тояла ледяная бутылка водки.
«Мы еще не определили дату, — сказала Нэнси, — так как я считаю, что помолвка не должна быть короткой. — „Она что, пьяна, — подумал я, — или просто в ней обнаружился новый талант?“ — Так уж у нас в семье исстари повелось. Мой отец женихался с матерью семь лет до свадьбы, пока не сказал: „Хватит. Можете звонить в колокола. А то они заржавеют“.»
«Да, — сказал Мазаров, — можно задать вам один вопрос? Что делает ваш отец?»
«Он цирковой акробат», — сказала Нэнси и снова хихикнула.
Глаза ее за стеклами очков плясали. И я понял с сочувствием и сладкой грустью, что для нее это, видимо, был самый веселый вечер в Уругвае.
«Нет, — сказала она, — наша страна основана на отрицании лжи. Мой отец сейчас на пенсии, а был он одним из руководителей страховой корпорации в Акроне, штат Огайо».
У Мазарова просветлело лицо, словно полученная информация совпала с тем, что ему было известно.
«Моя страна, — сказал он, — не была основана. Скорее получилась в результате выстрела из пушки».
Можете не сомневаться, последнюю фразу я запомнил для пересказа Ханту.
Мазаров поднял рюмку: «Тост за будущих супругов».
«Мне нравится, когда за меня произносят тосты», — сказала Нэнси.
«Сначала, однако, научитесь пить нашу водку. Американцы все время говорят мне, что им трудно приходится на русских банкетах. Потому что они не знают одного секрета».
«Ой, поделитесь вашим секретом», — попросила Нэнси.
Как раз в этот момент Вархов, обходивший оставшихся гостей, подошел к нам и так ловко включился в разговор, что я понял: оба мужчины равно привыкли сообщать всем и каждому, как следует потреблять русские напитки. Однако Вархов изъяснялся на английском, как русский Тарзан, следуя терминологии нашего инструктора на Ферме. Артикли, междометия и глагол «быть» при этом отсутствовали. Вместо них Вархов издавал какие-то нечленораздельные звуки.
«Не глоткáми, — сказал он. — Никогда не глоткáми. Надо залпом. Только. — И Вархов поднял вверх тяжелую плоскую ладонь. — С тостами, часто-часто! Первый тост — самый важный! За дружбу. От всего сердца. Сказал от сердца и залпом. — Что он и сделал и свистом подозвал официанта. — Наполни рюмки. Не волнуйтесь. Рюмки маленькие».
Нам налили водки.
«После водки, — сказал он, — икра. Закусывайте».
«Да», — сказала Нэнси таким тоном, будто всю жизнь только и делала, что выполняла приказы.
«Тогда, милая дамочка, никогда не пьяная».
«Хо-хо-хо!» — издал я.
«Циник! — сказал Вархов. И снова поднял рюмку. — Тост! — объявил он. — За этот вечер, за мирное будущее, за прелестную дамочку, за американцев, которые не боятся заданий». — И подмигнул мне.
Мы были все пьяны, и еще как.
За оградой сада по бульвару Испании мчались в обе стороны машины: одни в направлении города, вправо от нас, другие — к пляжу Поситос с его многоэтажными домами, что влево от нас. Я подумал о конспиративной квартире, где мы встречаемся с Шеви. Из боковых улиц по вечернему воздуху доносились крики мальчишек. Вархов вдруг поклонился и отошел к другой группе гостей так же неожиданно, как подошел к нам.
«Вы играете в шахматы?» — спросил меня Мазаров.
«Да, — сказал я, — но не слишком хорошо».
«Но и не плохо?»
«В общем, сыграть могу».
«Отлично. По-моему, вы должны хорошо играть. Я приглашу вас к себе. Это недалеко отсюда. И вас тоже, мисс Уотерстон».
«Назначайте день. Я принесу торт», — сказала она.
«Старая американская традиция?» — спросил он.
Это было сказано с тоской в голосе, или я домыслил? Он не только говорил на довольно приличном английском, но явно получал удовольствие от разговора на нем.
«Нет, — сказала Нэнси, — это домашняя традиция, и притом принятая в глубинке».
«Значит, домашняя и принятая в глубинке», — повторил Мазаров.
«Примерно», — сказала Нэнси.
Киттредж, это был узловой момент вечера. Якорь переброшен через пропасть, за ним последует веревка. Она и последовала. Я расскажу вам в следующем письме про вечер, проведенный с Мазаровыми.
С любовью к вам, Хью и Кристоферу
В письме я опустил остальную часть вечера. Нэнси была пьяна и сказала, что переела закусок, поэтому я отвез ее домой. Она живет в трехкомнатной квартире на первом этаже скромной виллы на улице Доктора Джеральдо Рамона, в трех кварталах от посольства.
— Я считаю, человек тогда свободен, когда он утром может ходить пешком на работу, — убежденно заявила она хоть и заплетающимся языком. У нее было явно два голоса. Тут я совершил ошибку и поцеловал ее.
Она ответила на мой поцелуй, словно мы и в самом деле были помолвлены и собирались завтра пожениться. Я обнаружил, что рот девственницы совсем не похож на другие. Ее губы вжались в мои словно семейная печать в воск. От ее зубов слегка пахло зубной пастой, зубным элексиром и пломбами, а дыхание было словно из горячей печи, в нем чувствовалось гниение, исходящее из желудка. Мною овладели чувства, в которых я никогда не смог бы признаться Киттредж. Я понимал, что Нэнси Уотерстон может стать моей навсегда, достаточно захотеть, и ощущение такой власти породило во мне что-то очень холодное. Вместо пальца Ханта, ласкавшего ее влагалище, я увидел свой палец.
Я пользовался им для прикрытия своих импульсов. Тут я поцеловал ее вторично — на сей раз в щеку, заверил, что вечер был замечательный и что мы, наверно, пойдем к Мазаровым вместе, и отбыл, сознавая, что один-единственный поцелуй мог подвести меня к женитьбе.
По пути домой я вспомнил, как Салли (понятия не имевшая о затее Ханта с помолвкой), проходя по лужайке мимо меня, умудрилась произнести хриплым нетвердым шепотом, который вот-вот мог сорваться на крик: «Дешевка, неужели ты не мог проявить хотя бы больше вкуса».
Однако тогда я первым делом подумал, не могли ли Финские Мики сфотографировать движение ее губ. И быстро сказал: «Это хитрость, задуманная Хантом. Не поднимай волны, Салли», — и приподнял рюмку, как принято в Фирме приветствовать в знак любезности жену коллеги.
Только сейчас, по пути домой, мне пришла в голову мысль, что русские тоже могли снимать то, что происходило в саду. Они увидели бы мое лицо. Что могли они понять из моих слов: «Это хитрость, задуманная Хантом. Не поднимай волны». Возможно, я слишком много выдал. С другой стороны, русские могли сделать далеко идущие выводы.
Я вспомнил одну мысль, высказанную Проституткой. «Знать то, что есть добро, — однажды сказал он мне, — и стараться изо всех сил это испортить, порочно. А когда человек лишь готов повышать ставки, не отдавая себе отчета в том, что делает, — это безнравственно». Значит, по этим меркам я человек безнравственный. Мне пришло также в голову, что все наши действия в Уругвае по этой логике могут быть сочтены безнравственными, но мне это было безразлично. Никому не позволяйте говорить, что простаки — всегда хорошие люди. И я поехал дальше — спать.
18
27 января 1958 года.
Дорогая моя Киттредж!
Я надеялся получить от вас письмо, но, возможно, вы ждете рассказа про Мазаровых. В таком случае я готов вам про них написать. Видите ли, я обязан сейчас докладывать о каждом шаге, предпринятом в отношении Бориса и Жени. А затем в Спячке и в Кислятине расчленяют мои телеграммы на молекулы.
Один пример нынешних методов работы: в Спячке и в Кислятине решили совместно с Хантом (ибо он не желает, чтобы его обходили при принятии любого решения, будь то крупного или малого), что Нэнси не должна сопровождать меня к Мазаровым. Они рассуждают так: если мы с мисс Уотерстон будем и дальше выступать как жених и невеста, наши актерские способности могут не выдержать испытания — во всяком случае, способности Нэнси. Я подозреваю, что Хант с самого начала совершил ошибку, возложив подобную роль на административного сотрудника, каким является Нэнси.
Так или иначе, мисс Уотерстон была настолько разочарована, что даже не стала это скрывать. «Чепуха какая-то, — сказала она, — вот чепуха, ей-богу, чокнутые». Честное слово, Киттредж, так и сказала. Затем вздохнула и, улыбнувшись профессиональной улыбкой, — Бог мой, она настоящий профессионал! — отправилась проверять еще один счет Горди Морвуда. Бедненькая Нэнси, она так скукожилась от огорчения.
А я стал готовиться к посещению Мазаровых. Я позвонил им и, следуя дотошным инструкциям Ханта, договорился о дате: сказал, что мы с Нэнси приедем. Идея в том, чтобы дома, кроме Бориса, была и Женя. Если она будет знать, что я приду без Нэнси, она может уйти, а Ховард хочет это предотвратить. Гораздо большим достижением считается заполучить жену и мужа вместе. Если Мазаровы находятся накануне разрыва, возможно, удастся понять, который из них скорее станет перебежчиком. А если это окажется сильная, крепко спаянная пара, то они могут и вместе перебежать. Таковы были наши предварительные рассуждения.
Настал назначенный день. Я приезжаю на чай и извиняюсь за Нэнси: ей что-то нездоровится. У них разочарованный вид. Я не могу не подумать, что Хант оказался прав. Если бы сказать Жене об этом заранее, ее могло бы не быть.
При довольно ограниченном выборе зданий в Монтевидео мои русские друзья живут в высотном доме на берегу Рамблы, в двух кварталах от другого такого же, где находится наша конспиративная квартира. Мазаровы живут на десятом этаже, и из их панорамного окна тоже виден пляж Поситос и океан. Но на этом сходство кончается. Свою квартиру они обставили как следует. Не уверен, что это в моем вкусе, но в гостиной у них негде плюнуть. Панорамное окно обрамлено тяжелыми бархатными портьерами; несколько мягких кресел и диван с кружевными салфеточками на спинке; маленький восточный ковер поверх большого; два самовара — один медный, другой серебряный; несколько напольных ламп с абажурами, украшенными бисерной бахромой; тяжелая горка красного дер