасной загадочной певицей, о которой с тех пор никто никогда больше не слышал? Ее представили, как жертву соперничества двух братьев, и никто так и не узнал, что же произошло на самом деле. Никому не пришло в голову, что, поскольку Рауль и Кристина исчезли одновременно, они могли просто-напросто уединиться от мира, чтобы наслаждаться своим счастьем, чтобы скрыть его от людей после необъяснимой смерти графа Филиппа… В один прекрасный день они сели в поезд на вокзале «Нор дю Монд». Когда-нибудь, может быть, и я сяду в поезд на том вокзале и отправлюсь к твоим берегам, Норвегия, в твои края, безмятежная Скандинавия, искать, если они еще сохранились, следы Рауля и Кристины, а также матушки Валериус, которая также исчезла примерно в то же время. Возможно, когда-нибудь я своими собственными ушами услышу одинокое эхо Севера Мира[31], повторяющее песню той, что знала ангела музыки.
Уже после того, как неуклюжими стараниями судебного следователя Фора дело было закончено, пресса время от времени пыталась проникнуть в тайну и продолжала задаваться вопросом, какая же жестокая рука подготовила и осуществила столько неслыханных злодейств.
Только одна бульварная газетка, бывшая в курсе всех закулисных интриг и сплетен, написала:
«Это рука Призрака Оперы».
Естественно, это было сказано в ироническом тоне.
Один лишь Перс, которого не захотели слушать и который после визита Эрика не делал больше попыток обратиться к правосудию, знал всю правду.
Он хранил главные доказательства, переданные ему Эриком вместе с трогательными реликвиями.
А мне предстояло собрать недостающие доказательства с помощью самого Перса. Изо дня в день я знакомил его со своими поисками, и он направлял их. Он уже несколько лет не возвращался в Оперу, но сохранил об этом величественном сооружении подробнейшие воспоминания, и не было лучшего проводника по самым потаенным его уголкам. Он же назвал мне имена людей, с которыми я мог поговорить; он натолкнул меня на мысль постучаться в дверь господина Полиньи в тот момент, когда бедняга был почти при смерти. Я не был с ним знаком близко и никогда не забуду впечатления, которое произвели на него мои вопросы насчет призрака. Он посмотрел на меня так, будто перед ним был сам дьявол, и ответил лишь несколькими бессвязными фразами, которые, впрочем, лишний раз подтверждали — и это самое главное, — какое смятение в свое время внес в его и без того хлопотную жизнь Призрак Оперы (П. О.).
Когда я сообщил Персу скупые результаты своего визита к Полиньи, дарога загадочно улыбнулся и сказал:
— Полиньи так и не узнал, как этот гениальный негодяй Эрик (Перс называл Эрика то богом, то мерзким злодеем) управлял им. Полиньи был суеверен, и Эрик знал об этом. Эрик вообще многое знал об общественных и личных делах служащих Оперы.
Когда господин Полиньи услышал в ложе № 5 таинственный голос, который рассказал ему почти всю его биографию и описал его отношения с коллегой, он сразу сдался. Пораженный голосом, идущим откуда-то с неба, он посчитал себя проклятым, а потом, когда этот голос потребовал у него денег, решил, что стал игрушкой в руках одного известного певца, от которого немало пострадал его коллега Дебьен. Они оба, утомившись по многим причинам от директорства, ушли в отставку, даже не попытавшись узнать личность этого загадочного «П. О.», который передал им тот странный перечень их обязанностей. Они ознакомили с этой тайной своих преемников и при этом с облегчением вздохнули, избавившись наконец от истории, сильно их заинтриговавшей, но оказавшейся совсем не смешной.
Так выразился Перс насчет господ Дебьена и Полиньи. В этой связи я спросил его об их преемниках, удивляясь, что в «Мемуарах директора» господина Моншармена так подробно говорится обо всем, что связано с «П. О.», в первой части, и ничего, или почти ничего, не говорится во второй. На что Перс, знавший эти «Мемуары» так, будто сам написал их, заметил мне, что объяснение этому можно найти, если внимательно прочесть строки, которые Моншармен посвятил Призраку во второй части. Вот эти строки, которые больше всего нас интересуют, так как в них просто и ясно объясняется известная нам история с двадцатью тысячами франков: