Мы только что проехали северную оконечность наших владений. Снег был густым, ночь ясной, а отражавшийся свет звезд достаточно ярким. И усадьба хорошо просматривалась между деревьями, подступавшими к самой кромке дороги. Все они – уже голые – упирались в небо, как чернильные каракули в края белого листа. Мне вдруг очень захотелось выскочить из машины, в которой я томилась, как в ловушке, с родителями, и пробежаться по белому ковру, оставив на пушистом снегу свои следы.
Больше у меня такого желания не возникнет, хотя тогда я этого еще не знала.
– Почему из-за всего приходится спо… – недовольно сетовала мама, когда папа ее перебил.
– Я вижу ее, – сказал он.
– Что? – Голос мамы зазвенел тревогой.
Я подумала, что это из-за того, что она сильно разнервничалась. Но и раздражение в нем все еще сквозило.
– Кого ты видел?
– Ее… В лесу…
Я уставилась в окно. На фоне черных контуров деревьев маячила бледная фигура.
– Она движется, словно… – Голос папы внезапно оборвался, хотя я видела по отражению в стекле, что его рот продолжал открываться и закрываться.
– Папа? Ты в порядке?
Он не ответил.
– Господи Исусе! – прошептала мама.
Я повернулась к ней как раз в тот момент, когда перед капотом взмахнула крыльями сова. Взмыв вверх над крышей автомобиля, птица зловеще ухнула. Папа, вздрогнув, потянул за ремень безопасности. Что-то было не так. Меня не взволновала ни сова, ни теперь уже прерванное общение с Дафной и Карлой. Я осознала – происходит что-то важное, что-то плохое. Мой ремень глубоко впился в тело, когда я наклонилась вперед и схватила маму за плечо – слишком крепко, наверное.
– Мама, остановись на обочине. Мне кажется, у папы приступ.
– Приступ? – нахмурилась мама.
У отца уже много лет не случалось приступов. Я почти услышала, как она это подумала.
– Блейк, дорогой! Ты…
В этот миг раздался оглушительный гудок. Салон машины озарил свет. Слишком яркий, чтобы что-то разглядеть. Тормоза пронзительно завизжали, и машину занесло на обледеневшей дороге. Мой рот открылся и закрылся – беззвучно, как у отца. Удар последовал быстро, но оказался точным, как луч лазера. Мама закричала – в нас врезался «Хаммер». Наш автомобиль вылетел с дороги и перевернулся. Пять или шесть раз. Осколки стекол разлетелись по салону. Я почувствовала боль от порезов и услышала жуткий треск своей сломанной ключицы. И потеряла сознание.
Когда я снова открыла глаза, вокруг было темно. В машине стояла тишина. Впрочем, не знаю – в ушах у меня все еще звенело. А затем послышался странный звук – кап-кап-кап…
– Папа! – Я услышала это слово, но оно прозвучало так, словно произнес его кто-то другой далеко-далеко от меня. – Мама!
Я попыталась отыскать их в темноте, но перед глазами замелькали только тени. К ушам прилила кровь. Ремень удерживал меня на месте – но перевернутой вниз головой.
Наконец я увидела маму. Она оглядывалась на меня с водительского сиденья. Передняя часть крыши (теперь низа) машины вдавилась в салон гораздо сильнее, чем задняя, и голова мамы упиралась в нее под неестественным углом. Но смотрела мама на меня. Широко раскрытыми глазами.
– Мама! – снова окликнула я.
Но тут мой ремень отстегнулся, выбросив меня на ковер из битого стекла. Я закричала. А когда подняла свои руки, они уже были покрыты глубокими порезами. Наклонный луч серебристого света искрился на длинном осколке стекла, торчавшего из моей левой ладони. Через пару секунд осколок залила кровь, и мне стоило немалых усилий нащупать и вытащить его с диким воем.
А мама все смотрела на меня. Молча, через плечо. И не шевелилась. «Наверное, у нее шок или что-то в этом роде», – подумала я. И прикоснулась к ней, оставив на ее щеке кровавое пятно. Именно в тот момент я заметила, что шея мамы была выкручена назад. Мой рот открылся, но крик получился похожим на сдавленный хрип.
– Я ее видел… – донесся с переднего пассажирского сиденья слабый и невнятный папин голос. – Я ее видел…
Медленно, уже совсем не понимая, что происходит, я повернулась лицом к отцу. И вот тогда я закричала! Лицо папы покрывала маска из крови, щеки были иссечены осколками стекла. А его глаза… Кап, кап, кап… Я даже не смогла понять, где должны были находиться его глаза – так много было крови!
– Я ее видел, – повторил папа.
Я покачала головой, хотя он не мог меня видеть. Из-за такого обилия крови я не могла ни о чем думать и тем более соображать. Господи! Кровь – это все, что я видела. Все, что слышала. Кап-как-кап…
Ко мне метнулась какая-то тень. Я вздрогнула. И обернулась слишком быстро – сломанные кости заскрежетали, дробясь. Дядя Тай заглянул в разбитое переднее окно. Его лицо было белым от шока.
– О боже! Боже!.. Черт-черт-черт… Что же делать? Что мне…
Я никогда раньше не слышала звук, который слетел с моих губ через миг, – этот ужасный, надсадный, полный муки скулеж раненого зверя. Мне показалось, что он вывел дядю Тая из оцепенения, но тут он увидел маму.
– О господи Исусе… – Потянувшись вперед, дядя Тай сжал мою руку.
Мне должно было стать больно, но я боли не почувствовала.
– Держись, Ава. Смотри на меня, хорошо? Где твой папа? Блейк! Блейк, помоги мне!
Я не могла пошевелиться. В буквальном смысле не могла. Быть может, подсознание пыталось мне внушить: пока ты не сдвинешься с места, все будет казаться тебе нереальным…
Натянув на руку рукав, дядя Тай смахнул самые опасные осколки и залез в машину, чтобы вытащить меня. Но, увидев папино лицо, он впал в ступор.
– О черт!.. Его глаза!
Дядя Тай переместился так, чтобы загородить мне вид. Но я уже увидела. Я уже знала…
Снаружи донесся жуткий скрипучий звук. Снаружи, но совсем рядом.
– Тай, они живы? – выкрикнула Кэролин. – Мне кажется, тебе надо поторопиться…
Дядя Тай наклонил голову, силясь разглядеть сквозь покоробленный салон автомобиля источник жуткого скрипа. Он повторился, а за ним последовал резкий треск.
– Выползай через окно, Ава. – Голос дяди стал пугающе глухим. – Давай!
– Но…
– Я вытащу твоего папу. Мы последуем за тобой. Сразу. Но нам надо отсюда выбраться.
– Я…
– Нам всем надо выползти, – проговорил папа так тихо, что я едва расслышала его.
Но я сделала так, как он сказал. Я начала ползти. Каждое движение болезненно отдавалось в сломанной ключице, но папины слова звучали эхом в моей голове: «Нам всем надо выползти. Нам всем надо выползти. НАМ ВСЕМ НАДО ВЫПОЛЗТИ!»
Эти слова звучали не только в моей голове – папа повторял их как мантру, только теперь все громче ревя от боли.
Я подползла к ближайшему окну, волосы зацепились за покореженный металл, осколки атаковали меня снизу. В горле запершило от острых запахов – крови и бензина. Пахло ужасно, невыносимо ужасно. Изуродованный остов машины застонал и накренился, не желая меня выпускать.
НАМ ВСЕМ НАДО ВЫПОЛЗТИ.
Я вывалилась на взрытый колесами снег. И – прости господи! – порадовалась тому, что теперь уже не слышала жуткую папину мантру. Превозмогая боль, я выползла из кювета и оказалась в объятиях Кэролин. И застыла – неподвижная, напряженная, неподатливая. Кэролин тогда еще казалась мне чужой, и меня обуяло смятение: почему эта особа меня обнимала? Мне хотелось только одного – посмотреть, как там папа и дядя Тай.
Когда я вывернулась из объятий Кэролин, она в ужасе скосила глаза на кровавые отпечатки, оставленные моими руками на ее прелестном желтом платье. Через плечо Кэролин я увидела капот нашей изуродованной машины, расплющенный о ствол дерева.
Я обвела взглядом деревья, среди которых до аварии промелькнула фигура… Я действительно ее видела? Или так играл свет, преломленный на стекле? Теперь там никого не было.
На другой стороне дороги за сплошной разделительной линией стоял боком, поперек двух полос, еще один автомобиль. Из-под его капота струился пар. И в нем вдруг проявился чей-то силуэт. Силуэт человека, отмахивавшегося от мелких брызг, как от назойливых мух. Это был Мэдок Миллер. Я узнала его моментально, хотя видела лишь пару раз с тех пор, как он с семейством переехал в Бурден-Фоллз. От Миллеров одни неприятности, всегда говаривал папа. Наша семья и их семья… это целая история.
Громкий треск заставил меня и Кэролин резко повернуться к нашей машине. Над грудой погнутого металла накренилось дерево, преградившее ей путь.
– Дядя Тай! – закричала я и рванулась вниз.
Когда я достигла дна кювета, дядя Тай уже высвободился из-под обломков. По заляпанной кровью дорожке, прорезанной моим телом в снегу, он вылез со мной на дорогу – туда, где стояла Кэролин. Она звонила в службу 911, и пятна моей крови, обагрившие ей платье, недобро поблескивали, подсвеченные экраном мобильника.
Я обернулась к кювету в ожидании: сейчас и папа вылезет.
– Где же он? – растерянно прозвучал мой голос.
Дядя Тай, все еще тяжело дыша, приобнял меня за плечи, но я нервно отстранилась от него:
– Где он?
– Слишком поздно, Ава…
Кэролин разговаривала с кем-то по телефону; ее слова сыпались быстрым, но сбивчивым потоком, а глаза буравили автомобиль на дороге.
– Мы должны вытащить папу оттуда, – пробормотала я. – Дерево…
– Он уже умер. Они оба умерли.
Слова дяди Тая заглушил ужасный металлический скрежет. Дерево падало как в замедленном кадре. А когда оно упало, это был звук наступившего конца света.
– Папа-а-а!!!
Я попыталась побежать к машине, вытащить его оттуда, спасти… Но дядя Тай держал меня крепко, хотя его самого била дрожь.
– Я ясно видела, что произошло. Это вина другого водителя. – Голос Кэролин звучал твердо и уверенно.
А потом я услышал хруст шагов, приближавшихся к нам. И затаила дыхание, подумав на одну безумную секунду, что родители все-таки выбрались из машины.
– Черт возьми, эти обледеневшие дороги уже достали меня! Все в порядке?
Я взглянула в лицо Мэдоку Миллеру. Его стальные серые глаза оценивающе осмотрели меня, д