Я медленно поворачиваю руки ладонями вверх. И, честно говоря, побаиваюсь – как бы они снова мне не подмигнули. Но руки как руки. Обычные, хоть и со шрамами. И когда я устремляю глаза в зеркало заднего вида, Сейди в нем нет. Только голос внутри звучит громче: если копы узнают, что ты видишь вещи, которых нет, они решат, что ты лучшая кандидатка на роль главной подозреваемой.
Я всю жизнь старалась игнорировать свой внутренний голос. Интуиция всегда меня подводила. Может, и сейчас мне просто следует дождаться, когда копы схватят убийцу, а потом позвонить доктору Эренфельд?
Но я тут же вспоминаю о Хэмише. И снова начинаю психовать. Одного только слова «прелестная» недостаточно, чтобы подозревать человека в таких страшных преступлениях. Но чем больше я думаю о нем как о вероятном убийце, тем больше нахожу совпадений. То, что Хэмиш старше и работает в нашей школе, уже весомая причина держать в секрете связь с юной ученицей. Хэмиш всегда выделял Фрейю. Даже потворствовал ей. Настолько, что выдвинул ее кандидатуру на учебу в летней художественной школе. Потом Карла увидела, как Фрейя выходила из его кабинета расстроенной. А теперь на столе Хэмиша появилась фотография, которой раньше не было. Как будто он хочет всех убедить: «Посмотрите на меня! У меня есть невеста! Я не могу быть тем уродом, что убивает подростков!»
Взяв сумку, я шарю в ней в поиске бутылки с водой и обнаруживаю, что скомканного рисунка со шкафчика Фрейи в ней больше нет. Я проверяю карманы. Ничего!
Проклятие! Где он мог выпасть? В кабинете Хэмиша? Или в коридоре? Я вываливаю из сумки все содержимое. Роюсь, как полоумная, в вещах. И вдруг моя рука приземляется на то письмо, что вручил мне утром странный адвокат. Даже не подумав сложить разбросанные вещи снова в сумку, я несколько секунд рассматриваю его, а потом вскрываю конверт.
«Уважаемая мисс Тёрн!
В соответствии с договором купли-продажи… по поручению мистера Мэдока Миллера… долю поступлений… по случаю вашего восемнадцатилетия… сумма в $ 250 000…»
Что? ЧТО? Похоже, мне опять мерещится. Потому что в этом письме не может говориться о том, что я только что прочитала. Я заглядываю в конверт, а там – черт возьми! – там чек! Чек с моим именем и на огромную сумму. Подписанный Мэдоком Миллером…
Стук в окно заставляет меня подпрыгнуть. Да так резко, что я чуть не разрываю чек пополам. Стекло запотело, при виде неясной фигуры за окном мое сердце заходится. Я не двигаюсь. Оставь меня в покое!
– Ава! Открой окно.
Услышав голос Доминика, я выдыхаю. Кнопка стеклоподъемника не работает, и я открываю дверцу.
– С днем рождения! – поздравляет меня парень, вручая с ухмылкой стаканчик любимого кофе.
– Что это такое? – машу я перед ним чеком.
Доминик смотрит на него, слегка приподнимает брови, затем берет мою свободную руку и вытаскивает меня из машины.
– Эй! Ты что делаешь?
– Ты замерзла, – уже тащит меня к своему «Порше» парень; я только сейчас замечаю, что он припаркован совсем рядом. – А моя машина – не холодильник на колесах. И если ты собираешься со мной драться, я бы предпочел делать это в тепле.
Доминик распахивает передо мной пассажирскую дверь. Смерив его долгим взглядом, я все же сажусь. В нише для ног лежит бумажный пакет с этикеткой лекарства. Наверное, поэтому Доминик опоздал в школу.
Сев на водительское сиденье, он включает обогрев. Теплый воздух мгновенно заполняет салон, и моей заднице тоже делается тепло.
– Сиденья с подогревом, – поясняет Доминик, верно считав мои мысли.
Я выглядываю из-за стаканчика:
– В самом деле? А я подумала, что описалась… Объясни мне, что вот это значит, – тычу я в парня чеком. – Пожалуйста! Иначе я второй раз на дню слечу с катушек.
– Мы вернемся ко второй части твоего заявления через пару секунд. А насчет чека… к нему должно было прилагаться письмо с объяснением.
– Да, прилагалось. Только там до фига юридических терминов. Ты в курсе? – Не знаю, почему я так сильно уязвлена, но это так.
– Да, в курсе. То есть я хочу сказать, что для меня это секретом не было… в отличие от покупки усадьбы, которую родители держали в тайне и о которой сказали нам лишь за два дня до переезда. – Доминик спокойно встречает мой скептический взгляд. – Они не хотели, чтобы мы… ну… мы с Фрейей бахвалились перед тобой в школе. Я правда от тебя ничего не скрывал. И кем бы мы ни были… Я правда не знал, что ты не в курсе об этих деньгах. И я не знаю всех деталей, но папа сказал мне, что при покупке усадьбы одним из условий сделки с твоим дядей стала выплата тебе доли выручки от продажи. А до твоего совершеннолетия деньги хранились в доверительном фонде. Еще раз с днем рождения!
Я с большим сомнением смотрю на чек, пытаясь не зацикливаться на этом «кем бы мы ни были…».
– Так, значит, это была идея дяди Тая?
– Вовсе нет. Моего отца. Он хотел заручиться гарантиями, что эти деньги не будут растрачены до того, как ты сможешь ими воспользоваться.
Мои щеки обдает жаром. И не только от волшебного радиатора в машине Доминика.
– Выходит, он допускал, что дядя мог потратить деньги.
Это не вопрос, но Доминик кивает:
– Я знаю, как ты относишься к моему отцу. К моей семье. И я тебя не виню, честно. Но папа хотел сделать что-то, попытаться как-то… все сгладить. Ты так много пережила… Я просто поражаюсь тому, как ты весь год держалась…
Я только фыркаю. Я держалась так хорошо, что стала видеть то, чего нет.
– Во всяком случае, лучше, чем мой отец. – Голос Доминика становится тихим, а глаза теперь смотрят в окно на падающий снег.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Папа… Ну, в общем, он был сам не свой после аварии. Начал больше пить. Закрывался в своей комнате, иногда на несколько дней. Он был очень подавлен. Я понимаю, это ничто в сравнении с тем, через что прошла ты. Но мы за него сильно волновались… особенно Фрейя. Они всегда были с отцом близки. Думаю, именно из-за этого – из-за того, что сестра видела его переживания, – она прониклась к тебе такой неприязнью. Конечно, она винила тебя несправедливо, но больше ей некого было винить.
Еще пару недель назад я бы испытала нездоровое удовольствие, услышав, что Мэдок Миллер страдал. И Фрейя тоже. Но теперь все иначе. Наверное, какая-то часть меня всегда будет ненавидеть Мэдока за гибель моих родителей. Но я не хочу, чтобы из-за этого кто-то страдал. Даже он. И конечно, не Доминик. Я вижу, как ему трудно сейчас говорить.
– Вот почему Фрейя так ненавидела меня? Она винила меня в том, что ваш отец впал в депрессию?
– Не только, – косится на меня Доминик. – Ты действительно вела себя с ней ужасно.
– Нет! – восклицаю я, но тут же включаю заднюю. – Ладно, может быть и так, но она постоянно меня… провоцировала. Все время подкалывала, – изображаю я пальцем укол.
– В наш первый день в школе ты заявила, что ее арт-проект не такой уж плохой.
– И что?
– Признайся, Тёрн. Ты же видела, что он был лучше чем просто неплохой. А твой проект Фрейя назвала потрясающим. Она вовсе не была такой уверенной в себе, как старалась казаться. И рисование для нее на самом деле много значило.
– Нет, я…
Мне смутно помнится тот разговор, но так сказать я не могла. До того, как узнала Фрейю лучше. И еще до аварии.
– О господи, я действительно так сказала…
Это было в тот же день, в который я потом подслушала разговор Доминика и Фрейи у художественной студии. Тот самый, в котором она спросила мнение брата: чья работа лучше – ее или моя? Теперь его ответ предстает мне совсем в ином свете. И тон приобретает другой окрас. Это был тон старшего брата, пытающегося успокоить и ободрить сестру. А не заносчивого насмешника, как я решила.
Глядя на мой пристыженный вид, Доминик смеется:
– Не переживай. Фрейя все равно бы тебя возненавидела из-за того, что стало с отцом. Вы друг друга стоили. Семья – главное.
– А что стало с твоим отцом? – спрашиваю я, проигнорировав замечание парня о том, что мы с Фрейей были похожи, потому что это вопиющая неправда.
– В конце прошлого года он прошел месячный курс реабилитации, и я надеюсь, что папе больше не придется проходить его заново. Но… поживем – увидим. Сейчас он каждую неделю посещает психотерапевта. Думаю, эти сеансы помогают ему справляться с утратой Фрейи.
– Но… – колеблюсь я, однако вопрос уже созрел в моей голове и рвется наружу, а Доминик молча ждет, и я его задаю: – Но если твой отец так сильно переживал из-за аварии, то почему он купил усадьбу? Почему он хотел, чтобы вы в ней жили?
Доминик поджимает губы, размышляя.
– Думаю, покупка усадьбы была для отца единственным способом хоть как-то искупить вину перед тобой. Она предотвратила конфискацию у вас дома за долги. Да и дядю твоего избавила от многих проблем, судя по тому, что я слышал. А еще отец хотел, чтобы у тебя было будущее… Ну, может, не такое, как ты себе представляла, но все же…
Я верчу в руках чек. Его уголки уже помялись. Это ОГРОМНАЯ СУММА денег. Я смогу нанять адвоката. Пройти лечение у какого-нибудь светила психотерапии. Оплатить летние курсы в Индианаполисе. Черт, да я могу поступить в художественный колледж, если захочу! Если не окажусь раньше в тюрьме…
– Ты возьмешь его? – спрашивает Доминик.
Я задумываюсь, прежде чем ответить:
– Пока еще не решила.
Доминик кивает так, словно воспринял этот ответ как хороший знак.
– Ну а из-за чего ты сегодня в первый раз слетела с катушек?
Я опускаю взгляд на руки – в них больше не зияют отвратительные дыры. И я решаю рассказать Доминику только о Фрейе.
– Хэмиш кое-что ляпнул, и я вспомнила разговор, подслушанный за несколько дней до смерти Фрейи. И все это навело меня на мысль… Могла Фрейя встречаться с Хэмишем?
Я сижу рядом с Домиником в полицейском участке, и он рассказывает детективу Холдену о том, как перед Новым годом увидел сестру с Хэмишем. Они сидели в его машине на школьной парковке и разговаривали.
– Они выглядели… ну, виноватыми, что ли. Так мне теперь кажется. А тогда мне показалось, что я просто их обоих напугал, – откидывается на спинку стула Доминик. – Послушайте, детектив, если Хэмиш или кто-то из парней постарше воспользовался доверчивостью моей сестры, их следует хотя бы допросить.