Так или иначе, Лэнсдейл и ваш супруг старались составить себе мнение друг о друге, рассказывая военные истории. Хью рассказал всего одну, и я не понимал почему, пока не догадался, что он решил занять позицию судьи. Пусть-де Лэнсдейл покажет товар лицом. А потому, лишь после того как Лэнсдейл рассказал четыре или пять отличных историй, Хью решил, что настало время подключаться, и позабавил нас очень смешным, хотя и маловажным эпизодом, связанным с правительством Нассера. Как выяснилось, Хью отправился в Каир, чтобы попытаться убедить Нассера принять одну из программ управления, и никак не мог добиться аудиенции у великого человека. Тогда Хью изложил суть вопроса в подробной памятной записке, поставил на ней штамп СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО и положил бумагу наверху шкафа для белья и одежды. Он знал, что бумага будет сфотографирована службой безопасности, как только он выйдет из отеля. На следующий же день Нассер позвонил ему, чтобы обсудить проект.
Знаете, Киттредж, мне вспоминается один ужин в Конюшне, когда у вас в гостях был такой забавный джентльмен по имени Майлз Коплэнд, и он рассказывал ту же историю. Это приоткрыло для меня Хью. Поскольку я уверен, что, с его точки зрения, рассказывать военные истории не высокий класс, надо рассказывать нечто такое, что послужит твоей цели. Можно даже присочинить. Я думаю, он вовсе не хотел заставить Лэнсдейла подпрыгнуть до потолка, рассказав одну из историй, действительно случившихся с ним.
А генерал — он другой. Каждую свою историю он излагает со всей искренностью и убежденностью коммивояжера. Он высокий, нелепый и, если бы не короткая стрижка, совсем не похож на генерала. В свои пятьдесят с чем-то лет он мягкий, приятный, говорит тихим голосом и недурен собой: прямой нос, хорошо очерченный подбородок с ямочкой, густые усы, вот только глаза запавшие. Сам не знаю, что я хочу этим сказать. Это глаза не слабого человека, но они не светятся. Вам словно предлагается заглянуть в личную пещеру. Наверное, я хочу сказать, что он, словно гипнотизер, как бы всасывает вас в себя. Однако он полон противоречий. Наверняка человек многоопытный, но по внешнему виду этого не скажешь. Он даже кажется наивным. Когда подошла моя очередь выдать военную историю, я рассказал про Либертад Ла Ленгуа, и это вызвало звонкое хихиканье у Лэнсдейла.
Сексуальные дела, наверное, далеки от него. Он изображает из себя милого идеалиста с плутовским юмором. Однажды в 1946 году, когда он в военных целях обследовал острова Рюкю, за ним увязались местные детишки, и он научил их кричать при виде американцев: «Мой папа — майор Лэнсдейл/ Мой папа — майор Лэнсдейл!»
Эта история была выпущена в качестве первого залпа. А дальше он показал себя с более любопытной стороны.
«Однажды, — сказал он, — на ранней стадий моей карьеры мне пришлось иметь дело на Лусоне с насквозь продажным чиновником, и когда его приперли к стенке, он заперся в своей комнате и, став перед окном, принялся размахивать пистолетом. Мне надо было укрепить свое положение в глазах местного населения, и я крикнул: „Сэр, стреляйте в меня. Мне доставит удовольствие срезать вас“. И знаете, он сдался.»
Потом один из моих людей спросил, неужели я такой хороший стрелок. И я признался, что не знаю никого, кто бы дольше меня доставал пистолет из кобуры.
«Не было ли рискованно делать такое признание?» — спросил Хью.
«Нет, сэр. Моя стратегия строится не на умении обращаться с оружием, а на психологической войне. Мы вели сражения с коммунистами Хукбалахапа с помощью вертолетов, которые зависали над ними, и мы оттуда обращались к ним по мегафону. Один из моих лучших филиппинцев взывал к беднягам, находившимся внизу. Партизаны понимали, что говорят с вертолета, но ведь это был также и голос свыше. Поскольку у нас была хорошая разведка, мы знали имена некоторых сторонников Хукбалахапа. Все они были из местных баррио, и наши люди знали их родственников и односельчан. Мой парень говорил им примерно так: „Мы видим, где вы там прячетесь. Третий взвод. Мы видим тебя, командир Мигель, и тебя, Хосе Кампос. Мы видим и тебя, Норсагарай-бой, и тебя, Чичи, и Педро, и Эмилио. Не пытайся скрыться, Мальчонка Карабай, потому что мы видим тебя, и Куньо, и Малыша. Мы все о вас знаем. Можете не сомневаться, мы вернемся и перебьем вас вечером. Наши солдаты на подходе.“ И мы говорим нашим друзьям среди вас: „Бегите!“ Нашему союзнику, который назвал нам ваши имена, мы говорим: „Muchas gracias, amigo!“[186] А теперь спасайтесь. Бегите из этого взвода».
«Ну и после этого, — продолжал Лэнсдейл, — половина парней готовы были оттуда бежать. Главари начали, конечно, прикидывать, кто же наши друзья, и не замедлили устроить судилище. К утру двое-трое из взвода были казнены. Так что наш мегафон убил больше партизан, чем любая мортира.
Кроме того, мы тренировали наших лучших разведчиков в филиппинской армии для работы ночью. Коммунисты на Дальнем Востоке всегда утверждали, что американцы наступают по дорогам днем, а ночь, похвалялись они, принадлежит коммунистам. И нам, чтобы выиграть войну, необходимо было научиться действовать ночью.
Я решил использовать местных демонов. Антропология может быть посильнее боевого огня. В одном районе, который мы пытались освободить от партизан, была распространена вера в страшного вампира под названием Асуан. Я решил использовать этого демона».
«Потрясающе», — сказал Хью.
«Я тоже так считаю. Мы распространили в этом районе слухи, что Асуан зашевелился. Затем в назначенную ночь один из наших знаменитых патрулей засел возле тропы, которой, как мы знали, пользуются партизаны. Мы сидели в засаде, пока не прошел последний человек. На наше счастье, он отстал от остальных, и моим людям ничего не стоило одолеть его и стащить с тропы. Один из моих ребят мигом проделал ему две дырки в горле. Затем беднягу подержали вниз головой, чтобы из него вытекла вся кровь. А после этого мы положили его обратно на тропу. Мы понимали, что, когда партизаны пойдут назад в поисках пропавшего товарища, они обнаружат его обескровленное тело с двумя дырочками в горле. Можете не сомневаться: весть о том, что Асуан вышел на охоту, облетела все лагеря партизан. И, как и следовало ожидать, люди начали бежать оттуда. Дело в том, что филиппинцы верят, что Асуан нападает лишь на тех, кто встал не на ту сторону».
«А как вы собираетесь применять эти принципы на Кубе?» — спросил Хью.
«Необходимо выйти на местность и поближе узнать людей, с которыми ты имеешь дело. Залив Свиней — классический образец отстраненности от материала. Офицеры сидели за столом и читали объективные отчеты, написанные специалистами, которые были столь же далеки от действительности, как и они сами. Нельзя изучать обстановку через вторые руки. Нерадивая разведка всегда требует большей огневой мощи».
«Любопытно, любопытно», — заметил Хью.
«Ключ к успеху в том, чтобы, зная правила игры коммунистов, использовать их. Чем сильнее коммунисты критикуют какую-то слабость в социальной сфере страны, тем больше мы должны эту слабость подчеркивать. Это я пытался внушить Дьему и Нгу во Вьетнаме. Работайте с народом. Дайте людям возможность управлять. Военные слишком любят применять в политике грубую силу. Единственная реальная защита от коммунистов — лозунг: „Из народа, при поддержке народа, для народа“.»
Тут Хью закурил свою первую сигару.
«Да, — сказал он, — это мне, Эд Лэнсдейл, ясно. Ваше сердце принадлежит Дальнему Востоку, не Карибским островам».
«Так оно и есть».
«Могу я спросить, почему вы согласились взять на себя эту миссию?»
«Ну, видите ли, сэр, с президентом Соединенных Штатов не спорят. А он попросил меня».
«Да, в такое время сказать „нет“ невозможно, — согласился Хью. — Однако я вижу тут одну проблему».
«Я вас слушаю», — сказал Лэнсдейл.
«Проблема, как я ее вижу, состоит в том, что вы оказываетесь между Бобби Кеннеди и Уильямом Харви. Оба, как вы вскоре обнаружите, жаждут результатов».
«Не больше, чем я», — сказал Лэнсдейл.
«Да. Но ваш метод, насколько я понимаю, состоит в установлении контактов с народом. В данном случае — с кубинским народом. К сожалению, это будет не так легко, как на Филиппинах или во Вьетнаме. Вы не будете жить среди этого народа. Вам не дадут общаться с жителями Санкти-Спиритуса, или Матансаса, или Сантьяго-де-Куба, или Сьенфуэгоса, или даже Гаваны. Ваше общение будет ограничено корпусом эмигрантов из Майами, которые уже провалились из-за своих специфических недостатков».
«А именно?»
«Безграничная разнузданность. Ценный секрет для кубинца — это флаг, которым можно размахивать, ослепляя друзей и врагов».
«Мы сталкивались с подобным на Филиппинах».
«Вы там находились на местности. И первый шаг был за вами. Ваши войска могли передвигаться быстрее ваших секретов. А сейчас вам нужно время, чтобы создать подполье».
«Да. И я хочу, чтобы оно состояло из кубинцев, сражающихся за свои принципы, а не за наши. Я планирую нацелиться на тех эмигрантов, которые выступали против Батисты и первоначально были за Кастро. Мы будем работать с ними на Кубе и тщательно выбирать места для атаки, чтобы не навлекать репрессии на местных жителей».
«Вы верите, что вам позволят такую роскошь? Два месяца назад наш грозный министр юстиции Роберт Ф. Кеннеди, не стесняясь, измордовал Ричарда Биссела в комнате заседаний кабинета министров в Белом доме. Биссел человек достойный и раза в два крупнее Бобби, а Бобби сказал Бисселу: „Но вы сидите на своей заднице и ни черта не делаете“.»
«Теперь мистер Биссел на вылете», — закончил за Хью Лэнсдейл.
«Безусловно. На его место садится Дик Хелмс. Человек менее масштабный, подленький, зато более подходящий».