В полумраке сначала было трудно что-то понять. Они видели часть ветвей. А затем – один лист… И еще один… А за ними вообще ничего не просматривалось – ничего, кроме луча света, который казался отраженным от чего-то. Рауль скользнул рукой по этому непонятному отражению.
– О, вот это неожиданность. Стена из зеркала!
– Да, зеркало! – отозвался Перс с тревогой в голосе. И добавил, проведя рукой, державшей пистолет, по внезапно вспотевшему лбу: – Мы попали в камеру пыток!
ГЛАВА XXII.Интересные и поучительные злоключения Перса в подвалах Оперы
Перс сам рассказал, как до той ночи тщетно пытался проникнуть в дом на озере через само озеро; как он обнаружил вход через третий этаж подвала и как, в конце концов, они с виконтом де Шаньи столкнулись с адским изобретением Призрака – камерой пыток. Вот написанный им отчет, который он оставил нам (при обстоятельствах, которые будут уточнены позже) и в котором я не изменил ни слова. Передаю его как есть, потому что не считаю нужным опускать личные переживания дароги[44], связанные с домом на озере, до того, как он оказался там с Раулем. Если на какое-то время это очень интересное начало кажется немного уводящим наше повествование в сторону от событий в камере пыток, то только затем, чтобы скорее вернуться к нему после того, как вы уясните для себя некоторые важные моменты, а также некоторые принципы и методы Перса, которые могут показаться вам довольно необычными.
История Перса
Это был первый раз, когда я вошел в дом на озере, – пишет Перс. Тщетно я упрашивал любителя люков – так у нас в Персии звали Эрика – открыть мне таинственные двери. Он всегда отказывался.
Я выведал многие его секреты и трюки, но напрасно пытался хитростью проникнуть в его обитель. С тех пор как я нашел Эрика в Опере, где он, похоже, поселился, я часто наблюдал за ним – то в верхних коридорах, то в подвалах, а иногда и на самом берегу озера, когда он думал, что остался один, и садился в маленькую лодку, уплывая к противоположной стене. Но темнота над озером не позволяла увидеть, в каком именно месте он открывал дверь в стене. Любопытство, а также ужасная идея, которая пришла мне в голову, пока я обдумывал несколько фраз, сказанных мне чудовищем, заставили меня однажды, когда я, в свою очередь, тоже думал, что один, усесться в маленькую лодку и направить ее к той части стены, где обычно исчезал Эрик. Именно тогда я повстречался с сиреной, которая охраняла эти места и чье очарование едва не стало для меня смертельным.
Не успел я отчалить, как тишина вокруг наполнилась странным пением. Это было одновременно и дыхание, и музыка; она нежно поднималась из вод озера и удивительным образом обволакивала меня. Звуки следовали за мной, сопровождали меня и были так пленительны, что не вызывали никакого страха. Напротив, желая приблизиться к источнику этой очаровательной и сладостной гармонии, я наклонился в своей маленькой лодке к воде, потому что не сомневался в том, что пение исходит от самих вод. Я уже находился на середине озера, и в лодке не было никого, кроме меня. Голос – теперь он слышался отчетливо – был рядом со мной, в воде. Я наклонился… еще немного… Гладь озера оставалась совершенно ровной. Свет луны, пройдя сквозь вентиляционное отверстие с улицы Скриба, не показал мне абсолютно ничего на гладкой, черной поверхности воды. Я немного потряс головой, надеясь избавиться от возможного звона в ушах, но мне пришлось признать, что никакой звон в ушах не бывает настолько гармоничным, как это певучее притягательное дыхание, следовавшее за мной.
Если бы я был суеверным и впечатлительным, я бы обязательно подумал, что встретил сирену, призванную заворожить путешественника, рискнувшего пуститься в плавание по водам к дому на озере. Но, слава богу, я из страны, где слишком любят все волшебное и поэтому знакомы со всей его подноготной, и я сам когда-то довольно глубоко изучал магию. С помощью простых трюков любой, кто знает свое дело, может заставить работать податливое человеческое воображение.
Так что я не сомневался, что столкнулся с новым изобретением Эрика, но оно было настолько совершенным, что склоняться за борт маленькой лодки меня побуждало не столько желание насладиться очарованием этого пения, сколько раскрыть его секрет.
Я склонялся все больше и больше. Внезапно две чудовищные руки появились из воды и схватили меня за шею, увлекая вниз с непреодолимой силой. Я, конечно, погиб бы в этой схватке, если бы не успел издать крик, по которому Эрик меня узнал.
Потому что это был он, и вместо того, чтобы утопить меня, как он, несомненно, намеревался, Эрик подхватил меня и, подплыв к берегу, осторожно усадил на землю.
– Очень опрометчиво с вашей стороны, – сказал он, встав передо мной, пока эта адская вода потоками стекала с нас обоих. – Зачем вы пытались проникнуть в мой дом? Я вас не приглашал. Я не хочу видеть ни вас, ни кого-либо еще на всем свете! Или вы спасли мне жизнь только для того, чтобы сделать ее невыносимой? Как ни была бы велика оказанная услуга, Эрик в конечном итоге может забыть о ней, тогда ничто не удержит Эрика, даже сам Эрик.
Он продолжал говорить, но теперь у меня не было другого желания, кроме как узнать секрет того, что я назвал про себя «трюком с сиреной». Он был не прочь удовлетворить мое любопытство, потому что Эрик хоть и настоящий монстр – увы, именно так я его оцениваю после того, как имел возможность наблюдать за ним в Персии, – в некотором отношении он по-прежнему остается самонадеянным и тщеславным ребенком. Для него нет ничего приятнее, чем, после того как он поразил мир, продемонстрировать всю поистине чудесную изобретательность своего ума.
Он рассмеялся и показал мне длинный стебель тростника.
– При помощи этой простой штуки, – сказал он мне, – очень удобно дышать и петь под водой! Этому я научился у пиратов Тонкина, которые, пользуясь тростниковыми палочками, способны скрываться, целыми часами прячась на дне реки[45].
Я сурово возразил:
– Но эта простая штука чуть не убила меня! И, возможно, оказалась смертельной для других!
Он не ответил, но стал надвигаться на меня с той детской угрозой, которую я хорошо в нем знаю. Я не позволил ему запугать меня и резко продолжил:
– Вы помните, что обещали мне, Эрик? Больше никаких убийств!
– Неужели, – спросил он с невинным выражением лица, – я кого-то убивал?
– Мерзавец! – воскликнул я. – Вы что же, забыли «розовые часы» Мазендерана[46]?
– Да, – отозвался он, внезапно погрустнев. – Мне хотелось бы оставить это в прошлом… Хотя я неплохо повеселил маленькую султаншу.
– Это, конечно, прошлое… – заметил я. – Но есть и настоящее… И вы в ответе передо мной за это настоящее, потому что его не существовало бы для вас, если бы я так не решил! Помните, Эрик: я спас вам жизнь!
И я воспользовался новым поворотом разговора, чтобы затронуть тему, которая с некоторых пор занимала мои мысли.
– Эрик, – начал я. – Эрик, поклянитесь мне…
– Вы же знаете, я не держу клятв, – прервал он меня. – Клятвы – это ловушка для простаков.
– Скажите мне… Вы можете сказать мне?..
– Сказать – что?
– Люстра… Люстра, Эрик…
– Что – люстра?
– Вы знаете, что я имею в виду.
– Ах, люстра! – засмеялся он. – Это я могу вам сказать! Я ничего не сделал, чтобы она упала. Износились крепления, только и всего.
Смех делал Эрика еще более устрашающим. Запрыгивая в лодку, он продолжал хохотать так зловеще, что я не мог не содрогнуться.
– Крепления износились, драгоценный мой дарога! Совершенно износились! Люстра упала сама по себе. А теперь позвольте дать вам совет, дарога: идите и обсохните, если не хотите простудиться! И никогда не садитесь в мою лодку. А главное – никогда не пытайтесь проникнуть в мой дом. Я не всегда бываю там, дарога. И мне было бы больно посвящать вам реквием!
Говоря это, он стоял на корме лодки, смеялся и по-обезьяньи размахивал руками. Тогда он выглядел, словно перевозчик по реке Лете, лишь золотые глаза нарушали сходство. И вскоре я видел только эти глаза во тьме озера, но наконец исчезли и они.
С этого дня я оставил попытки проникнуть в его жилище через озеро. Очевидно, этот вход охранялся слишком хорошо, особенно с тех пор, как Эрик узнал, что он известен мне. Но я не сомневался, что должен быть и другой, потому что не раз видел, как Эрик исчезал на третьем этаже подвала. Я пытался выследить его, но не мог понять, каким образом он это делал.
Не устану повторять, что с тех пор, как нашел Эрика поселившимся в Опере, я жил в постоянном ужасе перед его ужасными фантазиями, и не в том, что касалось меня, конечно, – прежде всего я боялся за других[47]. И когда в театре происходил какой-нибудь несчастный случай, какое-нибудь роковое событие, я всегда говорил себе: «это может быть Эрик!..» с таким же постоянством, с каким другие люди вокруг меня говорили: «Это Призрак!»
Сколько раз я слышал, как люди произносили эту фразу и улыбались… Несчастные! Если бы они знали, что этот Призрак существует во плоти и намного более ужасен, чем та призрачная тень, о которой они болтали, клянусь, они перестали бы смеяться! Если бы они знали только, на что способен Эрик, особенно в таком удобном для маневров пространстве, как Опера! И если бы они могли прочесть мои ужасные мысли!..
Тревога во мне росла. Хотя Эрик важно и торжественно объявил мне, что он сильно изменился и стал добродетельнейшим из людей после того, как сумел «стать любимым ради себя самого» – фраза, которая сразу же привела меня в полное недоумение, – я не мог не содрогаться, думая о монстре. Его ужасное, уникальное и отталкивающее уродство подвергло самому тяжкому испытанию его человечность, и мне часто приходило в голову, что он снял с себя всякие обязательства по отношению к человеческому роду. Тот хорошо знакомый мне хвастливый тон, каким он рассказывал мне о своих любовных победах, только усилил мое беспокойство, потому что я предвидел, что это станет причиной новых и еще более ужасных драм, чем все предыдущие. Я знал, до какой высочайшей степени отчаяния может дойти боль Эрика, и фразы, которые он обронил, наполняли мои мысли страхом, смутно предвещая самую жуткую катастрофу.