Поскольку розыгрыш слишком затянулся, Ришар спросил полушутя: «Но что, в конце концов, ему нужно, этому призраку?»
Полиньи направился в свой кабинет и вернулся оттуда с копией книги для администрации.
Книга начиналась следующими словами: «Руководство Оперы обязано придавать представлениям Национальной академии музыки все великолепие, которое должно быть присуще лучшему французскому оперному театру», и заканчивалась статьей 98, гласившей:
Администратор может быть отстранен от занимаемой должности:
1. Если директор нарушает положения, изложенные в этой инструкции…
Эта копия была сделана черными чернилами и полностью соответствовала той, что имелась у нас.
Однако мы обнаружили, что в документе, представленном мсье Полиньи, был добавлен абзац, написанный красными чернилами. Почерк выглядел странным и неловким, как если бы фразы выводил ребенок, еще не вполне освоивший письмо и не научившийся соединять между собой буквы. И этот пункт, так странно удлинивший статью 98, гласил дословно:
5. Если директор задерживает ежемесячную плату, которая полагается Призраку Оперы, более чем на две недели, и которая составляет, пока не последует дальнейших уведомлений, 20 000 франков в месяц, или 240 000 франков в год.
Мсье де Полиньи нерешительно показал нам этот последний пункт. Такого мы, конечно, не ожидали.
– Это все? Больше он ничего не хочет? – спросил Ришар с величайшим хладнокровием.
– Есть еще пожелания, – ответил Полиньи.
Он снова пролистал инструкцию и прочитал:
Статья 63.
Ложа № 1 первого правого яруса на все выступления должна быть зарезервирована для главы государства.
Ложа № 20 по понедельникам и ложа № 30 первого яруса по средам и пятницам предоставляется министрам.
Ложа № 27 второго яруса должна быть забронирована на каждый день для префектов Сены и комиссариата полиции.
И снова – в конце этой статьи оказалась добавлена строка, написанная красными чернилами:
Ложа № 5 первого яруса на всех представлениях предоставляется в полное распоряжение Призраку Оперы.
После этого нам оставалось только встать и тепло пожать руки нашим двум предшественникам, поздравив их с тем, насколько очаровательную шутку они придумали, доказав, что старое французское чувство юмора никогда не устареет. Ришар даже добавил, что теперь понимает, почему господа Дебьен и Полиньи так охотно покинули управление Национальной академии музыки. С таким требовательным призраком иметь дело крайне сложно.
– Это очевидно… – со всей серьезностью ответил Полиньи, – 240 000 франков на деревьях не растут. А во что обходится невозможность сдавать ложу № 5, зарезервированную для призрака? Не говоря уже о том, что мы вынуждены были возместить неустойку зрителю, который за нее заплатил… Это ужасно! И мы решили, что не собираемся работать на призрака!.. Мы предпочитаем уйти!
– Да, – подтвердил Дебьен. – Мы предпочитаем уйти! И как можно скорее!
Он встал.
Ришар сказал:
– Но мне кажется, что вы слишком снисходительны к этому призраку. Если бы у меня был такой назойливый призрак, я без колебаний отправил бы его под арест.
– Но каким образом? – воскликнули они оба хором. – Мы никогда его не видели!
– Например, когда он приходит в свою ложу.
– В ложе его тоже никто не видел.
– Тогда нужно сдать ее.
– Сдать в аренду ложу Призрака Оперы? Ну что ж, господа, попробуйте!
После чего мы все четверо вышли из директорского кабинета.
Мы с Ришаром никогда еще так не смеялись.
ГЛАВА IV.Ложа № 5
Арман Моншармин написал такие объемные мемуары, что мы вправе задаться вопросом, находил ли он когда-нибудь время заняться Оперой, пока описывал, что там происходило. Он не знал ни одной ноты, но был на дружеской ноге с министром общественного образования и изящных искусств, пробовал себя в бульварной журналистике и имел довольно большое состояние. Ко всему прочему, он был весьма обаятелен и не имел недостатка в интеллекте, поскольку, решив стать директором Оперы, сумел выбрать того, кто окажется наиболее полезным для него партнером, и отправился прямиком к Фирмину Ришару.
Фирмин Ришар был незаурядным музыкантом и галантным мужчиной. Вот характеристика, которая на момент его вступления в должность стала достоянием театральной публики благодаря публикации в «Театральном ревю»:
Мсье Фирмину Ришару около пятидесяти лет, он высок ростом, широкоплеч, но совсем не имеет лишнего веса. У него яркая внешность и приятные черты лица, волосы заходят низко на лоб и коротко подстрижены. Его борода очень гармонично сочетается с прической. В выражении его лица есть что-то немного грустное, однако это впечатление сразу смягчается честным и прямым взглядом и обаятельной улыбкой.
Мсье Фирмин Ришар – выдающийся музыкант. Он весьма искусен в гармонии и контрапункте. Отличительная черта его композиций – монументальность. Им опубликованы несколько произведений камерной музыки (которую высоко оценили критики), фортепианные пьесы, сонаты и небольшие, но обладающие оригинальностью сочинения, а также сборник мелодий. Его «Смерть Геркулеса», исполняемая на концертах в консерватории, наполнена эпическим влиянием Глюка[14], одного из почитаемых мсье Фирмином Ришаром мастеров. Однако, отдавая должное Глюку, не меньше его он любит и Пиччинни[15] – мсье Ришар наслаждается им везде, где только его услышит. Полный восхищения к Пиччинни, он преклоняется перед Мейербером[16], упивается Чимарозой[17], и никто не оценит неподражаемого гения Вебера[18]лучше, чем он. Наконец, что касается Вагнера[19], то можно смело утверждать, что мсье Ришар – первый и, возможно, единственный во Франции, кто понимает его музыку.
На этом я завершу цитату, из которой, как мне кажется, довольно ясно следует, что, хотя Фирмин Ришар любил почти всю музыку и всех музыкантов, долг каждого музыканта – любить Фирмина Ришара. Заканчивая этот беглый портрет, добавлю лишь, что мсье Ришар был достаточно авторитарным и отличался скверным характером.
Первые несколько дней, которые оба партнера провели в Опере, были очень радостными, когда они почувствовали себя хозяевами такого огромного и прекрасного учреждения. И они, конечно же, забыли странную и забавную историю с Призраком, когда произошел инцидент, который доказал им, что в этом фарсе – если он был фарсом – точка еще не поставлена.
Фирмин Ришар тем утром прибыл в офис в одиннадцать часов. Его секретарь, Реми, показал ему полдюжины писем, которые он не распечатал, потому что на них стояла пометка «личное». Одно из этих писем сразу же привлекло внимание Ришара не только потому, что надпись на конверте была сделана красными чернилами, но еще и потому, что ему показалось, будто он уже где-то видел этот почерк. Директор сразу вспомнил: это был тот по-детски трогательный почерк, которым кто-то так странно дополнил инструкцию. Ришар вскрыл конверт и прочитал:
Мои глубокоуважаемые директора!
Прошу прощения за то, что беспокою вас в эти столь драгоценные моменты, когда вы решаете судьбу лучших оперных артистов, когда вы возобновляете важные договоры и заключаете новые. И все это с деликатностью, со знанием своего дела, с прекрасным пониманием театра, публики и ее вкусов. Ваш авторитет близок к тому, чтобы потрясти меня, учитывая мой прошлый опыт. Я знаю, как много вы сделали для Ла Карлотты, Ла Сорелли и для маленькой Жамме, а также для других, в которых распознали талант и оценили их замечательные качества. (Вы прекрасно знаете, кого я имею в виду, говоря про талант, – очевидно, это не относится ни к Ла Карлотте, которая поет как мартовская кошка и которой никогда не следовало покидать кафе «Жакин»; ни к Ла Сорелли, которая особенно успешна в демонстрации своих прелестей; ни для маленькой Жамме, которая танцует, как теленок на лугу. Это также не относится и к Кристине Даэ, которая, несомненно, гениальна, но которую вы с ревнивой осторожностью держите подальше от любого важного выступления.) Конечно, вы свободны вести дело в своем учреждении так, как вам заблагорассудится, не правда ли? Несмотря на это, я хотел бы воспользоваться тем, что вы еще не выставили Кристину Даэ за дверь, и услышать ее сегодня вечером в роли Зибеля[20], поскольку роль Маргариты после ее недавнего триумфа ей запрещена. И я попрошу вас не занимать мою ложу ни сегодня, ни в последующие дни. Заканчивая это письмо, не могу не признаться вам, как неприятно я был удивлен в последнее время, придя в Оперу, узнав, что абонемент на мою ложу был продан по вашему приказу.
Я не стал протестовать, во-первых, потому что не люблю скандалы, а во-вторых, потому что подумал: может, ваши предшественники, господа Дебьен и Полиньи, которые всегда были ко мне добры, забыли перед уходом рассказать вам о моих маленьких причудах. Однако я только что получил ответ от господ Дебьена и Полиньи на мою просьбу объясниться – ответ, который доказывает мне, что вы ознакомлены с пунктами инструкции и, следовательно, посмеялись надо мной самым оскорбительным образом. Если вы хотите, чтобы мы жили в мире, вам не следует начинать с того, чтобы отнимать у меня мою ложу!
После этих небольших наставлений, мои дорогие директора, остаюсь вашим скромным и покорным слугой.