Я полагал, что сегодняшним вечером никакого преступления совершено еще не было, иначе тишина в будуаре представлялась необъяснимой: до полного выздоровления мадемуазель Стейнджерсон там постоянно находились две сиделки.
Но если я почти уверен, что убийца там, то почему бы не поднять тревогу? Возможно, он и убежит, но тем самым я, быть может, сохраню жизнь мадемуазель Стейнджерсон? А вдруг это вовсе не убийца? Кто-то отпер дверь, чтобы впустить этого человека, а потом снова ее запер – но кто? Этой ночью человек вошел в спальню, которая явно была заперта, так как мадемуазель Стейнджерсон каждый вечер запирается вместе с сиделками у себя в комнатах. Кто же повернул ключ в замке? Сиделки? Две верные служанки – старуха-горничная и дочь ее Сильвия? Вряд ли. К тому же они спят в будуаре, а мадемуазель Стейнджерсон, как сообщил мне Робер Дарзак, с тех пор как стала в состоянии сделать несколько шагов, сама весьма осмотрительно печется о своей безопасности, хотя из комнат еще не выходит. Это ее внезапное беспокойство и осмотрительность, поразившие господина Дарзака, дают мне пищу для размышлений. После преступления в Желтой комнате нет никакого сомнения в том, что несчастная поджидала убийцу. Так, может, и сегодня вечером? Но кто же отпер убийце дверь и кто там, за этой дверью? Неужели сама мадемуазель Стейнджерсон? Ведь раз она чего-то опасается, то, вполне вероятно, именно прихода убийцы, и тем не менее у нее есть причины отпереть ему, она вынуждена это сделать! Что за страшное свидание происходит за дверью? Преступное? Уж во всяком случае, не любовное – мадемуазель Стейнджерсон обожает Робера Дарзака, я это знаю. Все эти мысли проносились у меня в голове, словно вспышки молний в кромешной тьме. Ах, если бы знать!..
Раз за дверью царит молчание, значит в нем нуждаются. Вдруг мое вмешательство лишь навредит? Как знать? Кто поручится, что оно не послужит причиною преступления? Ах, если бы увидеть и узнать, не нарушив этого молчания!
Я вышел из прихожей, направился к центральной лестнице и спустился в вестибюль. Затем, стараясь не шуметь, подбежал к комнатушке на первом этаже, где после покушения в павильоне ночевал папаша Жак.
Он был одет, широко раскрытые глаза его блуждали. Совершенно не удивившись моему появлению, он сказал, что проснулся от вопля Божьей Коровки и услышал под окном, в парке, чьи-то шаги. Старик выглянул и увидел «черный призрак». Я поинтересовался, есть ли у него оружие. Он ответил, что нет – с тех пор, как следователь забрал у него револьвер. Я увлек его за собой. Через маленькую заднюю дверь мы вышли в парк и, пройдя вдоль замка, оказались под окном спальни мадемуазель Стейнджерсон. Приказав ему прислониться к стене и не двигаться, я, пользуясь тем, что в этот миг луна скрылась за облаком, стал против окна, но за пределами падавшего из него на землю квадрата света. Окно было приоткрыто. Почему? Как мера предосторожности? Чтобы успеть выскочить из него, если кто-то откроет дверь? Да, но если выпрыгнуть из этого окна, нетрудно и шею сломать! А кто сказал, что у преступника нет веревки? Он должен был все предусмотреть. Ах, знать бы, что происходит в спальне! Понять, почему так тихо! Я вернулся к папаше Жаку и шепнул ему на ухо:
– Лестницу!
Правда, вначале я подумал было о дереве, которое неделю назад уже послужило мне наблюдательным пунктом, но тут же сообразил, что на этот раз окно приоткрыто таким образом, что с дерева мне ничего не удастся увидеть. К тому же я хотел не только видеть, но слышать и действовать.
Взволнованный до дрожи папаша Жак скрылся, но скоро вернулся без лестницы и жестом подозвал меня. Я подбежал, и он прошептал:
– Пойдемте!
Когда мы обошли замок со стороны донжона, он сказал:
– Я пошел за лестницей в нижний зал донжона, где мы с садовником держим всякую всячину. Дверь в донжон была открыта, лестницу – поминай как звали. А когда я вышел, светила луна, и смотрите, что я увидел!
На другом конце замка к балкону, под окном, которое я нашел открытым, была приставлена лестница. Увидеть чуть раньше ее из окна мне помешал балкон. С помощью этой лестницы ничего не стоило проникнуть в боковой коридор второго этажа; неизвестный, безусловно, так и поступил.
Мы подбежали к лестнице, но когда уже собрались ее взять, папаша Жак указал мне на открытые двери маленькой комнатки на первом этаже, расположенной под балконом, о котором я уже упоминал. Он заглянул внутрь и прошептал:
– Его там нет!
– Кого?
– Лесника! – И затем, так же шепотом, пояснил: – Он же ночует здесь – с тех пор, как в донжоне начался ремонт.
С этими словами он многозначительно указал на открытую дверь, лестницу, балкон и окно бокового коридора, которое я недавно закрыл. Что я мог подумать? Было ли у меня для этого время? Я скорее чувствовал, чем думал.
Ощущения же мои были таковы: если лесник наверху, в спальне (я говорю «если», так как, кроме этой лестницы и открытой комнаты, у меня не было тогда никаких оснований подозревать лесника), так вот, если он там, ему придется вылезти из этого окна и спуститься по лестнице, так как войти изнутри в свою новую комнату он не сможет: путь отрезан комнатами, которые занимает семья дворецкого и кухарки, а также помещениями кухни. Если он шел этим путем, значит вчера вечером ему ничего не стоило зайти под каким-нибудь предлогом в коридор и позаботиться о том, чтобы окно было не заперто, а только прикрыто, так чтобы можно было толкнуть его снаружи и проникнуть внутрь. Необходимость оставить окно незапертым сильно сужала круг поисков личности преступника. Он должен быть «свой», если только у него не было сообщника, во что я не верил… если только… если только мадемуазель Стейнджерсон сама не позаботилась о том, чтобы оставить окно изнутри незапертым. Но что же это за страшная тайна, заставляющая мадемуазель Стейнджерсон устранять преграды между собою и убийцей?
Я схватил лестницу, и мы вернулись к заднему фасаду замка.
Окно спальни все еще было приоткрыто; сквозь неплотно задернутые занавески на траву к моим ногам падал луч света. Я приставил лестницу к стене под окном. Готов поклясться, что сделал я это почти неслышно. Папаша Жак остался внизу, а я с дубинкою в руке потихоньку полез к окну. Задерживая дыхание, я поднимался с бесконечными предосторожностями. Вдруг из большой тучи опять хлынул ливень. Повезло! Раздавшийся внезапно зловещий крик Божьей Коровки остановил меня на полпути. Мне показалось, что прозвучал он всего в нескольких метрах позади меня. А что, если это условный знак? Что, если сообщник преступника заметил меня на лестнице? Может, он подзывает убийцу к окну? Так оно и есть: кто-то подошел к окну. Я ощутил, что у меня над головой кто-то есть, и затаил дыхание. Но посмотреть, кто это, я не мог: малейшее движение головой – и я пропал! Заметит или нет? Посмотрит ли прямо вниз? Нет, ушел, ничего не заметил… Я скорее почувствовал, чем услышал, как он отошел на цыпочках, и поднялся еще на несколько ступенек. Наконец моя голова поравнялась с подоконником, еще немного – и я заглянул в комнату.
За небольшим письменным столом мадемуазель Стейнджерсон сидел человек и писал. Мне была видна только его спина. Перед ним стояла свеча, но так как он заслонял от меня ее пламя, отбрасываемые тени искажали фигуру человека. Я видел только огромную спину.
Удивительное дело: мадемуазель Стейнджерсон в комнате не было, постель была не разобрана. Где же она спала этой ночью? Конечно, в соседней комнате, вместе с сиделками. Гипотеза! Радость, что человек оказался один! Ясный ум, чтобы подготовить западню!
Но кто же этот субъект, устроившийся за письменным столом, словно у себя дома? Если бы не следы убийцы на дорожке в коридоре, не открытое окно, не лестница под окном, я мог бы подумать, что человек этот имеет право там находиться и пришел в комнату самым обычным образом по самой обычной причине, которая мне пока неизвестна. Однако сомневаться не приходится: таинственный незнакомец – это человек из Желтой комнаты, чьи страшные удары обрушились на мадемуазель Стейнджерсон, но она его тем не менее не выдала. Ах, увидеть бы его лицо! Застать врасплох! Схватить!
Я подумал, что, если сейчас прыгну в комнату, он убежит – или через прихожую, или через правую дверь, ведущую в будуар. Пройдет через гостиную, выйдет в коридор – и поминай как звали. Но я его схвачу; еще пять минут – и он будет у меня словно в клетке. Но что же он делает один в спальне мадемуазель Стейнджерсон? Что пишет? Кому? Теперь вниз. Лестницу на землю. Я вернулся в замок, следом за мною – папаша Жак. Я послал его разбудить господина Стейнджерсона и приказал дожидаться меня, ничего ученому не рассказывая. Мне же надо разбудить Фредерика Ларсана. Такая досада – я предпочел бы все сделать сам и выхватить победу из-под носа у спящего сыщика. Но папаша Жак и господин Стейнджерсон – старики, а я, пожалуй, физически развит недостаточно. Вдруг у меня не хватит сил? А для Ларсана наброситься на человека, повалить наземь и поднять уже в наручниках – обычное дело. Ларсан разлепил сонные глаза и едва не послал меня к черту, не поверив в выдумки какого-то там репортера. Я принялся убеждать его, что человек там.
– Странно, – сказал он, – во второй половине дня я оставил его в Париже.
Тем не менее сыщик проворно оделся и взял револьвер. Мы вышли в коридор. Ларсан спросил:
– Где он?
– В спальне мадемуазель Стейнджерсон.
– А мадемуазель Стейнджерсон?
– Ее там нет.
– Пошли.
– Подождите. При первой же опасности он сбежит. У него есть три пути: дверь, окно и будуар, где находятся женщины.
– Я в него выстрелю.
– А если промажете? Если только раните? Он сможет скрыться. Не говоря уже о том, что он тоже вооружен. Нет, предоставьте командовать мне, я за все отвечаю.
– Как вам будет угодно, – учтиво согласился Ларсан.
Удостоверившись, что все окна коридоров плотно закрыты, я поставил Фредерика Ларсана в конце бокового коридора, у окна, которое нашел открытым, и сказал: