Прежде всего я и не помышлял о том, чтобы вернуться тем же путем, который привел нас в эту проклятую комнату, или о том, чтобы отвернуть камень, закрывающий проход. Объяснялось это просто: для этого у нас не было никаких средств. Мы прыгнули в „камеру пыток“ со слишком большой высоты, и никакая мебель не помогла бы нам дотянуться до камня, закрывавшего отверстие, даже если использовать в качестве ступенек ветви железного дерева или плечи одного из нас.
Оставался единственно возможный выход: через комнату, обставленную в стиле Луи-Филиппа, где находились Эрик и Кристина Даэ. Но если с той стороны сюда вела обычная дверь, для нас она оставалась абсолютно невидимой. Значит, надо попытаться открыть ее, не зная, где она расположена, что было весьма непросто.
Когда я окончательно понял, что нечего надеяться на Кристину, когда услышал, что этот монстр увлек, точнее, уволок несчастную девушку из комнаты, чтобы она не могла помешать нашей пытке, я решил, не теряя времени, взяться за дело сам, то есть приступить к поискам двери.
Но прежде всего надо было успокоить виконта, который, как в бреду, ходил по опушке леса и невнятно восклицал что-то. Обрывки разговора между Кристиной и Эриком, услышанные им, длительное волнение – все это вывело его из себя, а неожиданно появившийся волшебный лес и испепеляющая жара, от которой по лицу струился обильный пот, довершили дело. Нетрудно понять, что господин де Шаньи понемногу начал впадать в экзальтацию и совершенно забыл все мои советы, утратив всякую осторожность.
Он расхаживал взад-вперед, пытаясь попасть в несуществующее пространство, прорваться в аллею, ведущую к горизонту, и через несколько шагов утыкался лбом в отражение несуществующего леса.
Он то и дело восклицал: „Кристина! Кристина!“, брал пистолет на изготовку, изо всех сил призывая Эрика, вызывая на смертельный поединок Ангела Музыки и проклиная иллюзорный лес. Эта пытка подорвала его дух. Я старался, сколько возможно, утихомирить его и самым успокаивающим тоном уговаривал бедного виконта, заставляя его коснуться зеркал, железного дерева и отражения его веток на колоннах, и объяснял, что светящиеся отражения – это обман зрения, возникающий в соответствии с законами оптики, однако же мы не должны, как последние невежды, стать жертвами этого обмана.
– Мы находимся в комнате, в маленькой комнате, вы должны это непрерывно повторять себе, и мы выйдем отсюда, как только удастся найти дверь. Так давайте поищем ее!
Я обещал ему, что, если он даст мне возможность действовать, перестанет отвлекать меня криками и сновать из угла в угол, я обнаружу секрет двери менее чем через час.
Тогда он улегся на паркет, как на лесную поляну, и заявил, что ему больше ничего не остается, как ждать. И счел своим долгом добавить, что оттуда, где он лежал, открывается „великолепный вид“. (Несмотря на все принятые мной меры, пытка уже подействовала на него.)
Я же, забыв про лес, взялся за зеркальную панель и стал тщательно ощупывать, отыскивая единственную уязвимую точку, на которую следовало нажать, чтобы заставить повернуться дверь, как это было предусмотрено в системе вращающихся дверей и люков, придуманной Эриком. Такой уязвимой точкой, приводящей в действие пружину, могло оказаться любое пятно на стекле, совсем незаметное, величиной с горошину. Я все искал и искал. Ощупывал зеркала там, где мог дотянуться. Эрик был примерно такого же роста, как и я, и вряд ли установил бы пружину там, где не мог бы до нее достать, впрочем это было лишь предположение, но в нем заключалась вся моя надежда. Я решил скрупулезно таким образом обследовать по очереди все шесть зеркальных панно, затем так же внимательно осмотреть пол.
Пока я прощупывал стены, стараясь не терять ни минуты, жара все усиливалась, мы начинали буквально поджариваться в пылающем лесу.
Я работал уже полчаса и проверил три панно, и вдруг, к несчастью, мне пришлось обернуться на приглушенное восклицание виконта.
– Я задыхаюсь! – проговорил он. – От этих зеркал исходит адская жара. Скоро ли вы отыщете пружину? Пока вы копаетесь, мы здесь поджаримся!
Меня вовсе не рассердили его слова. Он не упомянул про лес, что было хорошим знаком, и мне показалось, что разум моего спутника еще может противостоять пытке. Но он добавил:
– Утешением мне служит то, что этот монстр дал Кристине срок до завтрашнего вечера, и если мы не сможем выбраться отсюда и прийти ей на помощь, то, по крайней мере, мы умрем раньше ее! И месса Эрика прозвучит для всех…
Он вдохнул горячий воздух, и этот глоток едва не лишил его чувств.
Я не разделял безнадежных мыслей виконта де Шаньи по поводу близкой кончины, поэтому, сказав ему несколько слов ободрения, повернулся к зеркальному панно и понял, что не следовало мне отходить от зеркала… В бесконечной путанице иллюзорного леса я не смог с уверенностью вернуться к той стене, которую как раз перед тем заканчивал обследовать. Похоже, придется наудачу все начать сначала. Я не смог сдержать недовольства; виконт тоже понял, что придется попробовать еще раз. Это стало для него еще одним ударом.
– Мы никогда не выйдем из этого леса! – простонал он.
Его отчаяние все возрастало. И по мере этого он все больше забывал о том, что вокруг всего лишь зеркала, и сильнее ощущал, что находится в настоящем лесу.
Не теряя времени, я возобновил поиски, но скоро жара стала для меня нестерпимой, поскольку я не находил ничего, абсолютно ничего… В комнате за стеной по-прежнему царила тишина. Мы затерялись в лесу… ни тропы, ни компаса, ни проводника… О, как хорошо я знал, что ожидает нас, если никто не придет к нам на помощь… или если я не обнаружу пружину! Но как я ни искал ее – я натыкался лишь на ветви, прекрасные ветви, которые тянулись прямо ко мне или причудливо извивались над головой; но тени они не давали, да это и естественно, потому что мы находились в экваториальном лесу и солнце стояло прямо над нашими головами… Это был конголезский лес…
Несколько раз мы с виконтом снимали и опять надевали одежду, то нам казалось, что от нее только жарче, то, что она, наоборот, защищает нас от жары.
У меня еще хватало силы духа, чтобы сопротивляться, а виконт явно был вне себя. Он утверждал, что уже три дня и три ночи блуждает по этому лесу в поисках Кристины. Время от времени ему казалось, что он видел ее за деревьями или среди ветвей, тогда он жалобно звал ее, и от его речей у меня слезы наворачивались на глаза.
– Кристина! Кристина! – говорил он. – Почему ты бежишь от меня? Ты меня не любишь? Разве мы не обручены?.. Остановись, Кристина! Ты же видишь, что я совсем без сил. Сжалься, Кристина! Я умру в этом лесу, вдали от тебя… – Наконец он испустил душераздирающий стон: – О, как хочется пить!
Я тоже хотел пить, у меня саднило в горле…
Однако, уже опустившись на пол, я продолжал искать, искать пружину невидимой двери; приходилось спешить, тем более что с наступлением ночи в лесу становилось еще опаснее. На нас уже опускалась ночная тень. Это свершилось очень быстро, ведь ночь возле экватора наступает мгновенно, почти без сумерек.
Ночь в лесу на экваторе всегда опасна, особенно когда, как в нашем случае, нечем разжечь огонь, чтобы отпугивать хищных зверей. Оставив на время поиски пружины, я пытался наломать веток, которые я мог бы разжечь от своего фонаря, но столкнулся с гладкими зеркалами и тут вовремя вспомнил, что это только отражение…
В ночной тьме жара не спала, напротив – она усилилась в голубом свете луны. Я посоветовал виконту приготовить оружие к бою и не отходить от места нашей стоянки, а сам тем временем все искал пружину.
Вдруг в нескольких шагах от нас послышалось рычание льва, оно больно отдалось в ушах.
– О, лев совсем близко, – тихо заметил виконт. – Вы его не видите? Вон там… за деревьями, в чаще. Если он опять зарычит, я стреляю!
Рык повторился, еще громче и ужаснее. Виконт выстрелил, но я не думаю, что он попал в льва, зато, как я убедился на следующее утро, пуля разбила зеркало.
Ночью мы проделали изрядный путь и к утру вдруг оказались на краю пустыни, огромной пустыни из песка, камней и скал. Стоило ли выбираться из леса, чтобы попасть в пустыню! Я растянулся на земле рядом с виконтом, донельзя утомленный поисками пружины, проклятой пружины.
Я был весьма удивлен (и сказал это виконту), что мы избежали других скверных встреч. Обычно вслед за львом появлялся леопард, иногда доносилось жужжание мухи цеце. Это были довольно несложные эффекты; я объяснил господину де Шаньи, пока мы отдыхали перед переходом через пустыню, что Эрик изображает рычание льва с помощью длинного тамбурина, на один конец которого натянута ослиная кожа. Она обвязывается струной из кишки, соединенной в центре с другой струной, пропущенной через корпус инструмента. Эрику достаточно было потереть эту струну рукой в перчатке, натертой канифолью, и в зависимости от прикосновения получалось рычание льва или леопарда или даже жужжание мухи цеце.
Соображение, что Эрик может находиться в соседней комнате, вдруг подсказало мне решение: вступить с ним в переговоры, ибо следовало отказаться от мысли застигнуть его врасплох. Теперь надо было узнать, как он собирается поступить с пленниками „камеры пыток“. И я позвал его:
– Эрик! Эрик!
Я кричал громче, чем кричал бы в настоящей пустыне, но никто не ответил. Над нами повисло мертвое молчание, вокруг нас простиралась бескрайняя, выжженная солнцем пустыня. Что будет с нами в этом жутком затерянном мире?
Мы уже буквально начали умирать от жары, голода и жажды… особенно от жажды. И тут виконт приподнялся на локте и указал в сторону горизонта. Он обнаружил оазис!
Да, там, вдали, пустыня сменялась оазисом – оазисом с водой… прозрачной как стекло водой, в которой отражалось железное дерево. Но это – увы! – был рисованный мираж, я сразу узнал его: самый ужасный мираж. Никто не мог бы устоять при виде него, никто… Я изо всех сил боролся с искушением, с надеждой испить воды, зная, что мысль о воде, в которой отражается железное дерево, станет последней; после того как уткнешься в зеркало, останется только одно: