Ришар встал.
– Достаточно, мсье Лашеналь. Вы можете идти… Мы подадим в суд на Призрака…
– И уволите всех моих конюхов?
– Несомненно! До свидания, мсье!
Лашеналь поклонился и вышел.
Ришар поморщился.
– Немедленно рассчитайте этого идиота! – распорядился он.
– Но он друг правительственного комиссара! – возразил Мерсье.
– И он обедает в «Тортони» вместе с Лагрене, Шоллем и Пертюизе[28], охотником на львов, – добавил Моншармин. – Мы сейчас всю прессу на себя натравим! Он будет направо и налево рассказывать историю о Призраке, и все будут веселиться за наш счет! Они нас просто уничтожат!
– Хорошо, давайте больше не будем об этом… – сдался Ришар.
В этот момент дверь отворилась и в кабинет буквально ворвалась мадам Жири с письмом в руке:
– Извините, простите, господа, но сегодня утром я получила письмо от Призрака Оперы. Он велел мне зайти к вам, потому что у вас есть для меня что-то…
Она остановилась на полуслове, увидев лицо Фирмина Ришара, и оно было ужасно. Казалось, достопочтенный директор Оперы сейчас взорвется. Ярость, которая его переполняла, проявлялась только внешне – в багровом цвете лица и в глазах, из которых, казалось, сейчас извергнутся молнии. Он ничего не говорил. Он не мог говорить. Но внезапно начал действовать. Сначала его левая рука взялась сзади за грязный ворот платья мадам Жири и резким движением придала женщине такой неожиданный разворот, что та отчаянно вскрикнула, а затем его правая нога поднялась и приложилась подошвой, оставив четкий отпечаток, к черной тафте юбки, которая, конечно, никогда еще не подвергалась подобному надругательству в подобном месте.
Все случилось настолько быстро, что ошеломленная мадам Жири, оказавшись в коридоре, даже не поняла сначала, что стряслось. Потом смысл произошедшего дошел до ее сознания, и Опера огласилась возмущенными криками, яростными протестами и проклятиями. Потребовались усилия троих молодых рабочих, чтобы спустить ее по лестнице, и двоих полицейских, чтобы вывести на улицу.
Примерно в то же время Ла Карлотта, жившая в небольшом отеле на улице Фобур-Сен-Оноре, позвонила своей горничной и попросила принести почту в постель. Там она нашла анонимное письмо, в котором значилось:
Если Вы будете выступать сегодня вечером, учтите, что в тот самый момент, когда Вы начнете петь, с Вами случится очень большое несчастье… несчастье, намного худшее, чем смерть.
Эта угроза была начертана красными чернилами неуверенным, отрывистым почерком.
После прочтения письма у Карлотты сразу пропал аппетит. Она отодвинула поднос, на котором стоял поданный для нее горничной дымящийся шоколад. Затем села на кровати и глубоко задумалась. Это было не первое подобное послание, которое она получала, но никогда еще ни одно письмо не содержало столь явной угрозы.
Прима Оперы считала себя жертвой интриг и всем рассказывала, что у нее есть тайный враг, который поклялся ее погубить. Она утверждала, что он замышляет против нее гнусный заговор, который однажды раскроется. Но – добавляла Карлотта – она не из тех женщин, которых можно так легко запугать.
Правда же заключалась в том, что если и был некий заговор, так это тот, что устроила сама Карлотта против бедной Кристины, которая вряд ли подозревала об этом. Карлотта не простила Кристине великого триумфа, когда та заменила ее на сцене.
Узнав о необыкновенных почестях, оказанных ее заместительнице, Ла Карлотта почувствовала себя мгновенно излеченной от приступа бронхита и повела борьбу с администрацией. Она больше не проявляла ни малейшего желания делиться своим положением в Опере. С тех пор она изо всех сил старалась «задушить» соперницу, заставляя влиятельных друзей обращаться к директорам, чтобы они больше не давали Кристине возможностей для нового триумфа. Некоторые газеты, которые начали было воспевать талант Кристины, теперь заботились исключительно только о славе Карлотты. Наконец, в театре знаменитая дива позволяла себе самые оскорбительные высказывания в адрес Кристины и пыталась причинить ей тысячу мелких неудобств.
Карлотта не имела ни сердца, ни души. Это был всего лишь инструмент! Безусловно, замечательный инструмент. Ее репертуар включал в себя все, что могло удовлетворить амбиции любой певицы: лучшие произведения немецких, итальянских и французских композиторов. Никто никогда не слышал, чтобы Карлотта сфальшивила или ей не хватило силы голоса для сложных партий. В общем, инструмент ее был мощным, безупречным и большого диапазона. Но никогда Карлотта не удостоилась бы тех слов, что Россини сказал Мари-Габриэль Ла Краусс[29] после того, как она спела для него на немецком языке «Темные леса»: «Вы поете душой, дитя мое, и ваша душа прекрасна!»
Где была ваша душа, о Карлотта, когда вы танцевали в пользующейся дурной репутацией таверне Барселоны? Где она была, когда позже, в Париже, вы пели в дешевых мюзик-холлах циничные, непристойные куплетики? Где была ваша душа, когда перед мастерами, собравшимися в доме у одного из ваших любовников, вы воспроизводили своим послушным, совершенным инструментом с одинаковым безразличием и мелодии возвышенной любви, и песенки про самые низкие оргии? О Карлотта, если бы у вас когда-нибудь была душа, даже потерянная, вы бы нашли ее, становясь Джульеттой, Эльвирой, Офелией или Маргаритой! Ведь другие опускались и ниже вас, но искусство – при наличии души – очищало их!
По правде говоря, когда я думаю обо всех пакостях и подлостях, которым в то время подверглась Кристина Даэ со стороны Карлотты, я не могу сдержать гнева. И меня не удивляет, что мое негодование заставляет задуматься об искусстве в целом и, в частности, о пении. Так что поклонники Карлотты, безусловно, не найдут во мне отклика.
Ла Карлотта закончила размышлять над угрозой в странном письме, которое только что получила, и встала.
– Посмотрим, – прошептала она… И произнесла несколько клятв по-испански с решительным видом.
Первое, что она увидела, выглянув в окно, оказался катафалк. Это вкупе с письмом убедило ее, что вечером она действительно подвергнется серьезной опасности. Она собрала у себя своих сторонников и друзей, рассказала им, что на вечернем представлении ей угрожает заговор, организованный Кристиной Даэ, и заявила, что нужно разрушить эти планы, заполнив зал поклонниками ее, Карлотты. А поклонников у нее много. Она рассчитывала на то, что они будут готовы к любым непредвиденным обстоятельствам и заставят замолчать ее противников, если те попытаются сорвать спектакль.
Секретарь Ришара, явившийся узнать о здоровье дивы, вернулся от нее с уверенностью, что с ней все в порядке и что она готова петь партию Маргариты, «даже будучи при смерти». Поскольку секретарь по поручению своего шефа настоятельно рекомендовал примадонне не совершать никаких неосторожных действий, не выходить из дома и беречься от сквозняков, Карлотта не смогла удержаться от того, чтобы после его ухода не сопоставить эти странные и неожиданные рекомендации с угрозой, изложенной в письме.
В пять часов вечера она получила еще одно анонимное письмо, написанное тем же почерком, что и первое. Оно было кратким. Там просто говорилось:
Вы простудились. Если Вы обладаете хоть каплей благоразумия, Вы поймете, что глупо хотеть петь сегодня вечером.
Карлотта хихикнула, пожала великолепными плечами и спела два или три музыкальных пассажа, чтобы успокоиться.
Ее друзья были верны своему обещанию. Все они явились в тот вечер в Оперу, но тщетно искали вокруг себя тех свирепых заговорщиков, с которыми им было поручено бороться. Если не считать нескольких светских людей и честных буржуа, чьи безмятежные лица не отражали ничего иного, кроме намерения послушать хорошую музыку, там оказались только постоянные посетители, элегантный вид и безупречные манеры которых не давали никакого повода подозревать их в желании устроить скандал. Единственное, что казалось необычным, – это присутствие господ Ришара и Моншармина в ложе № 5. Друзья Карлотты подумали, что, возможно, директора прослышали о планируемых беспорядках и пожелали лично быть в зале, чтобы воспрепятствовать этому. Но, как вы знаете, это было необоснованное предположение: Ришар и Моншармин думали только о своем Призраке.
Напрасно ум
Ответа жадно просит
У Творца и у природы всей,
Никто открыть не в силах
Все таинства непонятых путей…[30]
Знаменитый баритон Каролус Фонта пропел первый призыв доктора Фауста к силам ада, а Фирмин Ришар, сидевший в кресле Призрака – в первом кресле справа в первом ряду, – в прекрасном настроении склонился к своему компаньону и сказал:
– Ну как, ты что-нибудь слышал? Призрак еще не заговорил с тобой?
– Давай подождем! Не торопись! – тем же шутливым тоном ответил Арман Моншармин. – Представление только начинается. Ты же прекрасно знаешь: Призрак появляется только в середине первого акта.
Первый акт прошел без происшествий, что не удивило друзей Карлотты, поскольку Маргарита в этом акте не поет. Что касается двух директоров, то, как только опустился занавес, они с улыбкой посмотрели друг на друга:
– Первый акт закончился, – произнес Моншармин.
– Да, Призрак опаздывает, – отозвался Фирмин Ришар.
Моншармин продолжил тем же шутливым тоном:
– Надо заметить, сегодня вечером зал не так уж и плох для «проклятого» театра.
Ришар натянуто улыбнулся. Он указал компаньону на безвкусно одетую полную даму в черном, сидевшую в кресле в центре партера. По бокам от нее расположились двое мужчин деревенской наружности в простых суконных сюртуках.
– Кто это? – спросил Моншармин.
– Это моя консьержка, ее брат и муж.
– Билеты им ты дал?
– Да… Моя консьержка никогда не была в Опере. Она здесь впервые. И поскольку теперь она должна будет приходить сюда каждый вечер, я хотел, чтобы она получила удовольствие от театра, прежде чем станет показывать зрителям их места.