Души умерших, приближаясь к Стиксу, не могли испытывать больше страха, чем я. И Харон наверняка был менее мрачным и молчаливым, чем мужчина, который посадил меня в лодку. Возможно, снадобье исчерпало свое действие или прохлада озера подействовала на меня, но оцепенение прошло, и я сделала движение, которое выдало мой возвращающийся ужас. Мой зловещий спутник, должно быть, заметил это, потому что быстрым движением сделал знак Цезарю, и тот скрылся во тьме галереи. Я услышала, как цокают его копыта по ступеням лестницы. А человек прыгнул в лодку, отвязал ее от кольца, схватился за весла и стал энергично грести. Его глаза под маской неотрывно следили за мной; я чувствовала на себе тяжесть его неподвижного взгляда. Мы плыли в полной тишине, скользя в голубоватом сиянии озера, а потом снова погрузились во тьму. Лодка стукнулась о берег. Меня подхватили на руки. Я нашла в себе силы закричать и вдруг замолчала, ослепленная светом. Да, меня посадили на пол среди яркого света. Я рывком поднялась на ноги. Силы вернулись ко мне. Я стояла в центре гостиной, сплошь заставленной цветами, красивыми, но нелепыми из-за обилия шелковых лент, привязанных к корзинам, которые продают в магазинах на бульварах. Это были цветы из оранжерей, подобные тем, которые я обычно находила в своей гримерной после спектакля. Среди этих истинно парижских букетов стояла черная фигура мужчины в маске, скрестившего руки на груди… и он заговорил: «Не бойтесь, Кристина, – сказал он. – Вам ничто не угрожает».
Это был Голос!
Ярость, смешаная с изумлением, охватила меня. Я протянула руки к маске и хотела сорвать ее, чтобы увидеть лицо Голоса. Но он, мягко обхватив меня за запястья, заставил сесть в кресло и добавил: «Вам ничто не угрожает, если вы не прикоснетесь к маске!» А потом он опустился передо мной на колени, больше ничего не говоря. Смирение этого жеста придало мне некоторое мужество, а яркий свет вернул чувство реальности. Каким бы необычным ни казалось произошедшее, меня все же окружали земные вещи, которые я могла видеть и которых могла касаться. Гобелены на стенах, мебель, подсвечники, вазы и даже цветы в позолоченных корзинах, о которых я могла сказать почти наверняка, откуда они взялись и сколько они стоили, властно обуздали мое воображение границами гостиной, такой же обыденной, как и многие другие, с той единственной разницей, что она располагалась в подвале оперного театра. Я решила, что имею дело с сумасбродным чудаком, который поселился в подвалах, так же как и другие, из-за нужды и с молчаливого согласия администрации, нашел надежное убежище на задворках этой современной Вавилонской башни, где люди плели интриги, пели на всех языках и влюблялись друг в друга. И теперь мой Ангел, голос которого я узнала под маской, неспособной его скрыть, оказался тем, кто стоял передо мной на коленях: мужчиной! Я больше не думала о том ужасном положении, в которое попала, не спрашивала, что со мной будет и какова темная цель похищения, в результате которого я очутилась в этой гостиной, как заключенный в тюрьме или рабыня в гареме. Нет! Нет! Нет! Я просто сидела и плакала. Человек, все еще стоявший на коленях, несомненно, понял смысл моих слез, потому что сказал: «Это правда, Кристина! Я не ангел, не гений, не призрак… я Эрик!»
Здесь рассказ Кристины был снова прерван. Молодым людям показалось, что эхо повторило позади них: «Эрик!..»
Эхо? Они обернулись и поняли, что наступила ночь. Рауль сделал движение, собираясь встать, но Кристина удержала его возле себя:
– Останьтесь! Вы должны дослушать до конца!
– Может быть, не здесь, Кристина? Я боюсь, тут ночью слишком прохладно.
– Нам нечего бояться, кроме люков, мой друг, а здесь мы далеко от них. Мне не разрешено видеться с вами вне театра. Сейчас не время сердить его. Давайте не будем возбуждать его подозрений.
– Кристина! Кристина! Что-то мне подсказывает, что мы не правы, дожидаясь завтрашнего вечера, и что нам следует бежать немедленно!
– Но если завтра вечером он не услышит, как я пою, ему будет бесконечно больно.
– Вы не сможете уйти от Эрика навсегда, не причинив ему боль.
– Да, Рауль, вы правы… Мое бегство, несомненно, его убьет… – сказала девушка и добавила глухим голосом: – Но, по крайней мере, это честная игра. Потому что у него есть шанс убить и нас.
– Он настолько вас любит?
– Настолько, что готов пойти на преступление!
– Но мы можем найти его жилище. Можем прийти туда. Раз Эрик не призрак, мы можем поговорить с ним и даже заставить его ответить!
Кристина покачала головой:
– Нет, нет, нет! Мы ничего не можем сделать против Эрика! Мы можем только убежать!
– Но почему, сумев уйти оттуда, вы вернулись обратно?
– Потому что я должна была это сделать. И вы поймете это, когда узнаете, как я покинула его дом.
– О! Я ненавижу его! – воскликнул Рауль. – А вы, Кристина, скажите мне… Мне важно, чтобы вы сказали мне это. Мне так легче выслушать продолжение этой невероятной истории. Вы ведь его ненавидите?
– Нет, – просто ответила Кристина.
– Но почему тогда вы так много говорите о нем? Вы, наверное, все-таки его любите! Ваш ужас, ваши страхи – все это любовь особого рода! Та, в которой мы никогда не признаемся сами себе, – с горечью произнес Рауль. – Любовь, которая вызывает боль и трепет при одной мысли о ней. Ведь только представить себе – человек, который живет в подземном дворце!
И он горько рассмеялся.
– Может, вы не хотите, чтобы я вернулась к вам? – резко перебила его девушка. – Будьте осторожны, Рауль, я же говорила: если снова окажусь там, назад я уже не вернусь!
Повисла напряженная тишина, в которой застыли трое: двое, которые разговаривали, и тень, которая слушала их.
– Прежде чем я отвечу вам, – наконец произнес Рауль медленно, – я хотел бы знать, какое чувство он у вас вызывает, если не ненависть.
– Ужас! – выдохнула она, и эти слова прозвучали с такой силой, что они разнеслись далеко в воздухе ночи. – И это еще хуже, – продолжала Кристина, – он страшит меня, но ненависти к нему у меня нет. Как я могу ненавидеть его, Рауль? Вы только представьте Эрика на коленях у моих ног, там, в доме на озере, под землей. Он обвинял себя, проклинал, умолял меня о прощении!.. Он признался в обмане. Он любит меня! Он положил к моим ногам всю свою огромную, трагическую любовь!.. Он похитил меня из-за любви! Увез с собой, под землю, – из-за любви. Но он ничем не оскорбил меня, лишь сам унижался и плакал! А когда я встала, Рауль, и сказала, что могу только презирать его, если он не вернет мне свободу, его ответ был невероятен. Он предложил мне просто уйти. Он готов был показать мне тайный путь. Но когда он тоже встал, я поняла, что хотя он не призрак, не ангел и не гений, он все еще Голос! Потому что он пел!..
И я слушала его… И осталась!
В тот вечер мы больше не обменялись ни словом… Он взял арфу и начал петь мне своим человеческим, и в то же время ангельским голосом любовную арию Дездемоны. И сравнение с тем, как я сама ее пела, заставило меня устыдиться. Мой друг, музыка обладает волшебной способностью сделать так, что во внешнем мире больше не остается ничего, кроме тех звуков, которые проникают прямо в сердце. Мое пугающее путешествие было забыто. Оставался только Голос, и я следовала за ним, опьяненная его прекрасным полетом; я была частью семьи Орфея! Музыка сопровождала меня в боли и радости, в мученичестве, в отчаянии, в любви, в смерти и в торжествующих гимнах. Я слушала. Он пел… Пел незнакомые мне песни, и эти новые мелодии вызывали у меня странное ощущение сладости, томления, покоя – музыка, которая, подняв мою душу, постепенно успокаивала ее и вела в безмятежный сон. Я заснула.
Я проснулась на ничем не примечательной кровати из красного дерева, в маленькой, очень простой спальне со стенами, обитыми полотном де Жуи[36]. Комнату освещала лампа, стоявшая на мраморе старого комода в стиле Луи-Филиппа. Где я оказалась? Я провела рукой по лбу, словно отгоняя дурной сон, и – увы! – поняла, что не сплю. Я была пленницей и могла выйти из своей комнаты только в очень удобную ванную с горячей и холодной водой. Вернувшись в спальню, я увидела на комоде записку, написанную красными чернилами, в которой подробно рассказывалось о моем печальном положении и которая, если в этом еще оставалась необходимость, развеяла все мои сомнения в реальности событий:
Моя дорогая Кристина, – говорилось в записке, – у Вас нет причин беспокоиться о Вашей судьбе!
На всем свете у Вас нет лучшего и более почтительного друга, чем я. Сейчас Вы одна в этом доме – в доме, который принадлежит Вам. Я ушел, чтобы сделать кое-какие покупки и принести Вам белье и все необходимое.
– О Боже! – воскликнула я. – Я попала в руки сумасшедшего! Что станет со мной? И как долго этот несчастный думает держать меня взаперти в своей подземной тюрьме?
Как безумная, металась я по маленькой комнатке в поисках выхода, но так и не нашла. И горько упрекала себя в своем глупом суеверии, едко высмеивая собственную наивность, с которой приняла Голос за Ангела музыки… Тем, кто проявляет подобную глупость, следует ожидать самых невероятных бедствий, которых они заслуживают! Мне захотелось ударить себя, и я начала смеяться и плакать одновременно. Именно в таком состоянии Эрик и застал меня.
Постучав тремя короткими ударами, он тихо вошел в дверь, которую я не смогла обнаружить, и оставил ее открытой. Он был нагружен картонными коробками и пакетами и не спеша выложил их на мою кровать, пока я осыпала его оскорблениями и требовала снять маску и показать мне лицо, если он претендует на право называться честным человеком.
Он ответил мне с большим самообладанием:
– Вы никогда не увидите лица Эрика.
И упрекнул меня в том, что я еще не умылась и не причесалась, и соизволил сообщить мне, что сейчас уже два часа дня. Мне дается полчаса на то, чтобы привести себя в порядок, сказал он, заводя часы, после чего мы пройдем в столовую, где нас будет ждать превосходный завтрак. Я была очень голодна и, захлопнув дверь перед его носом, пошла в туалетную комнату. Там я забралась в ванну, положив рядом с собой острые ножницы, потому что твердо решила умереть, если Эрик вдруг передумает вести себя как честный человек. Прохладная вода принесла мне облегчение, и когда я снова предстала перед Эриком, то приняла благоразумное решение: ни в коем случае не сердить и не дразнить его, а возможно, даже подольстить ему, если это будет необходимо, в надежде как можно скорее получить свободу. Он начал с того, что рассказал – очевидно, желая меня успокоить, – о своих планах в отношении меня. Эрик слишком дорожил моим обществом, чтобы лишиться его так быстро, как это чуть не случилось накануне, когда он уступил моему страху и ярости. Теперь я должна была понять, что мне нечего бояться рядом с ним. Он любит меня, но станет говорить мне об этом лишь тогда, когда я ему это позволю, а остальное время мы посвятим музыке. «Что значит остальное время?» – спросила я его, на что он мне ответил: «Пять дней». «И потом я буду свободна?» «Вы будете свободны, Кристина, потому что за эти пять дней вы научитесь не бояться меня и тогда сами захотите иногда возвращаться сюда, чтобы навещать бедного Эрика». Тон, которым он произнес эти последние слова, глубоко взволновал меня. Мне послышалось в нем такое предельное отчаян