о здесь, то там вспыхивали очаги сопротивления…
Все это осталось в прошлом. Сейчас посреди развалин зеленели деревья. Целая людская армия трудилась на развалинах…
Павел шел по Альтенштрассе, тянущейся на восток от вокзала. Здесь встречались уцелевшие строения. Возможно, их осталось бы больше, если бы не пожары после бомбежек. Скорбно возвышался уцелевший в боях, но сгоревший после них величавый городской замок Фридриха Великого — утраченный шедевр готической архитектуры. Сгорел дотла и госпиталь «Во имя всех святых», обслуживавший раненых немецких солдат. Центром города являлась Рыночная площадь, основанная в XIII веке, на ней стояло мрачноватое здание ратуши, частично разрушенное, частично уцелевшее. Следом — несколько зданий в стиле барокко, кафедральный собор Святого Иоанна Крестителя со смотровой террасой на башне, от которой остался лишь небольшой «скворечник». Чудом уцелевшие Кирасирские казармы, здание интерната для слепых — явный памятник старины, который следовало бы охранять, а не бомбить. Кайзеровский мост, как ни странно, уцелел. Камень выдержал несколько взрывов, а выбоины уже заложили строители. Через мост проходила самая широкая и главная городская артерия. За мостом разрушений было меньше. Дома сохраняли готический колорит. Павел прошел городской парк, где поваленные деревья соседствовали с воронками от снарядов, свернул на боковую Вильмштрассе. Сгоревший немецкий «тигр», въехавший в фундамент монументального здания, еще не убрали. Его аккуратно огибали люди и редкие машины. Он одолел ворота газового завода, у которого стояли советские «полуторки», углубился в квартал. Здесь жили люди, работали магазины и даже кафе, видимо, для военнослужащих Красной армии. По брусчатке, пестрящей выбоинами, медленно двигались машины — немецкие «Мерседесы» и «Опели», советские «Эмки». Уши улавливали польскую речь. Она становилась преобладающей. Тоже ничего удивительного. Город когда-то назывался Кроцлав, и население в нем было польское. Как только гарнизон сложил оружие, сюда активно хлынули поляки — с Западной Украины, с территории бывшего генерал-губернаторства, стали насаждать собственные органы власти (на что советское командование пока смотрело снисходительно). Немецкое население планомерно выдавливали.
Павел остановился у фонарного столба, закурил. Угрюмо смотрел, как у добротного двухподъездного дома из ветхой легковушки высаживается «десант» из трех человек. Все в мундирах, но без знаков различия, с белым многолистником на синих повязках, при карабинах. Треща по-польски, они вошли в подъезд. Высоко, как видно, не поднимались, уже через полминуты послышались крики. Павел выбросил окурок, подошел поближе, мельком глянув на табличку на углу — «Вильмштрассе, 34». Польские милиционеры вышвырнули на улицу пожилую женщину, следом вылетел чемодан. Он раскрылся — вывалилась скомканная одежда, и женщина, глотая слезы, кинулась собирать свой скарб. Потом милиционеры вытолкнули белокурую молодую женщину в длинной юбке и простенькой синей кофте. Девушка тащила тяжелую сумку. Порвались лямки — сумка шлепнулась на брусчатку. Поляки засмеялись. Сделав умоляющее лицо, она пыталась что-то втолковать полякам, но те и слушать не хотели, смеялись, подталкивали обеих к машине. «Это вам Кроцлав, дамы, а не Креслау! — выговаривал на ломаном немецком плечистый обладатель щетины. — Кончился ваш Креслау, хватит! А ну, живо в машину, пока мы добрые и отпускаем вас!» Женщины плакали, пожилая дама хваталась за сердце.
— Так, отставить, в чем дело, товарищи? — рявкнул Павел, подходя к компании.
Все резко повернулись, насупились. Для усиления эффекта он сунул им под нос развернутый служебный документ, где золотым по красному значилось — Смерш.
— О, пся крев… — крякнул плечистый.
— Добрый день, пан капитан, — выдавил натянутую улыбку сухой, как вяленая вобла, поляк, сносно изъяснявшийся по-русски. — Гражданская милиция, командир группы поручик Сенкевич, — неумело козырнул он. — Выполняем директиву Польского комитета национального освобождения и воеводского коменданта Комаровского о выселении неблагонадежных лиц немецкой национальности. Это же немцы, пан капитан, — кивнул он на примолкших женщин. — Вражеская семья. У этой седой паршивки муж работал на фашистов, да и дочь их — того же поля ягода. Проживают вдвоем в огромной квартире, в то время как наши люди ютятся по лачугам большими семьями…
— Неправда… — забормотала светловолосая особа. — Иисус свидетель, это неправда… Мой отец, Ганс Беккер, работал директором стекольного завода, он не был нацистом, он давал людям рабочие места, спас несколько евреев… Это старый завод, он уже 140 лет выпускает изделия из хрусталя и стекла… Он умер два года назад, иначе мы смогли бы доказать свою правоту… Это наше законное жилье, нам больше некуда пойти…
— Смотри-ка, по-русски чешет, — удивился третий милиционер. — Она точно в СС работала, пан поручик, я эту породу арийскую за версту чую… Да о чем нам с ними разговаривать?
— Господи, я никогда не работала в СС… — простонала женщина. — Мы всегда держались в стороне от войны и политики…
— Разрешите продолжать, пан капитан? — деловито осведомился Сенкевич. — Хватит им уже, пожили, как короли…
— Вам, похоже, незнакомо понятие «законность», панове, — нахмурился Павел. Он мог бы говорить и по-немецки, и по-польски, но предпочитал «великий и могучий». — И следование вредным, непродуманным приказам не избавит вас от ответственности. Немедленно вернуть ключи этим гражданкам и навсегда забыть дорогу к их квартире! Я ясно выразился?
— Но как же, пан капитан? — растерялся Сенкевич. Скулы у мужика свела судорога. — У нас есть приказ…
— Мне плевать! Хотите поговорить об этом в отделе Смерша? Я могу устроить. Данная семья находится под опекой советской контрразведки, и я требую навсегда избавить нас от вашего присутствия! Свободны!
— Слушаюсь, пан капитан…
Поляки, надутые, как индюки, отступили к машине. Большинству прохожих происходящее, похоже, понравилось. Аплодировать не стали, но дружелюбно улыбались. «Ну, и что я делаю? — недоуменно подумал Верест. — Проснулось в конце войны чувство милосердия и сострадания? Не самые уместные, надо признаться, чувства. Придется доложить по инстанции», — решил он.
Пожилая женщина затолкала вещи в чемодан, растерянно посмотрела на офицера. Блондинка ей что-то сказала, и обе кинулись благодарить.
— Спасибо вам, товарищ офицер… — захлебывалась блондинка. — Я не знаю, что бы мы делали, если бы не вы… У этих людей нет ни совести, ни сочувствия! Они считают, что если поляки страдали, то и все без исключения немцы теперь обязаны страдать! Но мы не нацисты, нам тоже несладко при них жилось… Святой Иисусе, как мы вам благодарны… Это моя мама, — спохватилась женщина, — Магда Беккер, она всю жизнь занимается шитьем одежды… Меня зовут Линда, мне 32 года…
— Вы неплохо освоили русский язык, Линда, — похвалил Павел. — Наверное, неспроста?
— У меня способности к языкам, — смутилась женщина. — Окончила лингвистическое отделение университета Лейпцига… Знаю русский, польский, английский, немного французский… Я работала в библиотеке при соборе Иоанна Крестителя, потом пришли люди из городской администрации, мобилизовали меня работать переводчицей в пересыльных пунктах и фильтрационных зонах… Но я не имела с этими структурами ничего общего, — быстро добавила она, — я всего лишь переводчица…
«Можно представить, сколько мути у нее в голове и какой должна быть выдержка», — подумал Павел.
Он подхватил чемоданы, отнес в дом, поставил на площадке первого этажа. Что-то благодарно щебетала пожилая Магда, прижимала руки к сердцу. Он не стал заходить в квартиру, лишь мысленно прикинул — жилплощади в этих домах наверняка приличные. Двоим действительно многовато. Если такая здоровая парадная…
— Хотите, мы с мамой вас чаем напоим? — предложила Линда.
— Спасибо, Линда, некогда, — отклонил предложение Верест. — Надо идти.
— Осторожнее идите вдоль дома, — предупредила она. — От него куски отваливаются и прохожим на головы падают. Позавчера на соседа из второго подъезда часть стены свалилась — в больницу увезли. Человек пожилой, скончался, кирпич голову проломил… Спасибо вам огромное, — в третий раз повторила Линда и вздохнула: — Только все равно этим ничего не исправить. Не сегодня, так завтра придут, в итоге все равно нас выселят. От отца осталась хорошая квартира, разве они откажутся от такого лакомого куска в уцелевшем доме? — В голубых глазах заблестели слезы. — Наверное, нашей нации еще долго придется отдуваться за преступления нацистов…
— Не волнуйтесь, они не посмеют, — заверил Павел. — В крайнем случае идите в комендатуру, попросите найти капитана контрразведки Вереста. Мы решим вашу проблему…
Он сам не верил своим словам. Кто он такой, в конце концов? Ему что, больше всех надо? Весь несчастный мир собрался осчастливить?
Павел поспешил попрощаться и запрыгал по монументальным ступеням…
Глава четвертая
В центре города оставалось немало уцелевших зданий. Он свернул с улицы, вернулся переулком на Альтенштрассе. «Преемственность поколений» явно прослеживалась — гарнизонная комендатура располагалась в здании, где некогда был штаб немецкого гарнизона, а Смерш — в крыле, ранее облюбованном абвером и гестапо. Пехотинцев во дворе был явный переизбыток. Крупнокалиберный пулемет за мешками с песком, грузовой и легковой транспорт на стоянке. Часовой на входе долго всматривался в протянутый документ, недоверчиво сверял фотографию с оригиналом.
— Не устраивает? Амбулаторную карту принести? — не выдержав, усмехнулся Павел.
— Проходите, товарищ капитан, — вернул удостоверение боец. — Отдел контрразведки на втором этаже, в конце коридора.
Наследие мрачных времен еще не извели: вычурные готические барельефы, характерные следы на стенах в местах оторванной свастики. В здании были высокие потолки, широкие коридоры, массивные дубовые двери. Из кабинета начальника отдела вылетел смущенный человечек с рулоном бумаги под мышкой, мельком глянул на Павла, заспешил прочь.