У Эдлая Стивенсона сообщение Эттвуда вызвало озабоченность. «Слишком много народу знает о новых планах в отношении Кубы», — сказал он. Эттвуд ответил, что, насколько ему известно, единственными правительственными деятелями, которым известно о контактах с кубинцами, являются президент, министр юстиции, посол Гарриман, Макджордж Банди, Стивенсон и он сам.
Но, поскольку Кэл и Проститутка усеивали поля Лэнгли отборными выдержками из того, что к нам поступало, а у ФБР полно было сообщений из ООН, которые «растекались» по воле и желанию Гувера, и все, кому не лень, делились своими сведениями с ДжиМ/ВОЛНОЙ и лидерами кубинских эмигрантов, мне казалось, что единственными непосвященными из руководства были госсекретарь Дин Раск и наш директор Джон Маккоун. Бывало, что утром в канцелярию Кэла поступало четыре-пять докладных из различных кабинетов Лэнгли, обращавших наше внимание на кубинскую затею Эттвуда, и все эти докладные были основаны на слухах, которые мы с Кэлом исподтишка распространили накануне.
Хант даже пригласил меня пообедать в кафетерии Лэнгли для старших офицеров, чтобы пометать громы и молнии по поводу того, что он слышал.
— Я всегда знал, что Улыбчивому Джеку нельзя доверять, но это же вопиющее предательство. Может твой отец довести это до сведения Хелмса?
— Он может лишь попытаться, — сказал я.
— Если Кэл не готов пойти прямым путем, я могу попытаться сам прорваться к Хелмсу.
— Ну, не стоит просить кого-то о таком одолжении. Кэл вполне может пройти к нему.
— Передай отцу привет. Как он — в хорошем настроении?
— Сегодня? В очень хорошем.
Так оно и было. Вчера, 24 октября, днем Джону Маккоуну, которого сопровождали Ричард Хелмс, Хью Монтегю и член правления Хаббард, удалось уговорить Бобби Кеннеди и Особую группу разрешить провести тринадцать крупных операций саботажа, по одной в неделю, начиная с ноября 1963 и кончая январем 1964 года. Среди намеченных целей были электростанция, нефтеперегонный завод и завод по переработке сахарного тростника.
— Время выбрано удачное, — объявил Кэл. — Теперь у Кастро не будет покоя. Мы ему устроим язву кишок. Вот ведь мерзавец! Вздумал поиграть советскими ракетами! Я бы сам себя взорвал, Рик, на манер камикадзе, если б знал, что этой же гранатой уберу Фиделя, Рауля и Че Гевару.
И он говорил всерьез. Отец, старея, то и дело совершал маленькие промашки, которые могли разрастись и заставить вас сморщиться от его безумств, но не заставить над ним смеяться. Он не боялся смерти. Легче всего смерть вынести в обнимку с врагом.
Таким человеком был в общем мой отец, но у каждого льва есть свое уязвимое место. Я обнаружил, что Кэл, совсем как старая дама, болезненно воспринимает интриги противника. Двадцать пятого октября, на другой день после того, как Особая группа разрешила нам совершить тринадцать рейдов, и через двадцать минут после того, как я вернулся после обеда с Хантом, я застал Кэла в наимрачнейшем настроении. Он узнал, что вчера днем, примерно в то время, когда он выступал перед Особой группой, президент Кеннеди давал получасовое интервью известному французскому журналисту по имени Жан Даниель. Француз, которому устроил это интервью Эттвуд, направлялся далее в Гавану, а записи его беседы с президентом — увы! — не было, так как в Овальном кабинете нет подслушивающих устройств. Однако была докладная ФБР о разговоре, состоявшемся в ООН вечером 24 октября: «Эттвуд информировал посла Стивенсона, что Жан Даниель, хотя и утверждает, что он профессиональный журналист и не станет передавать свою беседу с президентом Кеннеди, тем не менее заметил, что беседа была „крайне обнадеживающая“ и может „вызвать продуктивный отклик со стороны Фиделя Кастро“.»
— Так и представляю себе, как это было, — произнес Кэл. — Улыбчивый Джек представляет Жана Даниеля миссис Кеннеди. Как-никак наша Первая леди очаровала Париж. Разве можно, чтобы ведущий французский журналист отправился домой, не встретившись с ней? Затем Джек сообщает Жану, что он не против коллективизма, только против того, как этим злоупотребляют Советы. По всей вероятности, говорит, можно найти способ жить с таким соседом, как Кастро. Джек Кеннеди обладает способностью придавать крупным противоречиям видимость семейной размолвки.
— Откуда тебе все это известно?
— Проведи часть года, наблюдая за тем, как спариваются вашингтонские змеи, и ты узнаешь поразительные вещи.
Пусть никто не скажет, что у моего отца нет дара предвидения. Через пятьдесят дней после беседы Жана Даниеля с Джеком Кеннеди появился отчет об этой встрече.
«НЬЮ РИПАБЛИК», 14 декабря 1963 года
Президент Кеннеди принял меня в Белом доме в четверг, 24 октября… Когда мы проходили через маленькую комнату, где сидит секретарша президента, мы заметили миссис Кеннеди, выходившую через стеклянную дверь в их личный сад при Белом доме. Президент окликнул ее, чтобы представить меня.
В Вашингтоне все еще стояло бабье лето. Погода была очень теплая, и президент и миссис Кеннеди оба были легко одеты, тем самым усиливая впечатление молодости, очарования и простоты, что на удивление контрастировало с торжественностью прославленных покоев. Когда миссис Кеннеди вышла, президент предложил мне сесть, указав на полукруглую софу, стоящую в его кабинете. Сам он сел в кресло-качалку напротив. На интервью было отпущено 20–25 минут, и оно было прервано лишь коротким разговором по телефону… Мои записи весьма специфичны, так что я дам слово самому президенту Кеннеди…
«Я хотел бы поговорить с вами о Кубе…»
Джон Кеннеди мобилизовал всю силу своего убеждения. И каждую фразу отмечал своим знаменитым жестом — автоматическим взмахом руки.
«Вот что я вам скажу: я считаю, что нет на свете страны, где экономические условия, колонизация, эксплуатация и унижение человеческой личности были бы хуже, чем на Кубе, — в известной мере это объясняется политикой моей страны в период режима Батисты. Я считаю, что мы, сами того не сознавая, создали, построили и соткали из этой материи движение Кастро. Множество подобных ошибок, я считаю, нанесло урон всей Латинской Америке. Это одна из самых важных проблем американской внешней политики. Уверяю вас: я понимаю кубинцев, я одобрял воззвания, с которыми Фидель Кастро обращался к народу из Сьерра-Маэстры и в которых он вполне оправданно призывал к справедливости и особенно жаждал избавить Кубу от коррупции. Пойду даже дальше: такое впечатление, что Батиста являлся как бы олицетворением зла, причиненного Соединенными Штатами. И сейчас нам придется расплачиваться за это зло. Насчет режима Батисты я полностью согласен с кубинскими революционерами. Тут все ясно».
Президент сделал паузу, во время которой он не мог не заметить моего удивления и интереса, затем продолжил: «Но ясно и то, что проблема перестала быть чисто кубинской, а переросла в интернациональную, иными словами, стала советской проблемой. Я — президент Соединенных Штатов, а не социолог. Я президент свободной страны, у которой есть определенные обязательства перед свободным миром. Я знаю, что Кастро изменил обещаниям, данным в Сьерра-Маэстре, и согласился стать советским агентом в Латинской Америке. Я знаю, что по его вине, объясняемой либо его „стремлением к независимости“, либо его безумием или коммунизмом, мир в октябре 1962 года оказался на грани ядерной войны. Русские прекрасно это поняли — по крайней мере после нашей реакции; что же до Фиделя Кастро, должен сказать, я не знаю, осознал ли он это и не было ли ему все равно». Улыбнулся и добавил: «Вы мне скажете это, когда вернетесь. Так или иначе, народы Латинской Америки не добьются справедливости и прогресса таким путем. Я имею в виду путем коммунистического переворота. Они не добьются этого, перейдя от экономического гнета к марксистской диктатуре, которую несколько лет назад Кастро сам осуждал. Соединенные Штаты имеют сейчас возможность сделать для Латинской Америки столько добра, сколько в прошлом сделали зла. Я бы даже сказал, только мы одни способны на это — при условии, что коммунизм не одержит там верх».
Тут мистер Кеннеди поднялся, показывая, что интервью окончено…
32
В конце октября отец отправился на три дня в Париж, но только после его возвращения я узнал, что он встречался с Роландо Кубелой.
В начале октября Кубела сообщил ЛАЙМУ, своему куратору в Бразилии, что его собираются перевести в Париж, на место, по его мнению, более подходящее для его положения «второго по старшинству человека в Иностранном отделе министерства внутренних дел». Хотя слова Кубелы подтверждали наше убеждение, что он тесно связан с кубинской разведкой, это не исключало возможности того, что он готов направить снайперскую винтовку на Фиделя Кастро.
Однако устроить встречу с Кубелой в Париже оказалось непросто. Он настаивал на том, чтобы на встрече присутствовал Бобби Кеннеди. Кубела объявил о своем намерении стать лидером Кубы и хотел получить от Кеннеди заверения в политической поддержке.
Естественно, не было никакой возможности просить Бобби Кеннеди приехать в Париж — Бог мой, ведь это же могла быть западня! — да никто и не собирался информировать его об этом. С Кубелой можно было вполне встретиться и без Бобби. В тот момент проблема состояла в том, кого послать в качестве личного представителя министра юстиции. Вызвался Кэл.
Отлично. Никто не подвергал сомнению то, что Кэл сумеет выдать себя за близкого друга братьев Кеннеди.
Затем было решено не оповещать парижскую резидентуру. Наоборот, надо привезти ЛАЙМА из Сан-Пауло в Париж — это будет куда эффективнее. Он тогда сможет направить Кубелу в какое-нибудь неприметное кафе в Двенадцатом округе, которое выберет Кэл.
— Я предпочитаю Двенадцатый округ для подобных междусобойчиков, — сказал Кэл. — Там целая россыпь бистро, где никогда не встретишь ни одного знакомого, которого ты когда-либо встречал.
Да, лучше уж посидеть в какой-нибудь дыре, чем предупреждать парижскую резидентуру, что старший офицер ГАЛИФАКС приезжает для встречи с человеком, который может представлять собой проблему и может быть вооружен.