Говорят, что из-за того, что на нашей стороне солнце светит непрерывно, оно вызвало перегрев и спровоцировало таяние ледников, поэтому море поглотило часть суши. Казалось столько лет прошло с того момента, как это случилось, но прогресс шагнул вперед так незначительно. Мы пользуемся почти всеми теми вещами, что и сотню лет назад, разве только чуть улучшив. Кто-то в прошлом писал, что в 2123 году человечество полетит в космос, заселит ближайшие планеты, изобретет лекарства от всех болезней. Зачем нам чужие планеты, если мы со своей разобраться не можем? Мы очень много потеряли драгоценного времени на восстановление мира из руин, мы были слишком заняты выживанием, чтобы заметить, как исчезли многие виды животных и растений, не выдержав перемены климата. Мы не смогли спасти никого, кроме себя.
Мне было горько и тоскливо, словно во всем виновата была я одна, а сумерки все сгущали и сгущались, как будто кто-то занавешивает окна. Некоторые до сих пор так делают. У многих даже семейная традиция. А я не могу, темнота меня пугает, она для меня чужая…
Стало совсем темно, сработало освещение. Тусклая палка лампы временно спасала нас от неизбежности — тьма все равно не отступит и не отпустит.
Мы сели в целом благополучно. Был небольшой удар, вполне терпимый. Несколько человек пошли разведать территорию, пока мы сидели внутри. Через четверть часа они вернулись, и мы по команде стали выгружаться из вагона. Я шла последней. Мне даже не помогли спуститься! После тусклого света салона, я не увидела ничего, как будто я не просто закрыла глаза, а прижала их ладонями. Воздух был чистый и прохладный, застегнув куртку, действуя почти наощуп, я включила фонарик. В желтом кружочке земля была сухой и темной. Какие-то серые корни, и мелкие камни и пластиковая бутылка.
Нам дали приказ: «не расходиться». Один из разведчиков сказал, что в двухстах метрах от нас находиться город. Отметив на карте этот квадрат, командир дал приказ выдвигаться, и мы пошли. Я и, очевидно, сотрудники шли второй тройкой. В первой тройке шел командир с разведчиками, и замыкали наше шествие трое охранников.
Мои глаза стали постепенно привыкать к темноте. Я уже видела очертания зданий на горизонте, груды какого-то мусора, искореженный кар. Кары стали попадаться все чаще и чаще — мы вошли в город. Было почти тихо, только ветер, тихонько шелестел в руинах, задувая в темные дыры. Мне было не по себе. В наряженном мозгу скользнула мысль о том, что, наверное, страшно идти первым или страшно идти последним, не слыша за собой и перед собой шагов товарища. Дома были не высокими — не более пяти этажей. Кое-где я насчитала восемь. Многие частично рухнули, а некоторые, почти целые, смотрели зияющими пустотами на непрошеных гостей, чьи шаги отдавались эхом в пустых переулках. Мы шли по широкой улице, а по краю дороги торчали высокие столбы.
— Это фонари, — шепотом объяснил мне один из сотрудников, — когда день сменялся ночью, они освещали улицы. Я про них писал научную работу.
— Ух-ты… — прошептала я, и собственный голос показался мне невероятно громким.
Фонари мне понравились, и я решила поснимать. На ходу настраивая камеру, я чуть не выронила фонарик. Тогда я пристегнула его к правой руке, и сразу стало гораздо сподручнее.
Снимать в темноте все-равно было неудобно. Периодически объектив выхватывал лучики фонарей моих спутников, шаривших по стенам домов.
Сердце стучало в невероятном темпе, рука немного дрожала, я краем глаза поглядывала вниз, чтобы не зацепиться за мусор и не упасть.
Вы не поверите, но в мертвом городе мне чудились монстры. Казалось, что они смотрят на нас изо всех щелей, ждут, когда мы отвернемся, чтобы напасть сзади. В каждой расселине виделись чьи-то глаза, но когда направляешь фонарь — они исчезают. Я чувствовала, что от страха каждый шаг дается все сложнее и сложнее, словно я постепенно каменела. Мы прошли достаточно долго в гнетущей тишине мертвого города, только однажды я была близка к тому, чтобы заорать и броситься, куда глаза глядят — мы увидели странный силуэт скрюченного дерева. Под ногами все время что-то пугающе хрустело, а опустив фонарик я увидела большой, почти идеально круглый камень, за ним еще один и еще… Пройдя чуть вперед меня осенила страшная догадка: то, что хрустит под ногами, и те камни, которые мы обходим, те темные тряпки, которые цепляются за ботинки — это то, что осталось от жителей. Очевидно, здесь случилось что-то, что заставило их выбежать на улицу и умереть. Пошатываясь от брезгливости, я старалась не думать о том, что мы сейчас оскверняем чей-то прах. Темные тучи на небе рассеялись, и в просветах между ними было нечто великолепное: маленькие сияющие, как драгоценные камни. Я долго не могла вспомнить их название, а потом, меня осенило — это звезды! Я много раз видела их на картинках, но на картинках они напоминают белые точки, и их не сравнить с тем, что я вижу сейчас. Господи, все умрут от зависти, когда я расскажу! И покажу — промелькнуло в голове, и я подняла камеру телефона, чтобы снять это. Я замирала от восторга, представляя, как буду демонстрировать эти файлы своим друзьям, а они с недоверчивостью будут говорить — не монтаж ли это?
И тут из расселины в небе показалась почти полная луна. Ее диск, на котором совсем чуть-чуть не хватало для полнолуния, немного осветил нам улицу. Это было страшное, и в то же время, настолько завораживающее зрелище, что у меня по спине пробежали мурашки.
— The school is there. Keep in silence. Let’s move! — сказал один из разведчиков, что шли впереди. Командир отряда развернулся и по-русски сказал:
— Мы пришли к школе. Мы войдем внутрь. Идем, прижимаясь к стенам, так как все может обвалиться к чертовой матери, смотрим под ноги, там могут быть дыры в полу. — Это все адресовалось, очевидно, нам, «туристам».
— Вам хватит получаса? — спросил командир, включая подсветку на часах.
— Да, — кивнули ученые.
— Пошли! — он махнул рукой и, толкнув дверь, мы очутились почти в кромешной темноте. На улице было еще кое-как светло, а здесь можно было передвигаться разве что на ощупь. Командир дал приказ надеть приборы ночного видения, и, нашарив в рюкзаке нечто на очки похожее, я в числе других натянула это на глаза, нажав кнопку активации. И теперь, судя по всему, смахивала на робота из фильма о далеком будущем. Видно было плохо, сквозь какие-то помехи, но в целом очертания вырисовывались. В гулком вестибюле, скрипя ботинками и щелкая оружием, которое почему-то было наготове, мы двинулись мимо белых дверей аудиторий. Мы вошли во второй вестибюль, плотно прикрыв толстые двери, защелкнув их на автоматический замок, открывающийся нажатием ручки вниз.
Мы прошли черную кадку, в которой, словно гигантский паук распростерлось сухое черное растение. Поднявшись по лестнице, мы дошли до одной из дверей, и ученые сделали знак остановиться. У меня возникло подозрение, что они когда-то здесь уже были. Мы вошли в аудиторию. Часть ее было разрушена так, что было видно небо. На одной стене висела чудом уцелевшая доска, а по центру стояли наспех сдвинутые парты.
— А теперь сюда! — негромко скомандовал один из ученых другому, и они почему-то полезли в угол под доской. — Смотрите, коллега, вот это я хотел показать вам! Что вы на это скажете! — страстно шептал один ученый, присаживаясь на корточки у стены. Второй низко-низко склонился и молчал.
— Вы видите??? Это простейший организм, почти плесень, но это своеобразное растение, гриб. Он живет здесь без фотосинтеза. Он может жить здесь без света! — ученый что-то сковыривал со стенки.
— Господи! Я Вам не верил... Поздравляю, вы сделали открытие даже не в своей области. Это очень серьезно. — медленно проговорил второй, глядя на темное пятно на стене, как зачарованный.
— Я нашел его случайно, когда искал некоторые артефакты для музея. Я до сих пор не могу в это поверить! — они сняли очки и стали замерять его.
На меня это открытие никакого впечатления не произвело. На военных очевидно тоже. Они молча наблюдали за возней ученых. И у меня даже возникла идея присесть на пыльную парту, как вдруг военные напряглись. Странная тень мелькнула на крыше на фоне почти чистого неба. Сердце ухнуло вниз от неожиданности. Но потом воцарилось все то же настороженное спокойствие. Командир что-то шепнул ближайшему охраннику, и все как по команде подняли винтовки. Только мои зубы выдавали нервную чечетку, а тело отказывалось повиноваться.
— Поторапливайтесь! — сказал он бесцеремонно ученым. — Мне здесь не нравиться. Я не хочу рисковать. БЫСТРО СОБРАЛИСЬ и ПОШЛИ!
Мы вышли во второй коридор, и очень быстро двинулись к выходу в первый. У меня было такое ощущение, что я вижу себя со стороны. Не доходя до кадки, мы на секунду остановились. Дверь, захлопнутая нами на пути сюда, была открыта настежь. Это было видно даже в темноте невооруженным глазом. И тут в мы услышали звук, едва слышный звук крадущегося зверя. В очках коридор просматривался хорошо, но никого видно не было. Звук был где-то рядом…
— Мы его не видим, сэр. — сказал один из солдат, держа оружие наизготове.
— А ты очки сними… — негромко растягивая слова, произнес один из ученых.
И сдернув с лица очки, швырнув их на пол, мы увидели то, чего я никогда не забуду, даже если захочу, то, что будет еще долго приходить ко мне во сне — серую тощую, с блеклыми глазами фигуру человека, припадавшую на передние лапы. Один из солдат открыл огонь, и она молниеносно и почти бесшумно метнулась на потолок. Началась беспорядочная пальба. Я чувствовала, как рядом со мной в штукатурку вонзаются пули. Мои ноги подкосились, и я сползла по стене вниз. Битва в темноте продолжалась.
— У нас есть раненый! — кто-то кричал над ухом.
— Прекратить!!! STOP! — орал командир, глядя, как пули впиваются в своих. — Уходим, быстро! Let’s move out!
Они побежали, а я так и не смогла подняться, чтобы последовать за ними. Я сидела и чувствовала, что ноги меня не слушаются, в горле стоял ком, а от страха не могла даже вздохнуть. Я зажмурила глаза и услышала шорох. Дуновение ветерка чужого движения, словно проскользнул призрак и скрип двери. В холле послышались выстрелы, душераздирающие крики боли и, наконец, все стихло. Что-то громко хлопнуло наружной дверью.