– Но говорите же, сударь, говорите. Скажите нам, как зовут убийцу, – понукал председательствующий.
– Его имя вы найдете среди имен тех, кто находился тогда в углу двора, – ответил Рультабийль, который, казалось, вовсе не спешил.
Публика начала проявлять нетерпение. Послышались возгласы:
– Имя! Имя!
Тоном, за который ему следовало бы отвесить пару пощечин, Рультабийль произнес:
– Я позволил себе несколько затянуть свое выступление, господин председательствующий, поскольку у меня есть на то основания.
– Имя! Имя! – настаивала толпа.
– Тихо! – рявкнул судебный пристав.
– Сию же минуту назовите имя, сударь! – потребовал председательствующий. – В углу двора находился, во-первых, мертвый лесник. Преступник – он?
– Нет, сударь.
– Папаша Жак?
– Нет, сударь.
– Привратник Бернье?
– Нет, сударь.
– Господин Сенклер?
– Нет, сударь.
– Тогда господин Артур Уильям Ранс? Остались только он и вы. Вы же не убийца?
– Нет, сударь.
– Значит, вы обвиняете господина Артура Ранса?
– Нет, сударь.
– Не понимаю, к чему вы клоните. Больше в том уголке двора никого не было.
– Нет, сударь, был! В углу двора, на земле, действительно никого больше не было, но был некто над нами, некто, высунувшийся из окна, выходящего в угол двора…
– Фредерик Ларсан! – вскричал председательствующий.
– Фредерик Ларсан! – раскатисто повторил Рультабийль и, повернувшись к публике, среди которой уже начали раздаваться возгласы протеста, выкрикнул с силой, какой я в нем и не подозревал: – Фредерик Ларсан – убийца!
В воплях, захлестнувших зал, было все: и ошеломление, и потрясение, и негодование, и недоверие, а кое у кого и восторг перед этим юным удальцом, осмелившимся выдвинуть такое обвинение. Председательствующий даже не пытался успокоить публику; когда же в результате энергического шиканья тех, кто торопился узнать подробности, вопли стихли, все явственно услышали, как, упав назад, на скамью, Робер Дарзак произнес:
– Невозможно! Он сошел с ума.
Тут заговорил председательствующий:
– Сударь, вы осмеливаетесь обвинять Фредерика Ларсана? Посмотрите, к чему привело ваше обвинение. Даже господин Дарзак считает вас сумасшедшим. Если это не так, у вас должны быть доказательства…
– Доказательства, сударь? Вам нужны доказательства? Ладно, будут вам доказательства. Велите пригласить Фредерика Ларсана, – резко отпарировал Рультабийль.
– Пристав, пригласите Фредерика Ларсана, – приказал председательствующий.
Пристав бросился к маленькой двери и скрылся в ней, оставив ее открытой. Все глаза устремились к двери. Пристав показался снова, вышел на середину и объявил:
– Господин председательствующий, Фредерика Ларсана там нет. Он ушел около четырех, и больше его не видели.
– Вот оно, мое доказательство! – воскликнул торжествующий Рультабийль.
– Объясните, какое доказательство? – потребовал председательствующий.
– Неужели вы не видите, господин председательствующий, что мое неопровержимое доказательство – это бегство Ларсана? Могу поклясться, что он не вернется. Фредерика Ларсана вы больше не увидите.
Зал загудел.
– Если это не насмешка над судом, скажите, почему вы, сударь, не воспользовались тем, что Ларсан был здесь, и не обвинили его лично? По крайней мере, он мог бы вам ответить.
– Какой ответ был бы полнее этого, господин председательствующий? Он мне не ответил! И не ответит никогда. Я обвинил Ларсана в убийстве, и он сбежал. По-вашему, это не ответ, а?
– Нам не хочется верить, мы просто не верим, что Ларсан, как вы выразились, сбежал. Зачем ему было бежать? Он же не знал, что вы собираетесь обвинить его.
– Нет, сударь, знал, потому что я сам недавно сказал ему об этом.
– Сказали? Были убеждены, что Ларсан преступник, и дали ему возможность скрыться?
– Да, сударь, я это сделал, – гордо ответил Рультабийль. – Я не представляю ни правосудие, ни полицию; я скромный журналист, арестовывать людей не входит в мои обязанности. Я служу правде как хочу, это мое личное дело. Вы же охраняете общество как можете, это ваше дело. Но снабжать палача работой я не стану. Если вы справедливы, господин председательствующий, – а это так и есть, – вы согласитесь, что я прав. Разве я не сказал вам: вы поймете, что я не могу назвать имя убийцы до половины седьмого? Я рассчитал, что за это время я предупрежу Ларсана и он успеет поездом четыре семнадцать добраться до Парижа, где позаботится о своей безопасности. Час на дорогу до Парижа и час с четвертью на то, чтобы замести следы, – вот и получается половина седьмого. Фредерика Ларсана вам не найти, – заявил Рультабийль, глядя на Робера Дарзака, – он слишком хитер. Этому человеку всегда удавалось выскользнуть у вас из рук; вы преследуете его давно и тщетно. Если он не ловчее меня, – добавил Рультабийль, рассмеявшись от души, но в одиночестве: охота смеяться у публики пропала, – то уж во всяком случае ловчее любой полиции мира. Четыре года назад этот человек проник в уголовную полицию и стал знаменит под именем Фредерика Ларсана. Однако он известен и под другим именем, которое вы прекрасно знаете. Фредерик Ларсан, господин председательствующий, – это Балмейер!
– Балмейер? – воскликнул председательствующий.
– Балмейер! – повторил, поднимаясь с места, Робер Дарзак. – Балмейер! Так, значит, это правда?
– Ага, господин Дарзак, теперь, как я посмотрю, вы уже не считаете меня сумасшедшим!
Балмейер! Балмейер! В зале звучало лишь это имя. Суд объявил перерыв.
Можете вообразить, сколь оживленным был этот перерыв. Ну как же, публике было о чем поговорить! Балмейер! Этого возмутителя спокойствия знали все. Балмейер! Несколько недель назад прошел слух, что он мертв. Значит, он все-таки ускользнул из лап смерти, как всю жизнь ускользал от жандармов. Нужно ли мне напоминать здесь о подвигах Балмейера? В течение двадцати лет они постоянно занимали столбцы судебной хроники и рубрики происшествий, и если кто-то из моих читателей мог позабыть о деле Желтой комнаты, то имя Балмейера он помнит наверняка. Балмейер представлял собою тип великосветского афериста; это был истинный джентльмен, невероятно ловкий фокусник, самый дерзкий и страшный бандит – апаш, как их теперь называют. Принятый в лучшем обществе, вхожий в самые тесные кружки, он похищал честь семей и деньги с карточных столов с непревзойденной ловкостью. Попадая в трудные переделки, он пускал в ход нож или кастет. К тому же он не знал колебаний, ему была по плечу любая затея. Попав однажды в руки правосудия, он утром, когда его везли в суд, сбежал от двух жандармов, бросив им в глаза по щепоти перца. Позже стало известно, что в тот же день, пока лучшие сыщики шли по его следу, он спокойно, без всякого грима, сидел на премьере в «Комеди Франсез». После этого он уехал из Франции в Америку и в один прекрасный день попался в руки полиции штата Огайо, но на следующий день снова сбежал. О Балмейере я мог бы написать целый том; и вот оказалось, что он и был Фредериком Ларсаном. А разоблачил его мальчишка Рультабийль! И этот малыш, зная о прошлом Балмейера, снова позволил ему посмеяться над обществом, дав возможность улизнуть! Этот поступок Рультабийля привел меня в восхищение, так как я знал, что он до конца на стороне Робера Дарзака и мадемуазель Стейнджерсон и намерен избавить их от бандита, да так, чтобы тот ничего не рассказал.
Многие с этим разоблачением еще не примирились, и я слышал, как самые нетерпеливые восклицали: «Даже если убийца – Фредерик Ларсан, это не объясняет, как он исчез из Желтой комнаты!», но тут объявили о продолжении заседания.
Председательствующий сразу же вызвал Рультабийля, и допрос – это и в самом деле был скорее допрос, чем просто показания, – продолжился.
– Вы заявили, сударь, – начал председательствующий, – что из угла двора убежать было невозможно. Я с вами согласен, я готов согласиться с тем, что Ларсан, высунувшись из окна, тоже находился в углу двора. Но ведь чтобы оказаться у своего окна, ему нужно было выбраться из двора. Значит, он все же оттуда исчез. А каким образом?
– Я уже говорил, что никаким обычным путем он сделать этого не мог, – ответил Рультабийль. – Значит, он выбрал путь необычный. Как я упоминал, этот уголок двора был как бы огорожен, в отличие от Желтой комнаты, представляющей собой замкнутое пространство. Но со двора можно было по стене забраться на балкон, а оттуда, пока мы стояли над трупом лесника, проникнуть в коридор через окно, выходящее на балкон. Ларсану оставалось сделать несколько шагов, чтобы оказаться у себя в комнате, открыть окно и заговорить с нами. Для такого акробата, как Балмейер, это детская забава. А вот, господин председательствующий, и доказательство моей правоты.
С этими словами Рультабийль достал из кармана маленький сверток и вынул из него металлический стержень.
– Вот стержень, прекрасно входящий в отверстие, которое проделано в выступе, поддерживающем балкон. Ларсан, предвидевший все и подготовивший пути бегства из своей комнаты – когда играешь в такие игры, это необходимо, – заранее забил этот стержень в выступ стены. Одну ногу на каменную тумбу, стоящую в углу двора, другую – на стержень, одной рукой за карниз над дверью лесника, другой – за балкон, – и Ларсан растворился в воздухе, тем более что он весьма ловок и вовсе не находился в тот вечер под действием снотворного, как пытался нас убедить. Мы, господин председательствующий, обедали вместе с ним, и за десертом он притворился, будто заснул: это было ему нужно, чтобы на следующее утро никто не удивился, что меня, Жозефа Рультабийля, усыпили снотворным во время обеда с Ларсаном. Ведь раз мы с ним оказались в одинаковом положении, его никто не стал бы подозревать. А меня, господин председательствующий, усыпили, и очень надежно, и сделал это Фредерик Ларсан. Не будь я в таком плачевном состоянии, Ларсан ни за что не проник бы в тот вечер в спальню мадемуазель Стейнджерсон и несчастья не случилось бы!