И я начинаю редактировать. Получается страшновато. Еще один пример в подтверждение тезиса К. Гардинер-Монтегю о существовании А. и О. Дай я себе волю, меня бы разодрали противоречивые чувства по поводу того, что я делаю, но Альфа взяла верх, Альфа, похоже, наслаждается хорошей работой, проделанной над омерзительным материалом. Правда, не весь он такой уж омерзительный. Честно, Киттредж, не могу сказать, чтобы меня не трогал низкий, грудной голос Жени. Вы можете себе представить, чтобы я признался в этом кому-либо, кроме вас? Однако ваш добрый пастор Хаббард должен покаяться: даже рыки Вархова, если их долго слушать, задевают какие-то струны: в этих рыках слышится нежность вместе с животной алчностью, среди грубых ругательств проскальзывает тоска. Кончая, — ладно уж, все вам скажу, — он выкрикивает: «Шлюха, свинья, грязная подстилка!» — невероятные, ужасные слова, а в ответ слышится ария экстаза. Не держи я себя так крепко в руках, я почувствовал бы себя совсем маленьким по сравнению с силой их похоти. Но у меня же есть Альфа, добросовестная, исполненная решимости боец-трудяга, это она руководит операцией. Становится даже скучно выискивать в записи «добротные места». С помощью Гохогона я отыскиваю соответствующие куски на пленке и склеиваю их. А потом слушаю, как музыку. Конечно, из этого не всегда выходит что-то путное. Тогда приходится прокручивать всю пленку и пытаться отыскать другие моменты, которые восполнили бы картину. Поскольку я не знаю языка, мой выбор часто приводит к бессмыслице, но, опуская одно, подсоединяя другое, я наконец получаю на пленке то, чего хочет Хант. Хотя он ежедневно жалуется, что я слишком долго вожусь, тем не менее старина Ховард, не любящий раскрывать рот, в конце концов проявляет достаточную широту души и хвалит меня за хорошую работу. А я доволен. Безнадежно запертая внутри Омеги частица моей души оплакивает Бориса, но правит бал Альфа. И в самом деле я целую неделю чувствую себя звукооператором или радиорежиссером. Ведь я создал интересное вокальное произведение. Клянусь, хорошо выполненная тяжелая работа обладает такой силой, что она придавливает укоры совести, как косилка траву. Во всяком случае, такое у меня впечатление, когда я работаю.
Теперь, конечно, встает вопрос, что делать с полученной продукцией. Хант, как и следовало ожидать, за то, чтобы подпалить Борису Мазарову пятки. Послать ему пленку, и, что бы потом ни случилось, мы в выигрыше. Даже если он решит это проглотить, ему с Варховым предстоит и дальше работать. Скорее всего Мазаров постарается отправить Вархова назад в Москву или же попросит, чтобы его самого отозвали. Словом, советской команде придется потрудиться.
Конечно, существует возможность шантажировать Вархова и заставить его работать на нас. Как и Мазарова. Может такая пленка настолько деморализовать его, чтобы он согласился перейти к нам?
Хант вполне разумно предполагает, что скорее всего мы станем для Бориса еще большими врагами. Халмар Омэли, снова прилетевший к нам из отдела Советской России, конечно, за то, чтобы перетягивать Бориса на нашу сторону. Кислятина нацелилась на это. Споры между Омэли и Хантом, должно быть, отражают то, что происходит в Центре между отделом Западного полушария вместе со Спячкой, с одной стороны, и отделом Советской России, с другой. Не стану больше занимать страницы этого письма перечислением споров, сценариев и лакун, а также параноидальных обвинений со стороны Омэли. Халмар каждый вечер встречается с Нэнси Уотерстон, и Хант уже не уверен, можно ли ей доверять. Un drole de tour[136].
Среди всего этого поступает следующая телеграмма. После расшифровки читаем — кому: ЛА/АСЬЕНДА. От: КУ/УПЫРЬ-1. ПОЗДРАВЛЯЮ ЛА/ЗЕЙКОЙ БЛЕСТЯЩАЯ ПОДРОП УДАЧИ.
«Подроп», Киттредж, означает «подрывная операция», сеющая панику в стане противника.
Хант на седьмом небе.
«Твой друг впервые признал нашу работу с тех пор, как ужинал со мной два года назад. — Он прочистил горло. — Ты ведь знаешь Проститутку, Гарри. Что за этим кроется? Он хочет подключиться?»
«Он не стал бы вам писать, если бы хотел отобрать это у вас», — предположил я.
Просто поразительно, Киттредж, как вдруг становишься экспертом. Я, который никогда не понимал Хью, теперь объясняю другим его действия.
«Так что же он хочет этой телеграммой сказать?» — спросил Хант.
«По-моему, он искренне вас поздравляет. Это же все-таки славная операция».
«Еще бы. — Хант не может до конца доверять мне, когда дело касается Хью Монтегю, а с другой стороны, я говорю именно то, что ему хочется слышать. Поэтому он склоняется к тому, чтобы верить мне. Потом все-таки качает головой. — Нет, эта телеграмма неспроста».
«А почему бы вам ему не позвонить?» — предлагаю я.
Он вздыхает. По-моему, ему неохота.
«Такой разговор требует красного телефона», — наконец произносит он.
Я вышел из кабинета Ховарда. Через пятнадцать минут он снова вызвал меня. Он так и сиял.
«Монтегю совсем не такой плохой, когда соизволит быть обходительным. Теперь он хочет с тобой поговорить. Хочет и тебя поздравить».
Когда я подошел к непрослушиваемому телефону, можете не сомневаться: Ховард все еще болтался в кабинете. Поэтому я не посмел закрыть дверь в кабину. Ваш дражайший супруг вместо приветствия произнес своим таким знакомым голосом из подземелья: «Скажи во всеуслышание, как ты рад, что мне это понравилось».
«Дассэр, — сказал я. — Я чрезвычайно рад, что вам это понравилось».
«Ладно, — сказал Хью, — хватит об этом. Телеграмма была просто поводом подозвать тебя к телефону. Я вовсе не в таком восторге от ЛА/ЗЕЙКИ. Она мало что даст. Мазаров и Вархов сделаны из твердого материала. Они никогда не перейдут к нам. Во всяком случае, это не моя игровая площадка. Я звоню в связи с тем, что у меня есть к тебе вопрос. Как бы ты отнесся к переводу в Израиль?»
«Вы же несерьезно! Это такой лакомый кусочек!»
«Не спеши. Правит бал там в значительной мере Энглтон. В качестве моего представителя работать тебе будет нелегко. Однако парочку позиций я за собой удерживаю. В МОССАДе не все до последнего влюблены в Матушку. Парочка израильтян больше склонна работать со мной».
«В таком случае мне, пожалуй, стоит над этим поразмыслить».
«Безусловно. К плюсу относится и то, что МОССАД — это бриллианты в разведывательной игре».
«Дассэр».
«Ты либо выйдешь из этой схватки мастером, либо сломаешься».
«Сломаюсь?»
«Будешь раздавлен. — Он помолчал. Поскольку я не откликался, он продолжал: — Это вотчина Энглтона. Тут нет вопроса. И ты будешь врагом Иисуса». — Он произнес «Хесуса», имея в виду Джеймса Хесуса Энглтона.
«Почему же вы предлагаете мне туда поехать?» — К сожалению, мне пришлось это прошептать, чтобы Ховард не услышал.
«Потому что ты можешь выжить. У Хесуса в руках не все карты. Несколько штук я оставил себе».
«Могу я подумать о вашем предложении?»
«Думай. Ты на развилке. Размышляй».
«Как нам снова связаться?»
«Позвони Розену. Он теперь мой раб Пятница. Позвони ему в Техническую службу по одному из обычных телефонов. Поболтай по-приятельски о чем-нибудь безобидном. Если ты решишь, что Израилю надо дать „зеленый свет“, брось как бы между прочим: „Как я тоскую по Мэну здесь, в Монтевидео!“ Об остальном уж я позабочусь».
«А если решение будет отрицательным?»
«В таком случае, милый мальчик, не употребляй кодовой фразы. Розену нечего будет мне передать».
«Дассэр».
«Даю тебе два дня на размышления».
И он повесил трубку, прежде чем я успел спросить его про вас, Киттредж. Да он бы ничего и не сказал.
Не стану описывать вам следующие сорок восемь часов. Я взлетал в небеса. Потом трясся от дикого страха. Энглтона боятся не меньше, чем вашего супруга, но к чести Хью и Энглтона надо сказать, что в управлении о них ходят легенды, хотя никто толком не знает, чем они занимаются.
В последующие два дня я познал в себе две вещи, дражайшая замужняя дама. Я увидел пропасть трусости и почувствовал ее зловоние и поднялся на дотоле неведомые вершины честолюбия. Даже вспомнил тот момент, когда вернулся к игре в поло. Кончилось дело тем, что я стал звонить Арни Розену в Техническую службу по открытому телефону, исполненный решимости сказать, как я скучаю по Мэну.
Однако стоило мне приблизиться к этой теме, как он оборвал меня.
«Забудь про отдых, — сказал он. — Твоя просьба об отпуске отклонена».
«Что?».
«Да».
«Почему?»
«О-хо-хо».
«Я не могу с этим смириться. Назови причину».
«Дело в твоей матушке. Твоя матушка препятствует твоей поездке в Мэн».
«Моя мать? Джессика?»
«Да».
«Но она не может этому мешать».
«Ну, есть причина, хотя не она принимает решение».
«А кто принимает решение?»
«Скажем, твой отец. — Пауза. — Да. Говоря схематично. — Снова пауза. — И человек, у которого ты должен был остановиться, глубоко сожалеет, что не может выслать тебе деньги на самолет».
Мне показалось, что картина складывается, но потом я уже не был так в этом уверен.
«Арни, вдолби мне все еще раз».
Ведь вполне возможно, что такое одолжение отработает в будущем. Розен лихо играл в эту игру.
«Ну, — сказал он и произнес „ну“ так, словно открывал передо мной дверь, — мне, например, никогда бы не разрешили отправиться в те леса».
«Почему?»
«Слишком они большие антисемиты в Мэне».
Этого было уже достаточно. Можно было считать, что ответ я сам найду.
«Да, а как там Киттредж? — спросил я. — Вы с ней помирились?»