Приоткрытое окно напротив меня все еще светилось, никакие тени там не мелькали. Было тихо. Я ждал. Внезапно сверху до меня донеслись слова:
– После вас!
– Нет, сперва вы, прошу вас!
Наверху, среди ветвей, Рультабийль с кем-то учтиво разговаривал. Каково же было мое изумление, когда на гладком стволе дерева я различил две человеческие фигуры, которые вскоре спустились на землю. Рультабийль влез на дерево один, а спустился с кем-то вдвоем!
– Добрый вечер, господин Сенклер!
Это был Фредерик Ларсан. Когда мой юный друг решил занять наблюдательный пост, полицейский уже сидел наверху. Впрочем, ни тот ни другой не обращали на мое удивление никакого внимания. Из их разговора я понял, что, сидя там, на дереве, они оказались свидетелями сцены, полной нежности и отчаяния: мадемуазель Стейнджерсон лежала пластом на постели, а господин Дарзак стоял на коленях у ее изголовья. Однако же выводы из этой сцены наблюдавшие сделали совершенно различные. Легко было предположить, что на Рультабийля она произвела сильное впечатление в пользу Робера Дарзака, тогда как Ларсан счел ее чистым лицемерием со стороны жениха мадемуазель Стейнджерсон.
Когда мы добрались до ворот парка, Ларсан вдруг остановился.
– Моя трость! – вскричал он.
– Вы забыли трость? – спросил Рультабийль.
– Да, – ответил полицейский, – я оставил ее там, у дерева.
Уверив нас, что сию же секунду вернется, он ушел.
– А вы обратили внимание на трость Фредерика Ларсана? – поинтересовался репортер, когда мы остались одни. – Она совсем новая, раньше я у него ее не видел. Похоже, она ему очень нравится – он с нею не расстается. Можно подумать, что он боится, как бы она не попала в чужие руки. Ларсан ведь никогда не ходил с тростью. Интересно, где он ее раздобыл? Это весьма странно: человек трости в руки не брал, а теперь, на следующий день после преступления в Гландье, шагу ступить без нее не может. Когда мы подходили в первый раз к замку и Фред нас заметил, он сунул часы в карман и поднял трость с земли – жест, на который мне, видимо, следовало уже тогда обратить внимание.
Мы вышли из парка, Рультабийль замолчал. Мысли его явно все еще вертелись вокруг трости Фредерика Ларсана. Так оно и было: уже на подходе к Эпине он сказал:
– Ларсан приехал в Гландье раньше меня, раньше меня начал расследование. У него было время узнать что-то, чего я не знаю, и найти что-то, о чем мне неизвестно. Интересно, где он отыскал эту трость? – Журналист помолчал и добавил: – Очень возможно, что подозрения, то есть даже не подозрения, а рассуждения, приведшие его прямо к Роберу Дарзаку, основаны на чем-то, что для него очевидно, а для меня – нет. Может, дело в этой трости? Где же он мог наткнуться на эту чертову трость?
В Эпине мы узнали, что поезд придет через двадцать минут, и зашли в привокзальный кабачок. Почти сразу же дверь снова распахнулась, и появился Фредерик Ларсан, размахивая пресловутой тростью.
– Нашел! – улыбнувшись, объявил он.
Мы втроем сели за столик. Рультабийль не спускал глаз с трости и не заметил, как Ларсан подал условный знак железнодорожному служащему – молодому человеку, чье лицо украшала несколько всклокоченная белокурая бородка. Тот встал, расплатился и вышел. Я не придал бы этому никакого значения, однако несколько дней спустя, в одну из самых драматических минут этой истории, я вновь увидел эту белокурую бородку и тотчас же вспомнил ее. Я понял, что ее обладатель – человек Ларсана, которому было поручено следить за людьми, появляющимися на вокзале Эпине-сюр-Орж: Фредерик Ларсан не упускал ничего, что, по его мнению, могло оказаться для него полезным.
Я перевел взгляд на Рультабийля.
– А, господин Фред! – воскликнул он. – Скажите, давно у вас эта тросточка? Я привык, что вы ходите, засунув руки в карманы.
– Мне ее подарили, – ответил полицейский.
– По-видимому, недавно? – продолжал настаивать Рультабийль.
– Мне ее подарили в Лондоне.
– Верно, вы ведь только что из Лондона, господин Фред. А можно на нее взглянуть?
– Почему же нет?
Фред подал трость Рультабийлю. Это была внушительная бамбуковая трость, загнутую ручку которой украшало золотое кольцо. Рультабийль внимательно ее осмотрел.
– Любопытно, – насмешливо произнес репортер, – в Лондоне вам подарили французскую трость!
– Возможно, – невозмутимо бросил Фред.
– Смотрите, здесь написано мелкими буквами: «Кассетт, шесть-а, площадь Оперы».
– Посылают же некоторые стирать свое белье в Лондон. Почему бы англичанам не покупать трости в Париже?
Рультабийль вернул трость хозяину. Зайдя вместе со мною в купе, он спросил:
– Адрес запомнили?
– Да: «Кассетт, шесть-а, площадь Оперы». Положитесь на меня, завтра утром я сообщу.
Тем же вечером я повидал господина Кассетта, торговца зонтами и тростями, и написал своему другу следующее:
«Человек, по приметам очень похожий на господина Дарзака – тот же рост, сутуловатый, с такою же округлой бородкой, в бежевом пальто и котелке, – около восьми того вечера, когда было совершено преступление, купил трость, похожую на ту, о которой идет речь. Господин Кассетт не продавал такой трости уже года два. У Фреда трость новая. Похоже, это та самая. Купил ее не Фред, так как он находился в Лондоне. Я, как и вы, полагаю, что он подобрал ее где-то неподалеку от господина Дарзака. Но если, как вы утверждаете, убийца пробыл в Желтой комнате пять или даже шесть часов, а драма произошла около полуночи, покупка трости – неопровержимое алиби для господина Дарзака».
Глава 13«Дом священника все так же очарователен, а сад все так же свеж…»
Через неделю после описанных мною событий, а именно 2 ноября, ко мне в Париж пришла телеграмма следующего содержания: «ПРИЕЗЖАЙТЕ ГЛАНДЬЕ БЛИЖАЙШИМ ПОЕЗДОМ ТЧК ЗАХВАТИТЕ РЕВОЛЬВЕРЫ ТЧК ПРИВЕТ ТЧК РУЛЬТАБИЙЛЬ».
Мне кажется, я уже упоминал, что в то время, будучи начинающим адвокатом и почти не ведя дел, я посещал Дворец правосудия скорее для того, чтобы ознакомиться со своими профессиональными обязанностями, нежели для защиты какой-либо вдовы или сиротки. Поэтому я не удивился, что Рультабийль столь свободно распоряжается моим временем, тем более что ему было известно, насколько живое участие я принимаю в его журналистских похождениях вообще и в деле, имевшем место в Гландье, в частности. Уже неделю ничего нового я о нем не знал, если не считать бесчисленных россказней, печатавшихся в газетах, да нескольких коротеньких заметок самого Рультабийля в «Эпок». В них, в частности, он рассказывал об ударе кастетом: анализ следов на нем показал, что это человеческая кровь. Свежие следы были следами крови мадемуазель Стейнджерсон, старые же свидетельствовали о давних преступлениях, совершенных, возможно, много лет назад.
Можете себе представить, сколько места газеты всего мира уделяли этому делу. Никогда еще преступление не занимало такое множество умов. Вместе с тем у меня создалось впечатление, что следствие топчется на месте; поэтому я был бы весьма рад приглашению моего друга приехать в Гландье, если бы телеграмма не содержала упоминания о револьверах.
Вот что меня насторожило. Коль скоро Рультабийль просит захватить револьверы, значит он предполагает, что ими придется воспользоваться. А я, признаюсь честно, отнюдь не герой. Но делать нечего: мой друг попал в переплет и зовет меня на помощь! Поэтому, не колеблясь ни секунды, я проверил, заряжен ли мой собственный револьвер, и отправился на Орлеанский вокзал. По дороге, вспомнив, что Рультабийль написал слово «револьвер» во множественном числе, а у меня он только один, я заехал в оружейную лавку и купил великолепный маленький револьвер, радуясь, что смогу преподнести его своему другу.
Я надеялся, что Рультабийль будет встречать меня на вокзале в Эпине, но его там не было. Однако меня ждал экипаж, и вскоре я оказался в Гландье. У ворот – никого, и лишь на пороге замка я увидел молодого человека. Он помахал мне рукой и тут же заключил меня в объятия, с большим участием поинтересовавшись состоянием моего здоровья.
Проведя меня в крохотную старинную гостиную, о которой я уже упоминал, Рультабийль предложил мне сесть и выпалил:
– Дело плохо!
– Что плохо?
– Все! – И, пододвинувшись поближе, он шепнул мне на ухо: – Фредерик Ларсан взялся за Робера Дарзака всерьез.
Это меня ничуть не удивило: я помнил, как побледнел жених мадемуазель Стейнджерсон при виде своих следов. Не раздумывая ни секунды, я спросил:
– А трость?
– Трость? Все еще у Фредерика Ларсана, он с нею не расстается.
– Но… Разве она не составляет алиби для Робера Дарзака?
– Нимало. Я его деликатно расспросил: он отрицает, что в тот или в какой-либо другой вечер покупал трость у Кассетта. Как бы то ни было, я уже ни за что не поручусь, потому что господин Дарзак о чем-то умалчивает, да так странно, что не знаешь, что и думать.
– Похоже, для Фредерика Ларсана трость эта весьма ценна как улика. Только вот почему? Судя по времени, когда ее купили, она никак не могла оказаться в руках преступника.
– Время покупки Ларсана не смутит. Раз он не обязан придерживаться моих рассуждений относительно того, что преступник проник в Желтую комнату между пятью и шестью, ничто не мешает ему думать, что это случилось между десятью и одиннадцатью. В это время господин и мадемуазель Стейнджерсон проводили с помощью папаши Жака интересный химический опыт и стояли рядом с печью. Вот Ларсан и заявит, что убийца проскользнул позади них, хоть это и может показаться совершенно невероятным. Он, кстати, уже упоминал следователю об этом. При ближайшем рассмотрении это соображение представляется нелепым, тем более что «свой человек» – если он действительно был «свой» – знал, что профессор вскоре уйдет из павильона и потому гораздо безопаснее начать задуманное после его ухода. Зачем ему было рисковать и идти через лабораторию, пока там находился профессор? И потом: когда, интересно знать, этот «свой человек» проник в павильон? Сначала нужно ответить на эти вопросы, а потом уж верить выдумкам Ларсана. Я-то тратить время на это не собираюсь: мои неопровержимые логические рассуждения просто не позволяют мне забивать голову подобными выдумками. Только вот я вынужден временно молчать, а Ларсан порою говорит… Все это могло бы кончиться тем, что господин Дарзак оказался бы виновным… Но я здесь! – с гордостью добавил молодой человек. – Ведь против Дарзака есть и другие улики, не менее страшные, чем эта история с тростью, которую я никак не могу понять, тем более что Ларсан не стесняется показываться с тростью перед Робером Дарзаком, вроде бы истинным ее владельцем. В версии Ларсана мне понятно многое, но только не трость.