«Моя дорогая Вивьен.
Прежде чем ты начнешь читать это письмо, я бы хотела попросить у тебя прощения, хотя я его недостойна. Я всегда учила тебя смелости и решительности, стараясь являться для тебя примером, но, по правде говоря, сама всегда была трусихой. Трусихой, которая боялась сказать правду самому близкому человеку в этом мире, постыдно прикрываясь деянием блага.
Я не знаю, как правильно сообщать подобные новости, поэтому скажу прямо и без утайки. Когда ты была ребенком, то стала свидетелем сцены, которую не должна была видеть. Которая, по сути, и не должна была случиться. Мне стоило объясниться с тобой раньше, но, как я уже написала, я трусиха. Поэтому решилась рассказать тебе всю историю только теперь, когда твердо знаю, что жить мне осталось недолго и уже не придется мучиться чувством вины.
Эта история началась много лет назад, когда мы с твоей мамой Лилит были еще школьницами. Мы все делили на двоих, постоянно были вместе, как настоящие близнецы, а когда стали чуть старше, то обе влюбились в одного и того же парня, Питера. Мы долго спорили, кто же ему больше нравится, но в том споре выиграла я – спустя два месяца Питер пригласил меня на осенний бал. Лилит, мой нежный ангел, моя сестренка, отошла в сторону и никогда не тревожила нас своим разбитым сердцем. Хоть мы с Лилит и были похожи как две капли воды, именно она покоряла любого своей чуткостью и добротой. Папа часто говорил, что Лилит – моя лучшая половина, и это действительно было так. Представь мою радость, мое самодовольное ликование, когда Питер предпочел меня красавице сестре!
У нас случилась юная, пылкая любовь, и мне казалось, что она должна быть мимолетной. В то время я искренне считала, что нет ничего важнее образования, потому, когда пришло время поступления в колледж, я с присущим мне высокомерием гордо сообщила Питеру, что уезжаю в США и нам пора прощаться. Думала, что мы забудем друг друга – я забуду его. Думала, что поступаю правильно.
Я ошибалась.
Питер тосковал по мне по-настоящему. Как и я по нему. Но из-за глупой гордости я не отвечала на его попытки со мной связаться. А он… Питер все же нашел покой и счастье в объятиях моей сестры. Питер и Лилит поженились, когда я оканчивала магистратуру. А после двух лет брака появилась ты.
О как я злилась на них! Как ненавидела за их счастье и мои растоптанные чувства! Я вышла замуж за Карла Болейна – чванливого богача – во многом из желания сделать больно Питеру. Моя злость была тем сильнее, чем больше до меня доходило – так было правильно. Так было лучше. Лилит любила Питера все эти годы, даже когда мы с ним были вместе. Она ничего не ждала и просто любила. Моя нежная сестренка никогда не была эгоисткой, как я. Она умела любить по-настоящему, она умела прощать. Это была лучшая партия для дорогого мне человека, и именно с ней Питер был действительно счастлив…»
Последующие строчки были куда кривее, размашистее предыдущих – будто их писали в бреду. Я шумно сглотнула и продолжила читать, пока внутри меня что-то медленно рушилось.
«…Шли годы, я забыла старые обиды, мы с Лилит восстановили отношения ради тебя и Питера, чтобы снова стать семьей. Идиллия продлилась недолго. Когда мы с Питером узнали о диагнозе твоей мамы, мы оба были подавлены, разбиты.
Твой отец не находил себе места, винил по непонятной причине себя. Видимо, ему так было проще справиться с горем, думая, что он может что-то изменить, но болезнь оставалась непреклонна. В один из наших многих дней в больничной палате, пока за тобой присматривала няня, Питер и я почувствовали былую искру. От горя, от отчаяния, мы будто хотели оживить друг друга, дать глоток спасительного воздуха…
Я не буду оправдывать себя за это, даже не стану пытаться. Мы предали Лилит – я предала умирающую, больную сестру, вновь поступив как эгоистка. В наши редкие встречи мы с Питером чувствовали себя влюбленными подростками, сбегающими от реальности.
Что касается твоей мамы, то она скоро обо всем догадалась, но вновь проявила доброту своей необъятной души – Лилит простила нас. А я не смогла. Дальше ситуация стала только хуже, когда я поняла, что беременна. Я долго размышляла, что делать с этим ребенком, но так и не смогла от него избавиться – не смогла убить часть любимого человека, растущую в себе.
Я поплатилась за свой грех, Вивьен. Не только смертью твоих родителей, но и недугом своего малыша. Наше с Питером безумие породило такое же безумное дитя. С первых дней своей жизни Лили не была похожа на других детей. Она смотрела иначе, плакала иначе, развивалась иначе…»
– И бла-бла-бла по списку. – Лили скомкала письмо и откинула в сторону. – Думаю, суть ты уловила.
Моя голова вдруг стала напоминать баскетбольный мяч – будто все мысли разом выкачали и закачали на их место сжатый воздух. Глаза продолжали шарить по тому месту, где только что висело письмо Ребекки, ища ответы в пустоте. Ребекка и папа – родители этой психопатки?..
– Вивьен, бога ради, соображай быстрее, – заканючила Лили, – мне уже скучно!
Вид принявшегося вновь раскручиваться в ее руках пистолета слегка привел меня в чувство.
– Выходит, Ребекка все наше детство выдавала тебя за соседского ребенка вместо того, чтобы сказать, что ты ее дочь, а мы сестры? – Кажется, я с меньшим шоком бы рассуждала о плоской Земле, чем о подобном абсурде.
– Ага, – показательно зевнув, кивнула новоиспеченная сестра. – Маме было стыдно за измену и за мои о-со-бен-нос-ти, – издевательским тоном добавила Лили.
– Это ужасно, это… – Я не могла подобрать слов, чтобы описать всю глубину низости поступка Ребекки. – Мне жаль. Правда, Лили, очень жаль, что она так поступила с тобой.
Лили прекратила крутить пистолет и взглянула на меня, склонив голову набок, напоминая попугайчика. Она будто прикидывала, можно ли мне верить, а я внутренне ощущала, что от ее вывода зависит моя жизнь.
– Зачем ты привела меня сюда? – Мне необходимо разговорить ее, оттянуть время, дать себе хоть призрачную надежду на спасение.
Лили в ответ улыбнулась – так широко, что, казалось, губы вот-вот дадут трещину. Громадные глаза были направлены куда-то в пустоту, когда она начала говорить:
– Я так сильно ненавижу тебя, Вивьен. Очень-очень ненавижу. Ты забрала у меня все: мою маму, мои игрушки, мою комнату, моих друзей, – ненормальная перешла на заговорщицкий шепот, склонившись к моему лицу, словно мы забавы ради рассказывали друг другу страшные истории. – А теперь я заберу все у тебя. Знаешь как?
– Как? – отзеркалила я.
– Я стану тобой.
На колени прилетела копия пропуска в Имперский колледж, который, очевидно, ранее украла Лили, чтобы достать яд.
– Как видишь, в твоем распрекрасном колледже меня уже приняли за Вивьен Бернелл и даже дали допуск к лаборатории. – Лили забрала карточку и повертела ею у лица.
Действительно, сходство между нами было поразительно и карикатурно одновременно, будто я смотрела на своего злого близнеца.
– Ты украла синильную кислоту и убила Ребекку. Убила собственную мать и решила подставить меня! – не выдержав, выпалила я.
Сомнений, что это сделала именно она, не осталось никаких, я просто соединяла точки, сводя в одну линию. Лили спокойно кивнула, словно соглашалась с такой же обыденной вещью, как вопрос: «Стоит ли брать зонт в дождливую погоду?»
– Ребекка всю жизнь держала меня под замком, не давая общаться с вами, позволяя выходить лишь по ночам или для коротких дневных игр с тобой. Представляешь, как сильно я завидовала тебе? Ты купалась в ее любви, могла делать что вздумается. – Лили замолчала, растягивая пальцами край футболки Адриана. – Мама гордилась тобой, заботилась о тебе. – Пальцы перестали терзать одежду, сжавшись в кулаки. – Она хотела завещать тебе все! Даже Торнхилл, но ведь это я – ее родная дочь!
В один миг из глаз Лили хлынули слезы – таким резким, большим потоком, словно копились там с начала времен, собираясь в горчащие капли. И мне было горько вместе с ней: за нелюбовь, за стыд, за украденное у этого большого ребенка детство. Она стояла, открытая в своей боли, будто с нее заживо содрали кожу и оставили под ветром. Несмотря на свое положение, мне захотелось ее укрыть.
– Лили, послушай, я ничего не знала о тебе и Ребекке! Мне не нужен Торнхилл и не нужны деньги тетушки, ты можешь забрать их себе.
Меня прервал заливистый смех – такой же яркий и внезапный, как и предшествующий ему плач. Лили выпала из одной истерики и впала в другую. Отсмеявшись, она подошла вплотную, грубо уперев дуло мне в щеку.
– Моя дорогая сестричка. – Лили наклонилась, почти касаясь кончика моего носа своим. – Ты кое-чего не понимаешь. Сегодня я убила двоих полицейских прямо в их машине, а до этого убила свою мать и нашего дядю, жаль, до Колетт не успела добраться. Но ничего, ее час тоже настанет. Знаешь, для мамы я собрала прелестный букет ноготков, ты ведь тоже изучала флориографию? – Лили дождалась моего кивка. – Я хотела, чтобы мама поняла, что умрет от руки нелюбимой дочери, еще до того, как вдохнет яд, спрятанный среди цветов.
Я попыталась отодвинуть голову, но пистолет только сильнее вжался в лицо, заставляя замереть на месте.
– Как ты заставила Ребекку вдохнуть столько яда?
– Заставила? – искренне удивилась Лили. – Ты, похоже, совсем не знала маму, Ви-ви. Она сама вдохнула, думаю, мама этого хотела – наказания за то, что сделала со мной. Скажи, ей было больно?
Такой зловещий в своей сути вопрос и такой полный детской наивности голос… Я помнила искаженное мукой лицо Ребекки, агонию в широко распахнутых глазах, как она пыталась удержаться за меня и что-то сказать. Поведать тайну призрака? Попрощаться? Этого я уже никогда не узнаю.
– Почему ты убила Уинстона? – Я не скорбела по дяде, просто оттягивала время.
– Уинстон всегда знал, кто я. – Лицо Лили исказила гримаса полного отвращения. – Но ему было плевать. Пока