Во время этой кошмарной сцены я смогла оценить силу его всепоглощающей страсти по тому бешеному взгляду, которым он на меня смотрел, или, вернее, по бешеному движению двух черных дыр, из которых смотрели невидимые глаза. И то, что он не схватил меня в объятия, воспользовавшись тем, что я не могла оказать ему никакого сопротивления, свидетельствовало, что этот монстр, возможно, и вправду был почти ангелом. И он имел бы все шансы стать настоящим Ангелом музыки, если бы Бог одел его душу в красоту, а не в отвратительную гниль!
Придя в полный ужас при мысли о будущем, уготованном мне, в панике ожидая, что дверь спальни с гробом вот-вот снова откроется и я опять увижу монстра без маски, я метнулась в свою собственную спальню и схватила ножницы, которыми собиралась положить конец моим мучениям… когда раздались звуки органа.
Именно тогда, мой друг, я начала понимать, почему Эрик с таким презрением говорил об «оперной музыке». То, что я слышала, не имело ничего общего с тем, что очаровывало меня до этого дня. Его «Торжествующий Дон Жуан» (а у меня не было никаких сомнений в том, что он обратился к своему творению, чтобы забыть ужас произошедшего) показался мне мучительным, невыносимым и все же великолепным рыданием, в которое несчастный Эрик вложил все свои проклятые страдания.
Я вспомнила нотную тетрадь с красными заметками и легко представила себе, что эта музыка написана кровью. Постепенно она открыла мне всю степень его мученичества; она пронесла меня над бездной – бездной, в которой живет «уродливый человек». Я увидела Эрика, отчаянно бьющегося своей бедной, отвратительной головой о стены этого ада и убегающего отовсюду, скрывающегося от взглядов людей, чтобы не пугать их, и нашедшего единственное убежище для себя – ад. Я была свидетелем того, как уничтоженный, жалкий, побежденный, этот человек обрел смысл, как вспыхнули грандиозные аккорды, в которых появился божественный свет, и затем звуки, поднимавшиеся из бездны, внезапно устремились в чудовищный, несущий угрозу полет, взмывая в небо, как орел поднимается к солнцу, и этот триумф, казалось, охватил весь мир. Я поняла, что многолетний труд наконец-то завершен, и уродство, поднятое над собою на крыльях любви, осмелилось взглянуть в лицо красоте!
Я словно опьянела. И открыла дверь, отделявшую меня от Эрика. Он встал, услышав меня, но не осмелился обернуться.
«Эрик, – произнесла я, – покажите мне свое лицо без страха. Клянусь вам, что вы удивительный, величайший из людей, и если Кристина Даэ сейчас содрогнется, глядя на вас, то только потому, что она подумает о совершенстве вашего гения!»
Тогда Эрик обернулся, потому что он поверил мне, и я тоже, увы!.. Я верила в себя… Он протянул мне свои мертвые руки и упал передо мной на колени со словами любви…
Со словами любви на устах мертвеца… И волшебство прекратилось.
Он целовал подол моего платья и не увидел, как я закрываю глаза.
Что вам еще сказать, друг мой? Теперь вы знаете эту драму… В течение пятнадцати дней она продолжалась. В течение пятнадцати дней я лгала ему. Моя ложь была такой же ужасной, как и то чудовище, которое меня на нее вдохновило, – и только этой ценой я смогла обрести свободу. Я сожгла его маску и притворялась так хорошо, что даже когда он переставал петь, он осмеливался порой поймать мой взгляд, как покорный пес, жалобно заглядывающий в глаза своему хозяину. Он служил мне, как верный раб, и окружал меня неустанной заботой. Постепенно он стал доверять мне настолько, что осмелился прогуливаться со мной по берегам озера и катать меня на лодке по его свинцовым водам; в последние дни моего пленения он повел меня ночью через решетки, закрывающие подземный выход на улицу Скриба. Там нас ждал экипаж, который отвез нас в уединенный уголок Булонского леса.
Ночь, когда мы встретились с вами, едва не стала для меня трагической, потому что он ужасно ревновал к вам и успокоился только тогда, когда я сообщила ему о вашем скором отъезде. Во время моего мучительного двухнедельного плена меня по очереди захлестывала то жалость, то воодушевление, то отчаяние и ужас. И когда я сказала ему, что вернусь, он поверил.
– И вы вернулись, Кристина, – мрачно заключил Рауль.
– Я вернулась, мой друг. И должна сказать, что не ужасные угрозы заставили меня сдержать слово, а его душераздирающие рыдания у подножья своей могилы! Да, эти рыдания, – повторила Кристина, печально качая головой, – произвели на меня гораздо большее впечатление, чем я сама ожидала. Бедный Эрик! Бедный Эрик!
– Кристина, – сказал Рауль, вставая, – вы говорите, что любите меня, но всего через несколько часов после того, как вы обрели свободу, вы вновь возвращаетесь к Эрику! Вспомните бал-маскарад!
– Да, это так. Но вы вспомните еще и те несколько часов, которые я провела с вами, Рауль, когда я подвергала нас обоих большой опасности.
– Все это время я сомневался, что вы меня любите.
– Вы и сейчас в этом сомневаетесь, Рауль? Тогда знайте, что каждый мой визит к Эрику усиливал мой ужас перед ним, потому что каждый из этих визитов, вместо того чтобы утешить его, как я надеялась, еще больше сводил его с ума от любви!.. И я боюсь! Очень боюсь!
– Вы боитесь его… Но любите ли вы меня? Если бы Эрик был красив, любили бы вы меня, Кристина?
– Несчастный! Зачем вы искушаете судьбу? Зачем спрашивать меня о том, что я скрываю в глубине своей совести, как скрывают грех?
Она тоже встала, обвила дрожащими руками голову Рауля и сказала ему:
– О мой несостоявшийся жених, если бы я вас не любила, я бы не стала дарить вам свой поцелуй. Первый и последний в жизни.
Он прильнул к ее губам, но внезапно тишина ночи вокруг них была взорвана таким криком, что оба они бросились бежать, словно их накрывал шторм. И прежде чем они достигли бревенчатого леса из балок, их глаза увидели огромную ночную птицу, которая смотрела на них горящими глазами и, казалось, перебирала пальцами струны лиры Аполлона.
ГЛАВА XIV.Мастерский выстрел в любителя люков
Рауль и Кристина бежали и бежали – прочь с крыши, где остались светящиеся глаза, которые можно увидеть лишь глубокой ночью. Они остановились только на восьмом этаже. Представления в тот вечер не давалось, и коридоры Оперы были пустынны.
Внезапно перед молодыми людьми возникла странная фигура, преградив им путь:
– Нет! Только не сюда!
И человек указал им другой коридор, который вел в боковое крыло здания.
Рауль хотел остановиться и потребовать объяснений.
– Ну же! Уходите быстрее!.. – скомандовала эта неясная фигура в остроконечной, похожей на турецкую, каракулевой шапке.
Кристина уже тянула за собой Рауля, заставляя его снова бежать:
– Но кто это? Кто этот человек? – удивился виконт.
– Перс, – ответила Кристина.
– Что он здесь делает?..
– Никто этого не знает! Он всегда в Опере!
– Вы заставляете меня быть трусом, Кристина, – сокрушенно произнес Рауль. – Первый раз в моей жизни я убегаю, как трус.
– Не переживайте! – ответила Кристина, немного успокаиваясь. – Думаю, нас напугало наше собственное воображение!
– Если это действительно был Эрик, мне следовало бы прибить его гвоздями к лире Аполлона, как прибивают сову к стенам на наших бретонских фермах. И тогда нам бы ничто больше не угрожало.
– Мой добрый Рауль, тогда вам бы следовало для начала взобраться на лиру Аполлона, а это нелегкое восхождение.
– Но я видел светящиеся глаза!
– Ах, вот теперь и вы, как я, готовы видеть его повсюду. Но позже вы остынете и поймете: то, что вы приняли за светящиеся глаза, было, без сомнения, всего лишь золотыми искрами двух звездочек, которые смотрели на город сквозь струны лиры.
И Кристина спустилась еще на один этаж. Рауль последовал за ней.
– Поскольку вы твердо решили уехать отсюда, – сказал он, – Кристина, я еще раз заклинаю вас: лучше было бы бежать прямо сейчас. Зачем ждать до завтра? Возможно, он слышал нас сегодня вечером!
– Нет, нет! Он работает, повторяю вам! Он работает над своим «Торжествующим Доном Жуаном». Ему не до нас.
– Если вы так в этом уверены, почему постоянно оглядываетесь?
– Пойдемте в мою гримерную.
– Давайте лучше отправимся куда-нибудь за пределы Оперы.
– Нет, пока мы не уехали, будем встречаться здесь. Для нас стало бы несчастьем нарушение моего слова. Я обещала ему, что буду видеться с вами только в театре.
– Спасибо, что он позволил вам хоть это. Теперь я понимаю, – горько проговорил Рауль, – насколько опрометчиво было с вашей стороны позволить нам играть в помолвку.
– Но, дорогой мой, он в курсе. Он сказал мне: «Я доверяю вам, Кристина. Рауль де Шаньи влюблен в вас, но должен уехать. Так пусть же перед отъездом он станет таким же несчастным, как и я!..»
– Что он имел в виду?
– Это я у вас должна спросить об этом, мой друг. Разве люди несчастны, когда любят друг друга?
– Да, Кристина, если любят, но не уверены, что любимы.
– Вы говорите про Эрика?
– Про Эрика и про себя, – произнес молодой человек, качая головой.
Они вошли в гримерную Кристины.
– Почему вы считаете, что в этой комнате безопаснее, чем в других помещениях театра? – спросил Рауль. – Вы слышали его здесь сквозь стены, точно так же и он может услышать нас.
– Нет! Эрик дал мне слово больше не появляться возле моей гримерной, и я верю ему. Гримерная и спальня в доме на озере принадлежат исключительно мне, и он никогда не нарушает мое уединение.
– Как вам удалось покинуть эту комнату и перенестись в темный коридор, Кристина? Вы можете повторить свои действия?
– Это опасно, мой друг, потому что зеркало может снова отрезать мне путь назад, и вместо того, чтобы бежать с вами, мне придется идти до конца тайного прохода, ведущего к озеру, и там звать Эрика.
– И он вас услышит?
– Откуда бы я ни позвала его, Эрик везде меня услышит. Он настоящий гений. Не думайте, Рауль, что он обычный человек, которому доставляет удовольствие жить под землей. Он умеет то, на что не способен никто другой, и знает то, чего не знают остальные в этом мире.