ль. Проснулся он только в десять утра. За это время ни одна полицейская машина его не потревожила. Да и с какой стати? Припаркован он был по всем правилам, а лужа поубавилась. Машина завелась, и он поехал домой к Либби. Но опоздал. Либби уже позвонила в штаб-квартиру ФБР и сообщила, что пропал специальный агент Уильям К. Харви. Она была настолько истерична, или подла, или испугана — не хочу ее судить, — что намекнула на самоубийство. «Билл находился в таком подавленном состоянии», — сказал она ФБР. Ну и, конечно, это сразу пошло в его досье. И когда Билл через некоторое время позвонил в бюро и сообщил, что он дома, в целости и сохранности, в бюро сказали ему: нет, ты в беде. Понимаешь, ФБР считает, что агент должен быть всегда в пределах досягаемости. Если же ты находишься в таком месте, где до тебя не добраться, значит, ты должен звонить через каждые два часа. А с Биллом не связывались девять с половиной часов, и бюро ошибочно считало, что он находится дома. Это было серьезным доводом против него. Ну а потом, он ведь мог оказаться в затруднительном положении. Что, если полицейская машина остановилась бы возле него, пока он спал, и его стали бы расспрашивать? Что, если бы его арестовали? И мистер Гувер спустил указание хуже не при думаешь: рекомендуется серьезно перепроверить способность специального агента Харви выполнять свои обязанности в свете сообщения жены о том, что специальный агент Харви в течение долгого времени находился в мрачном и подавленном состоянии.
У Билла хватило смелости противостоять верху. Вот что он написал в ответ на запрос ФБР — и это его точные слова: «Моя озабоченность является естественной озабоченностью человека, который, как я, непосредственно занимается коммунистической проблемой с тысяча девятьсот сорок пятого года». Помощник мистера Гувера, который вел расследование, подал мистеру Гуверу докладную, в которой говорилось, что работа Билла всегда оценивалась на «отлично» и никаких административных взысканий к нему применять не нужно. Мистер Гувер просто велел помощнику написать другую докладную. В этой уже говорилось: «Специального агента Уильяма К. Харви перевести в Индианаполис для выполнения общих обязанностей».
— Жестоко, — сказал я.
— Это разбило Биллу сердце. Если бы ЦРУ не предложило ему перейти к ним, я думаю, он действительно впал бы в депрессию.
Тут мистер Харви вернулся с Сэмом в машину, и мы поехали дальше. А я выключил магнитофон.
12
На магистральном шоссе Нюрнберг — Мюнхен Билл Харви заснул и наутро выглядел таким заспанным, что К.Г. настояла на том, чтобы он заехал в отель перед встречей с генералом Геленом за ранним завтраком.
В лифте шеф, насупясь, сказал:
— Вздремнем полчасика, затем примем душ.
Тридцать минут превратились в час сто тридцать минут и в еще час. И мы с Харви очутились в кабинете Гелена только в полдень.
Генерал оказался не слишком похож на то, каким помнился мне доктор Шнайдер. Отсутствие седого парика открывало высокий лоб, да и усов не было. Выглядел он не старше пятидесяти. У него были четко обрисованные губы, длинный нос с хорошо очерченными ноздрями и маленький подбородок. Редкие волосы были зачесаны назад. Только уши были такие же большие, как в моих воспоминаниях, что придавало ему сходство с летучей мышью. Но времени размышлять, почему генерал Гелен решил явиться в плавучий домик замаскированным, у меня не было. Он ткнул в меня пальцем и произнес:
— Рад снова встретиться.
Я заметил, что его светло-голубые глаза словно принадлежали разным людям: левый был на удивление живой, с огоньком, а правый как у фанатика. Этого я раньше не заметил.
— Джентльмены, — начал Гелен, — прежде всего о главном. Ваш молодой человек имеет допуск соответствующего уровня?
— Вы же сами пригласили его, верно? — сказал Харви.
— Скорее на ужин в ответ на прекрасный ужин, которым меня кормили, но не для того, чтобы лакомиться тем, что я буду говорить.
— Он остается, — сказал Харви.
Не знаю, было ли это сказано из лояльности ко мне или из лояльности к магнитофончику.
— Значит, так и будет, — сказал Гелен. — Он останется, пока вы не решите, что дальше оставаться ему неразумно, или пока мы не закончим разговор.
— Да, — сказал Харви, — решение мы примем по мере продвижения вперед.
— Курите, — сказал Гелен.
Он достал пачку «Кэмел», вытащил три сигареты и положил на стол перед Харви.
— Дражайший Билл, — спросил он, — который из этих гвоздей представляется вам более достойным, чтобы забить им гроб?
Харви внимательно осмотрел предложенное.
— Без лабораторного анализа не скажу, — ответил он.
— Почему бы вам не взять крайнюю слева, — предложил Гелен. — Сделайте пару затяжек. И отложите.
— Ваша игра — вы и начинайте.
— Ну, если вы такой плохой спортсмен, что не хотите воспользоваться предоставляемым вам шансом, придется мне сделать ход.
Генерал взял сигарету, трижды затянулся, загасил ее и протянул Харви окурок.
Харви осторожно снял с окурка бумажку. Внутри было сообщение. Шеф прочитал, небрежно кивнул, словно оно не произвело на него особого впечатления, и передал мне.
Я увидел несколько отчетливо напечатанных слов: «Приезд начальника берлинской базы в Пуллах для обсуждения безопасности КАТЕТЕРА».
— Неплохая догадка, — сказал Харви, — но я не за этим здесь.
— Тем не менее мы можем поговорить о КАТЕТЕРЕ? — И Гелен взглянул на меня.
Харви повел в мою сторону рукой:
— Хаббард к этому допущен.
— В таком случае рано или поздно вы мне скажете причину вашего визита?
— Безусловно.
— Скажите же мне тогда, что я делаю не так.
— Шутки шутками, — сказал Харви, — но я хочу, чтобы вы убрали свою задницу с моей подушки.
Гелен неожиданно хихикнул. Не хихикнул, а дважды пронзительно взвизгнул, словно гимнаст, перепрыгивающий с одной трапеции на другую.
— Это я запомню. Непременно запомню. Английский язык — это такое богатство… как бы выразиться?., настоящая россыпь грубости и вульгарщины, а на самом деле — правда ведь? — такой bissig[37].
— Колючий, — подсказал я.
— А-а, вы говорите по-немецки? — заметил генерал. — Вы, оказывается, редкая птица среди ваших соотечественников, которые знакомы лишь ein bißchen[38] с нашим языком.
— Не рассчитывайте на его знания, — сказал Харви.
— Не буду. Предам себя в ваши руки: буду хромать на английском. Надеюсь, он не заведет меня в тупик.
— Да вы почти идеально на нем болтаете, — сказал Харви. — Перейдем к главному.
— Да. Просветите меня, а потом я просвещу вас.
— Мы можем даже сойтись в одном и том же месте.
— Zwei Herzen und ein Schlad, — сказал Гелен.
— Два сердца и одно биение, — нерешительно перевел я в ответ на вопросительный взгляд Харви.
— Можем мы установить ваши потери в Восточной Германии за эти полгода? — осведомился Харви.
— Мне приятно видеть, как старается ваш молодой человек показать свое знание немецкого, но я не готов обсуждать в его присутствии материал, относящийся к ФСИ.
— А вы думаете, мы говорим в Берлине о чем-то другом? — спросил Харви. Я что-то не припоминал, чтобы Харви обсуждал ФСИ со мной, Гелен же передернул плечами, словно это был бесспорный, хотя и малоприятный факт.
— Что ж, — сказал он, — мы понесли потери. Можно кое-что вам напомнить? До того как я и моя организация появились на сцене, девяносто процентов информации о Советах, которую получала американская разведка, были фальшивкой.
— Ваши данные относятся к сорок седьмому году. А сейчас у нас пятьдесят шестой. В прошлом году ваша сеть в Восточной Германии изрядно пострадала.
— Потери, понесенные нами, больше бросаются в глаза, чем являются таковыми, — возразил Гелен. — Ситуация в Берлине может привести к ошибочным выводам. Берлин показывает наличие взаимопроникновения между ФСИ и Штази. Я бы сам предупредил вас об этом, если бы вы не предупредили меня. Смесь информации и дезинформации может привести к хаосу, если, — и он поднял вверх тонкий палец, — если не обладать моим умением интерпретировать факты.
— Значит, вы умеете читать между строк, а я не умею?
— Нет, сэр. Я просто хочу сказать, что Берлин — это объект исследования того, как используется контрразведка и как ею злоупотребляют. Это порочный город, в котором больше двойных агентов, чем нормальных. Двойной шпионаж по трудности, я бы сказал, сопоставим с кубизмусом. Какие плоскости давят? Какие выпирают?
— С кубизмом, — поправил я.
— Да, — сказал Харви. — Я понял. — И закашлялся. — Меня беспокоит, — продолжал он, — не то, что вы ведете двойных агентов. У меня в конторе говорят: если требуется эксперт, чтобы вести двойного агента, Гелен возьмет на себя троих и утроит их.
— Утроит их. Да-да. Мне это нравится. Вы, как черт, соблазняете комплиментами, мистер Харви. — И я снова услышал этот странный вздох, что-то среднее между стоном и воркованием, тот же звук, который доктор Шнайдер издал однажды за игрой в шахматы.
— У нас вызывает вопрос не ваши способности, — сказал Харви, — а чертова ситуация. Сейчас в Западной Германии довольно много оперативных сотрудников ФСИ, которым не на чем играть в Восточной Германии. Большой оркестр без нот. Поэтому ваши ребята попадают в беду.
— Что это вы говорите?
— Говорю то, что вижу. В Польше вас высек КГБ, в Чехословакии все ваши усилия захлебнулись, а теперь Штази разгромила вас в Восточной Германии.
Гелен протестующе поднял руку:
— Это неправда. Неправда, и все. Вы увязли в неправильных представлениях. А все потому, что вы слушаете одним ухом, а не двумя. Лишите вас КАТЕТЕРА, и вы глухи и слепы. Поскольку у вас нет в Германии собственной надежной разведки, вы заключили договор с англичанами о строительстве КАТЕТЕРА. С англичанами, мистер Харви! С англичанами, которые нынче так слабы, что даже не могут схватить за руку мистера Филби.