днако не так давно — незадолго до того, как мы устроили твой перевод, милый мальчик, в Берлин, — меня вдруг осенило: а что, если эти чертовы пистолеты не следствие паранойи Билла Харви? Что, если они существуют в ответ на реальную опасность? Что, если Билл Харви влез во что-то скверное? — Проститутка вытянул указательный палец. — Всякий раз необходима крепкая гипотеза. Без нее утонешь в фактах.
И тогда я заглянул в досье Харви. И в его двести первом было подробное описание того, почему он вынужден был уйти в отставку из ФБР. Это тебе известно. Ты записал все со слов К.Г. По тому, как ты киваешь, я вижу, что ты все помнишь. Я тоже. Все детали, которые сообщила тебе К.Г., в точности совпадают с версией в его досье. Я предполагал, что так оно и будет, когда просил тебя поговорить с К.Г. Теперь подумай, что это значит. Ее версия событий, изложенная в пятьдесят шестом году, полностью совпадает с его версией, изложенной в сорок седьмом, когда он поступал на работу в управление. Такое впечатление, что первоначальная версия была тщательно отполирована. Харви явно накормил свою молодую жену версией из своего досье, а потом, подозреваю, время от времени повторял ее, чтобы крепче засела в памяти. Это ключ к разгадке. Одно из немногих незыблемых правил в нашей работе гласит, что легенда соответствует во всех деталях своей первоначальной версии лишь в том случае, если она была искусно сфабрикована и несколько раз повторена.
— Все это прекрасно, — заметил я, — но, когда вы прилетели в Берлин, вы же не могли знать, имел ли я возможность поговорить с К.Г.
— Я ехал независимо от того, было ли все проделано или нет, — сказал Проститутка. — У тебя все рушилось. А кроме того, возникли трения между Харви и Пуллахом. Гелен затеял очень непростую игру. Поэтому я должен был предпринять это путешествие, даже не имея на руках ничего, кроме собственных догадок. Так что запись разговора с К.Г. весьма укрепила меня в моем убеждении. Это талисман. Он лежал у меня в кармане на протяжении всего завтрака с Биллом. Эта запись укрепляла меня во мнении, что я знаю человека, с которым имею дело.
Кстати, мы с Харви завтракали в баре отеля «У зоопарка». Он знал, что я не захочу встречаться с ним на домашней травке Харви. А у него было такое же отношение к моему отелю. Но он, должно быть, прикинул, что при своих возможностях сможет подключить магнитофончик в баре. Однако после нашей маленькой беседы с тобой я переговорил с управляющим отеля, чтобы двое моих людей всю ночь просидели в баре. Они не могли ничего подключить для меня, но по крайней мере можно было не сомневаться, что и ни один из людей Харви ничего не подсунет. Таким образом, мы встретились на другое утро без всяких записывающих устройств, кроме того механизма, какой могли иметь при себе.
— Как же вам удалось записать Харви? — спросил я. — Он наверняка знал, что вы пришли с техникой.
— При мне был магнитофончик, который он едва ли мог унюхать. Игрушка, придуманная КГБ и опробованная русскими в Польше. Ты устанавливаешь ее в подъеме туфли — там и батарейка, и микрофон, и все, что надо. Но мы забежали вперед. Суть в том, что этот завтрак — кампари и круассаны для Билла, яйцо всмятку для меня — недолго состоял из обмена любезностями. Довольно скоро мы перешли к взаимным оскорблениям. «Эй, приятель, — говорит он мне, — я тут ломаю зубы на операциях в темных проулках этого гиблого места, в то время как вы, светские львы, лакомитесь с английской сволочью! Хо-хо-хо!» Он говорит мне, что вместо обеда опрокидывает три мартини — «двойной, двойной и еще раз двойной». Я спрашиваю, какой из пистолетов он выкладывает на стол. Он говорит: «Не пистолет, а тупоносые пули. Пистолеты, — сообщает он, — я меняю еще чаще, чем рубашки».
Тут Проститутка достал из нагрудного кармана запись беседы, взял первые две страницы и поднял их в воздух.
— Теперь все это тут зафиксировано, — сказал он. — Сам отстукал на машинке после того, как Харви ушел. Всегда как можно быстрее переводи запись с пленки на бумагу. Тогда яснее становится вся картина. Я смотрю на этот текст и вижу перед собой изогнутый ротик Билла, который так не вяжется с мерзостью, которую он извергает. О, как он гордился собой, уходя! Он считал, что я у него в кармане. — И с этими словами Проститутка вручил мне первые две страницы. — Сам догадайся, кто какой dramatis personnae[43].
«Зять. Теперь, когда мы вдоволь накатались на велосипеде вокруг да около, может, вы мне скажете, почему завтрак?
Упырь. Я решил, что пора проверить, в чьих руках карты.
Зять. Отлично. Значит, вы говорите про карты, а я готов поговорить о яичном пятнышке на вашем жилете.
Упырь. Не думаю, чтобы из нас двоих у меня капало изо рта.
Зять. Вы как броней покрыты протекционистским лаком. Кстати, ваш протеже вляпался в большую беду. Видите ли, я теперь знаю, кто такой ЛУК-ПОРЕЙ. Ваш протеже признался. Неужели вам не стыдно?
Упырь. Когда я расшифрую, что вы бубните, я буду готов подвергнуться вашему моральному осуждению.
Зять. Ну, так я скажу в открытую. Я намерен предъявить обвинение вам и генералу Ушастому. Вы ставите под угрозу операцию КАТЕТЕР. Вас не интересует то, что у меня есть доказательство? В данный момент у меня под стражей находится некий извращенец из бара, где развлекаются, мочась друг на друга. С него снимают информацию. Он рассказал нам кучу всего.
Упырь. Никто вам ни в чем не признавался. И этот Вольфганг вовсе не сидит у вас под арестом. Мне позвонили сегодня в шесть утра из Южной Германии. Так называемый „извращенец“ из бара, где писают, мертв.
Долгое молчание.
Зять. Возможно, немало народу прибьют гвоздями к мачте.
Упырь. Нет, дружище, это грубый нажим. Даже если мы с вами вступим в единоборство с теми картами, какие у вас на руках и какие, вы думаете, у меня на руках, мы оба добьемся лишь того, что утопим друг друга. Доказать ничего не удастся. Обе стороны безоговорочно замазаны. Так что давайте лучше поговорим о картах, которыми я на самом деле располагаю. Они сильнее, чем вы думаете. Тут вы в щель не пролезете, даже если сплющитесь».
Я дошел до конца второй страницы.
— А где остальное? — спросил я.
Проститутка вздохнул. Звук получился громкий, как низкая нота на деревянном духовом инструменте.
— Я помню степень твоего любопытства, — сказал он, — но больше ничего не могу тебе дать. С остальной частью записи придется подождать.
— Подождать?
— Да.
— И сколько времени?
— О-о, — сказал Проститутка, — не один год.
— Дассэр.
— Со временем ты, пожалуй, больше это оценишь. Это достаточно богатый материал. — Он окинул взглядом кабину самолета и широко зевнул. Это показалось ему достаточным для перехода к другой теме. — Кстати, — сказал он, — я заплатил по счету в отеле. С тебя причитается тридцать восемь долларов восемьдесят два цента.
Я начал выписывать чек. Эта сумма представляла собой одну треть моего недельного жалованья.
— Разве Фирма за такие вещи не платит? — спросил я.
— За меня — да. Я в командировке. А твой счет в отеле «У зоопарка» епископы оспорят. Скажут, тебе платят стипендию, покрывающую расходы на квартиру.
Конечно, Хью мог поставить это себе в счет. Я вспомнил, как мы с Киттредж однажды вечером мыли в плавучем домике посуду с помощью куска хозяйственного мыла.
«Хью, — заметила она тогда, — наверное, самый большой скопидом в Фирме».
— Дассэр. Тридцать восемь семьдесят два, — сказал я.
— Вообще-то тридцать восемь восемьдесят два, — поправил он меня и без всякого перехода добавил: — Не возражаешь, если я поговорю на тему, которую пытался развить вчера?
— Нисколько, — сказал я. — Буду только рад.
Я-то надеялся услышать больше про Харви, а получил вместо этого проповедь о злокозненности коммунизма. И пока я вынужден был слушать излияния Хью, мне было так же трудно сдерживать любопытство, как приступы боли от венерической болезни.
— Должен напомнить тебе, — сказал Проститутка, — что подлинная сила русских не в военной мощи. Мы уязвимы для них в другом плане. И доказательство тому — Берджесс, Филби и Маклин. Ты можешь себе представить, как я пережил то, что Билл Харви оказался прав в отношении их, а я нет? Однако я вынужден был признать, что Билл учуял то, что я упустил, и со временем я воспринял это как серьезный изъян. Чем лучше твоя семья, тем строже тебя просматривает служба безопасности. Ведь русские способны воздействовать на то, что осталось от христианских принципов у многих богатых свиней. А она глубоко проникает, эта их простая идейка, что никто на свете не должен обладать чрезмерным богатством. В том-то и заключается весь сатанизм коммунизма. Он играет на самой благородной жиле в христианине. Он возбуждает в нас чувство великой вины. В глубине мы, американцы, даже хуже, чем англичане. Мы пропитаны чувством вины. Ведь мы богатые мальчики без корней, и мы играем по всему миру душами бедняков. А это штука коварная. Особенно если тебя воспитали в вере, что величайшая любовь, какую ты способен познать, подобна чувствам, какие испытывал Христос, когда мыл ноги беднякам.
— А что бы вы почувствовали, если б я такое сказал? — спросил я. — Не возникли бы у вас сомнения в том, на чьей я стороне? — Неудовлетворенное любопытство по-прежнему жгло мне нутро..
— Если бы я почувствовал, что перешел на другую сторону, — сказал Проститутка, — я бы сбежал. Никогда не желай себе работать на нечто порочное. А порочно признавать добро и работать против него. Но учти, — сказал он мне, — стороны четко определены. Лава — это лава, а дух — это дух. Носители зла — красные, а не мы, и они достаточно умны: они утверждают, что являются подлинными носителями традиции Христа. Это они целуют ноги бедняков. Абсолютная ерунда. Но «третий мир» на это покупается. А все потому, что русские умеют продавать один весьма существенный товар — идеологию. Наши предложения из духовной области тоньше и лучше, но их идеи лучше расходятся. Здесь люди серьезные стремятся общаться с Богом наедине, по одному, Советы же осуществляют обращение к вере массированно. Это потому, что они сами, а не Господь Бог распределяют общественные блага. Катастрофа! Бог, а не человек должен быть судьей. Человек слишком испорчен. Я в