Значение присяги, конечно же, не преуменьшалось той подготовкой, через которую мы прошли. Трудно даже описать, сколь велика была возникшая в нас преданность делу. Выдать секрет равносильно тому, чтобы предать Господа! Более чем хитрый ход! Должен сказать, что и сейчас, после того, как я проработал в управлении тридцать лет, присяга все еще что-то для меня значит. Я признаю, что вынужден многое рассказывать. Я нарушаю запрет — если возникает такая необходимость, — но я по-прежнему не считаю возможным рассказывать о наших семинарах по вербовке агентов среди влиятельных людей за границей — местных юристов, журналистов, профсоюзных и государственных деятелей.
Я опишу, однако, нашу профессию по состоянию на то время. Большинство тогдашних методов уже заменено, так что сравнительно безопасно об этом говорить. Они используются в шпионских романах. К тому же могу признаться, мне больше всего в свое время нравилось заниматься этим. Лекции по экономическим вопросам и административным процедурам нагоняли на меня сон. Я получил по этим предметам должные оценки и в состоянии был изложить их суть, но подлинной моей любовью была оперативная работа. Я пошел в ЦРУ не для того, чтобы стать бюрократом, а чтобы стать героем. И если бы я собирался в этих мемуарах рассказать о том, как приобретал мастерство, вполне достаточно было бы описать, как меня учили вскрывать замки, а также всем другим удивительным аморальным приемам, используемым в моей профессии.
А я хочу еще немного поведать о том, как нас учили распознавать зло коммунизма. Возможно, это менее увлекательно, чем оперативная работа, но я убедился, что любая уловка, наносящая вред нашему злокозненному противнику, — оправданна. Я полагаю, это служит мерилом в нашей профессии. Что может быть приятнее, чем жить и работать как падший ангел?
Ну, мне пришлось далеко пойти. Позвольте вам это продемонстрировать.
7
Примерно через месяц после принятия присяги мне так надоело слушать бесконечные повторы в словоизлияниях Реймонда-Джеймса Бэрнса о мировом коммунизме, что я имел неосторожность зевнуть в аудитории.
— Хаббард, тебе что, скучно? — спросил Рей-Джим.
— Нет, сэр.
— Я хотел бы, чтобы ты повторил то, что я сейчас сказал.
Я почувствовал, что во мне закипает темперамент отца.
— Видите ли, мистер Бэрнс, мне вовсе не скучно, — сказал я. — Я знаю, что коммунисты — предатели, люди двуличные и что они используют провокаторов, чтобы разложить наши профсоюзы, и трудятся не покладая рук, сбивая с толку мировое общественное мнение. Я знаю, что их многомиллионные армии готовы завоевывать мир, но меня удивляет одна вещь…
— Выкладывай, — сказал он.
— Неужели каждый коммунист — сукин сын? Неужели среди них нет гуманных людей? Неужели где-то среди них нет такого, который любит выпить, скажем даже — веселья ради напиться? Неужели любой поступок у них всегда должен быть обоснован?
По тому, как заерзали слушатели, я понял, что увяз в Стране Гарри Хаббарда. Население — один человек.
— Вы говорили нам, — продолжал я, — что коммунисты так заморочили людям голову, что они воспринимают только апробированные идеи. Ну, на самом-то деле я не верю тому, что сейчас скажу, но в порядке дискуссии, — я явно собирался изящно выйти из создавшейся ситуации, — разве мы не находимся в таком же положении и в нас не внедряют — конечно, в другой степени — демократические идеи? Скажем, я могу свободно говорить, не опасаясь последствий.
— Мы здесь для того, — сказал Рей-Джим, — чтобы обострить ваши инстинкты и вашу способность критически мыслить. Это противоположно промывке мозгов. Мы выискиваем специфическое политическое мышление. Обнаруживаем и выкорчевываем его. — Он ударил ладонью одной руки по другой. — Так вот, мне понравился твой пример, — сказал он. — Он показывает, что ты критически мыслишь. Продолжи свои рассуждения. Я готов допустить, что существуют убежденные коммунисты, у которых член может встать без одобрения партии, но я вот что тебе скажу: довольно скоро такому коммунисту придется решать — строить свою карьеру или трахаться.
Слушатели расхохотались вместе с ним.
— Хаббард, — продолжал он, — весь советский народ можно разделить на три категории. Те, кто побывал в концлагере, те, кто находится в концлагере сейчас, и те, кто ожидает своей очереди.
Я присоединился к стаду и произнес:
— Благодарю вас, сэр.
Однажды вечером, когда я был у Монтегю в их плавучем домике, я заговорил об этом с Хью. Ответ последовал мгновенно.
— Конечно, все куда сложнее, чем это преподносят вам наши доблестные рыцари вроде старины Рея-Джима. Как раз сейчас мы снимаем показания с советского перебежчика, которому не дают покоя воспоминания о загубленном им человеке, глупом пьянице, которого он спаивал в какой-то дыре в Сибири. Этот пьяница наговорил столько антисоветчины, что не только его самого, но и всю семью бедняги отправили в лагерь. А все это были абсолютно безобидные люди. Но у нашего перебежчика была квота на аресты — подобно тому, как нью-йоркским полицейским выдают определенное количество штрафных талонов за неправильную парковку, которые они должны раздать. Это возмущало нашего перебежчика. Вот тебе, так сказать, коммунист-гуманист.
— Разрешите задать вам глупый вопрос, — сказал я. — Почему коммунисты так ужасны?
— Да, — сказал он. — Почему? — И кивнул. — Это заложено в русской натуре. Петр Великий однажды поставил на якорь несколько своих судов на большом озере у Переславля. И не возвращался туда тридцать лет. Его красивые корабли, конечно, заржавели у илистых берегов озера. Ярость Петра зафиксирована в документе. «Тебе, начальнику Переславльского уезда, поручается держать в сохранности эти корабли, яхты и галеры, — торжественно произнес он. — Если же пренебрежешь своими обязанностями, — тут Проститутка повысил голос, представляя себе, как это сделал бы Петр Великий, — и ты сам, и твои потомки ответят за это». — И добавил: — Крайность, иначе не скажешь.
Я кивнул.
— Это нормально. То есть нормально для представлений дохристианского родового и крестьянского общества. Христос ведь не только принес миру любовь, но и цивилизацию со всеми ее сомнительными выгодами.
— Я что-то не понимаю.
— Ну, насколько помнится, я уже говорил тебе, что Христос призывает нас не распространять грехи отца на сына. Это амнистия. Она открыла путь науке. А до того, как Господь проявил такую широту взглядов, разве мог человек осмелиться стать ученым? Ведь любая ошибка, оскорбляющая природу, могла навлечь беду на всю его семью… Русские — люди духовные, как всякий русский поспешит тебе сказать, но у их греческого православия этот дар Господень застрял в глотке. Ведь это подрывало основы родовых отношений. Простить сыновей? Ни за что. Только не в России. Наказание по-прежнему должно быть более строгим, чем преступление. Теперь русским захотелось двинуться вперед, в век техники, а они не могут. Слишком они напуганы. Они до смерти боятся страшного проклятия матери-природы. Если ты погрешишь против природы, сыновья твои погибнут вместе с тобой. Ничего удивительного, что Сталин был законченный параноик.
— Тогда, значит, русских нетрудно одолеть, — сказал я.
— Нетрудно, — сказал Проститутка, — если отсталые части «третьего мира» действительно хотят приобщиться к цивилизации. А я не уверен, что они этого хотят. Отсталые страны, возможно, мечтают о машинах и плотинах и спешат осушить свои болота и заасфальтировать их, но они жаждут этого одной половиной души. А вторая половина все еще цепляется за дохристианские реалии — страх, паранойю, рабскую покорность лидеру, наказание свыше. Советская власть близка им. Не слишком иронизируй по поводу того, что говорит Бэрнс. В Стране Советов действительно страшно жить. Как раз сегодня у меня на столе лежала газета, в которой описывается, как в некоем глухом городке какой-то бедной дальней провинции арестовали на улице двенадцать сектантов-духоборов. Нынешние советские лидеры знают потенциальную силу дюжины голодных служак и рабочих. И Ленин, и Сталин, и Троцкий, и Бухарин, и Зиновьев — вся эта верхушка — все они в свое время были бедными служаками. Соответственно КГБ не только срезает поросль, но и стремится ее выкорчевать. Представь себе, я дам тебе шестизарядный «кольт», вложу одну обойму, поверну барабан и скажу: «А теперь сыграем в русскую рулетку». Шансов у тебя будет пять к одному, но лучше ты себя от этого чувствовать не будешь. Скорее всего будешь ожидать, что умрешь. Значит, на тебя обрушится кара Господня. А теперь представь себе, что в таком положении находятся двенадцать миллионов. Словом, Бэрнс не так уж далек от истины.
8
Прослушав двухмесячный курс мистера Бэрнса, озаглавленный «Коммунистическая партия — ее теория и практика», я мог составить справку об организации и практике работы Коминтерна, Коминформа, ЧК, ГПУ, НКВД и КГБ со всеми его двенадцатью управлениями. Если требовалось запомнить какой-либо длинный нудный перечень, можете не сомневаться, я делал это столь же сосредоточенно, как студент-медик, который знает, что, если он что-то упустит, пациент может умереть. Это было нелегко. Бэрнс нашпиговывал нас знаниями, как сосиску. Прошел слушок, что в свое время он занимался контрразведкой в ФБР. Неудивительно, что нам приходилось запоминать такие вещи, как то, что «Одиннадцатое управление КГБ, именуемое также Управлением охраны, отвечает за безопасность членов Президиума Центрального комитета Коммунистической партии СССР», и я, считавший необязательным обращать на такие вещи внимание, старался теперь перестроить свою нервную систему.
Нам также втолковывали, как передавать сообщения по иерархической лестнице нашей организации, и научили писать бюрократическим языком (хитрая штука). Нам показали, как составлять досье на агента: биографические данные в одной папке, учет его деятельности в другой. Кроме того, в будущем нам дадут клички, под которыми мы будем выполнять различные задания. У Проститутки, как он мне признался, было одновременно восемь кличек, в том числе ЧЕРТ. Когда он руководил одной операцией в Африке, кличка стала ЛТ/ЧЕРТ. ЛТ означало, что театром операции является Африка.