когда я прибыл, оба моих начальника отсутствовали по делам Фирмы, и Порринджер, встречавший меня в аэропорту, посоветовал до понедельника знакомиться с городом, так как потом у меня уже не будет такого шанса. Он добавил, что у него сейчас слишком много народу и он не мог меня как следует устроить.
Замечательно! У меня такое чувство, что это мой последний свободный уик-энд до Рождества. Мои коллеги в нашем крыле посольства на втором этаже похожи на мормонов Хью. Чертовски заработавшиеся индивидуумы!
Ну и, должен сказать, черт знает как плохо быть одному в чужой стране. Я до того устал, прошагавши весь день, что заснул сразу после ужина — пока о ночной жизни ничего рассказать не могу, — а утром снова отправился бродить по городу. Поверите ли, я нахожу Монтевидео в известной мере привлекательным. Это уже достижение, поскольку при беглом осмотре ничего примечательного не обнаруживается. Уругвай вообще представляется мне малоинтересным. Страна не может похвалиться Андами — в ней и гор-то почти нет, как нет и великих амазонских джунглей. Просто холмы, на которых пасется скот. Монтевидео — это морской порт, расположенный в устье реки Плата, где она вытекает в Атлантику; благодаря большому количеству ила на дне этой реки, отделяющей Уругвай от Аргентины, цвет воды глинистый, серо-бурый, ничем не напоминающий голубизну Атлантического океана у нас в Мэне. Да и сам порт ничего особенного собой не представляет. Нечто вроде Мобайла в штате Алабама или Хобокена в Нью-Джерси — все промышленные порты, наверно, одинаковы. Доступ в доки запрещен, так что нельзя подойти к разгружаемым судам. В общем, порт выглядит грязным. Слышно лишь, как скрежещут лебедки.
На главной улице, именуемой Проспект 18 июля, очень оживленно и, как и следовало ожидать, полно магазинов, — словом, обычная главная улица, ничего особенного. На площадях стоят бронзовые конные статуи генералов.
Что ж, я уже чувствую вашу реакцию: чем же выделяется Монтевидео? Да ничем, пока не научишься внимательно смотреть.
Тут я поставил точку и отложил в сторону написанное. Нет, такое письмо не удовлетворит даму моего сердца.
Монтевидео
14 октября 1956 года
Дорогая Киттредж!
Трудно представить себе, что находишься в Южной Америке, во всяком случае, если следовать моему представлению об этом континенте. Здесь нет пышной листвы и совсем немного индейцев. Похоже, они все перемерли от инфекционных болезней, которые завезли сюда первые европейцы. Так что люди на улице похожи на обитателей Средиземноморья. На испанцев с примесью чего-то итальянского. Серьезные, с землистым цветом, лица. Архитектура старых зданий — испанское барокко и испанский колониальный стиль — не вызывает восторга, если глаз не умеет выискивать маленькие сюрпризы. Я не мог понять духа этой страны, пока он мне не открылся. У меня такое впечатление, что я живу в декорациях Италии восемнадцатого века, выполненных тушью. Подобные гравюры можно найти в старых английских книгах путешествий — одинокий путник присел отдохнуть на склоне холма и любуется пустынным пейзажем. Не только он, но и природа отдыхает. Полуобвалившееся здание мирно сосуществует со все еще стоящими постройками. Время еле движется где-то высоко в небесах. Вечность явилась в полдень и прилегла отдохнуть.
Возьмем, к примеру, Законодательное собрание. В течение недели отсюда управляют страной. Огромное, как железнодорожный вокзал, здание похоже на Версаль, скрещенный с Парфеноном, однако перед этим большущим свадебным тортом у начала широкого и пустого проспекта имени генерала-освободителя Лавелльеха стоит всего один полицейский в шляпе и пелерине, как у его парижских собратьев. Мимо проезжает один-единственный велосипедист. Сегодня воскресенье, и тем не менее! В боковой улице, идущей от этого здания, маленький толстяк в синей рабочей робе развлекает детишек, жонглируя мячом, подкинет его то ногой, то головой. Картинка из Средневековья! На соседней улице на картонной коробке сидит нищий, вытянув распухшую ногу.
Есть, конечно, части города, где жизнь кипит. Вывески на магазинах гласят: «Лола» или «Марбелла», а продают в них всего лишь одежду! В субботу улицы заполняют орды покупателей, знающих, что почем. В мясных лавках висят невероятно кровавые туши. Собственно, тут столько едят мяса (238 фунтов в год на человека!), что на каждом углу пахнет шашлыком. По пампасам бродят большущие стада быков, и их запах чувствуется во всем, что бы ты ни ел, — в рыбе, в курице, в яйцах. Однако пахнет не только жареным. Совершенно уникальны маленькие улочки и задворки. Монтевидео все время разрастается, и старые части города заново не отстраивают — их просто подновляют. Большинство местного населения живет не в те времена, в какие мы живем. Когда я покидал Вашингтон, всех волновала Венгрия, Суэц и кампания по выборам президента, а здесь я далек от того, что волнует мир. Очень немногое в мировой истории произойдет в Уругвае. Насколько я понимаю, все дело в том, чтобы научиться жить ради того, чтобы жить.
Взять, к примеру, машины. Здешний народ обожает автомобили. На улицах видишь старые, двадцатилетней давности драндулеты всех марок. Их латают и подкрашивают без конца. Наверное, у владельцев не хватает средств на то, чтобы перекрасить всю машину, они берут полпинты краски и замазывают наиболее проржавевшие места — обычно краски хватает лишь на половину дверцы.
Затем через месяц ржавчина появляется в другом месте. Если хозяин не может найти такую же краску, он красит другим оттенком. И вот машины мчатся по улицам, как стадо разноцветных коз Иосифа. Какая прыть! Прямо как призовые быки на ярмарке.
Однако во многих местах улицы безжизненно-тихи. На другом конце света, возможно, прогресс движется вперед семимильными шагами, но не в бедном квартале, состоящем из жалких домишек, где видна одна-единственная машина — старый «шевроле» оливкового цвета, испещренный ярко-желтыми и оранжевыми пятнами. И стоит такая тишина, точно я в лесу. Невдалеке мальчик в желтом свитере такого же оттенка, как и пятна ярко-желтой краски на оливковой машине. Другая старая машина на другой старой улице стоит с поднятым капотом, похожая на крякающую утку. Она выкрашена блестящей темно-синей краской. Над ней на осыпающемся балконе висит белье. Даю слово, Киттредж, одна из рубашек такая же темно-синяя, как и машина.
Наверно, когда страна ограждена от бурь истории, более мелкие события приобретают большее значение. На лугах Мэна, защищенных от ветра, дикие цветы проклевываются в самых неожиданных местах, словно они только для того и существуют, чтобы радовать глаз. А здесь, в самом обычном низком оштукатуренном доме XIX века, отделанном камнем, я вижу целый набор красок: и коричневый цвет, и бурый, и аквамариновый, и оливково-серый, и мандариновый. А потом вдруг лавандовый. В цоколе — три розовых камня. Машины рассказывают о том, какие краски остались в старых банках, и такую же игру красок обнаруживают под слоем городской копоти дома. Я начинаю подозревать, что люди здесь постоянно следят за внешним видом улицы, и если на какой-то вывеске появилось пятно зелени, в конце квартала кто-то непременно выкрасит дверь в такой же цвет. Время, грязь, сырость и осыпающаяся штукатурка размывают краски. Старые двери выцветают, так что уже невозможно понять, как первоначально выглядела та или иная дверь, на которую тенью ложится весенняя зелень: была ли она синяя, или зеленая, или неопределенного серого цвета. Учтите, что октябрь здесь, в Южном полушарии, как у нас апрель.
В Старом городе одна из улиц ведет к воде и оканчивается пустынным серым глинистым пляжем. В конце улицы — площадь, на которой высится на фоне неба одинокая колонна. Это место существует будто специально для доказательства того, что Де Кирико[52]— хороший живописец! На этом пустынном фоне так часто вдруг появляется одинокая фигура вся в черном.
Старый город, и менее старый город, и город, построенный за последние пятьдесят лет, — все, как я уже говорил, тихо разваливается. Сколько выдумки, должно быть, ушло на сооружение всех этих барочных завитушек, закруглений и выступов! На торговых улицах стоят дома с фонарями и балконами, украшенными чугунной решеткой, дома с круглыми окнами, овальными окнами, готическими окнами, с окнами начала века, с балюстрадами на крыше, из которых выпали целые секции. Чугунные ворота стоят покосившись, в старых дверях не хватает панелей, а в роскошных окнах висит на веревке белье.
Простите меня, Киттредж, за то, что я пустился в столь подробное описание, побыв здесь всего несколько дней, но, понимаете, у меня никогда не было возможности полюбоваться Берлином или хотя бы просто осмотреть город. Я знаю, вы ожидали чего-то более существенного, но в таких делах следует держаться золотого правила: убедись, что способ, каким ты посылаешь письмо, работает.
Преданно ваш
Ответа не было две недели. Затем пришла короткая записка:
Прекратите распространяться. Шлите сухие факты. К.
2
Я обиделся. Я не ответил на записку. Как я и предвидел, в последующие две недели я был завален работой в посольстве; единственным изменением в моей жизни был переезд с моими двумя чемоданами из отеля «Виктория-плаза» в гостиницу «Сервантес», значительно более дешевую и расположенную рядом с ночлежкой. Ранним утром я слышал, как в сточной канаве бьют бутылки.
Затем от Киттредж пришла вторая записка.
13 ноября 1956 года
Дорогой Гарри.
Простите за все. В иные дни я чувствую себя как русская царица Екатерина Великая. Бедный Хью! Бедный Херрик! А все виновато это нетерпеливое дитя, которое я ношу. Скоро среди нас появится чрезвычайно властное существо. А пока знайте: перечитав ваше письмо, я решила, что вы презабавно пляшете на полупинтовых пивных банках. Не пришлете ли мне еще одну из этих весело раскрашенных машинок на Рождество? Нам вас ужасно не хватает — Хью в этом не признается, а я тоскую за двоих. Дорогого сердцу существа нет рядом. Напишите мне хорошее письмо, в котором было бы мясо.