— Здравия желаю! — поздоровался он хрипловато-простуженным голосом. — Майор Сенцов Федор Михайлович, Народный комиссариат государственной безопасности. — Затем небрежно отдал честь, протянул руку. Кивнул Репницкому, с которым был знаком. — А вы, видимо, Верест?
— Только не говорите, что не наводили обо мне справки и не видели фото, — улыбнулся Павел. — Приятно познакомиться, Федор Михайлович. Надеюсь, сработаемся.
— Ну, да, этот майор не очень вредный, — усмехнулся Репницкий. — Видали и хуже. Правда, не знаю, будет ли польза от такого сотрудничества…
— Будет, Антон Дмитриевич, — слегка улыбнулся Сенцов. — Вы просто недооцениваете наши возможности. Наших сотрудников считают, в лучшем случае, какими-то напыщенными нахлебниками, в худшем — безжалостными карьеристами, забывая при этом, что на нас по окончании войны ложится львиная доля работы. Смерш расформируют, как ненужную армейскую структуру, а НКГБ останется. Кстати, Антон Дмитриевич, у вашего Смерша тоже репутация так себе. Это не относится, разумеется, к присутствующим…
— Надеюсь, мы устоим от соблазна постоянной грызни, — выразил пожелание Павел, — и сможем работать продуктивно, поскольку дело общее. Вы в курсе всех событий, Федор Михайлович?
— Да, — кивнул Сенцов. — Про то, что гауляйтер собирает в Креслау золотишко, нам было известно еще под Новый год. Наш отдел тогда дислоцировался под Варшавой. Мы имели в Креслау двух агентов из числа местных жителей, они и передавали информацию. Про банк, где хранили конфискованные ценности, про поезд, на который осуществлялась погрузка. К сожалению, мы потеряли обоих агентов. Об одном достоверно известно, что он погиб при бомбежке в середине апреля, второй пропал без вести, возможно, сгорел на пожаре. Считалось, что ценности фашисты вывезли. Лишь позднее мы узнали, что поезда в Зальденбурге никто не видел и обратно в Креслау он не вернулся… Десятого мая я был откомандирован в этот славный город с целью прояснить обстоятельства пропажи состава…
— Надо же, — пробормотал Верест, — скоро сюда НКВД подтянется, милиция, особые отделы, армейская разведка, кто там еще? И все с одной благородной целью — прояснить обстоятельства пропажи…
— Сами сказали, что одно дело делаем, — рассмеялся Сенцов. — Не волнуйтесь, капитан, палки в колеса вставлять не буду.
— Сами-то откуда? — спросил Павел.
— С Тамбовщины, — как-то смутился майор. — Село Лукьяново там есть, вот оттуда и родом… В 20-м, когда Антонов разбушевался, я уже курсантом Орловских пехотных курсов был. С этими курсами и подавлял мятеж. С товарищем Котовским в одной бригаде бились, по его рекомендации потом и отправили на работу в ВЧК, которое через год в ГПУ НКВД переименовали. Мне тогда двадцать лет было. Вот и получается, что уже больше половины жизни безопасность страны охраняю…
— Понятно, — кивнул Павел. — А ты, Антон, откуда?
— Псков, — пожал плечами Репницкий. — Тут рядом. На границе вырос, в детстве мечтал пограничником стать, да, собственно, и стал… Потом, правда, пришлось сменить профиль — по комсомольской путевке, так сказать…
— Кого привезли, Федор Михайлович? — поинтересовался Верест, обращаясь к Сенцову.
— Вальтер Бонке, майор медицинской службы. Был главным гарнизонным медиком, а до этого заведовал госпиталем Святой Магдалины, где лечилось руководство Креслау. Не знаю, будет ли польза от этого хмыря, Павел Сергеевич, но сказали всех свозить, кто может что-то вспомнить. Нам тут работы — до вечера.
— Так пойдемте, — выбросив сигарету, сказал Павел. — Работа есть работа. Антон, найдутся в этой богадельне люди, способные заварить кофе без цикория?
Он тонул в бумагах, бессмысленных допросах и табачном дыму. Больше всего Павел ненавидел именно это: пустопорожнюю болтовню и бумажную работу. Бесконечные докладные записки, рапорты, отчеты, протоколы допросов. Все, что делали оперативники до него, приходилось делать заново, иначе клочки информации разлетались, как листья с веток от порыва ветра, не откладываясь в голове. Комната для допросов провоняла табачным дымом. Он вертелся на жестком стуле. Репницкий с Сенцовым тоже присутствовали, подавляя зевоту. Заместитель начкара сержант Мамин не успевал готовить чай и кофе. Бойцам лейтенанта Сазонова, прикомандированным к отделу, тоже пришлось побегать. Верест пристально гипнотизировал фотографию пропавшего гауляйтера. На снимке господин Вольф Леманн не казался «наместником дьявола» на земле. Средних лет, немного за сорок, темноволос — вопреки «классическим» представлениям об истинном арийце. Породистое лицо со всеми признаками интеллекта, насмешливые глаза. Правил он районом жестко — по многочисленным свидетельствам очевидцев. Шесть лет терзал этот район Нижней Силезии! Повальные расстрелы евреев в 39-м, тотальная чистка поляков, чехов. Даже соотечественников держал в строгой узде. Но промышленность при нем работала. Закрывались нерентабельные шахты, предприятия, но в те, что производили что-то полезное, вкладывались немалые средства и ресурсы. В горах трудилась не покладая рук пресловутая военно-строительная организация Тодта. Большинство работ носило гриф «секретно». Приходили эшелоны с военнопленными, узниками концлагерей — отбирали самых крепких, отправляли на работы в горы. Никто не возвращался. «Простые смертные» вообще не знали, что происходило за неприступными скалами в горных урочищах. Территориальные организации СС умели охранять секреты. Этого парня реально прочили на место рейхсфюрера СС Гиммлера, но что-то не срослось, возможно, и к лучшему. Остановить армаду советских войск уже было невозможно, но победа далась бы еще дороже…
Перед Верестом сидел, поджав губы, тот самый майор медицинской службы Вальтер Бонке, неторопливо отвечал на вопросы. Да, в течение последних двух лет он лично наблюдал многих представителей командования гарнизона, партийной власти, а также гражданской администрации. У Вольфа Леманна проблем со здоровьем не было, человек регулярно посещал спортзал, не пил черный кофе, употреблял лишь французский коньяк — в редких случаях. А что касается курения, то мог позволить себе лишь сигары благородных сортов. В обыденной жизни герр Леманн был образец чистоплотности, учтивости и воспитанности. Спортивный, сугубо доброжелательный, без вредных привычек, любил искусство, поэзию, классическую музыку, был деликатен с дамами, словом, человек высокой порядочности…
— Да, мы знаем о высокой порядочности и непревзойденных моральных качествах руководства рейха, — кивнул Павел. — Вы что-нибудь слышали про так называемый золотой эшелон? Можете вспомнить тот день, когда в последний раз видели гауляйтера? Не спешите с ответом, господин Бонке. Ценная информация вам непременно зачтется.
Что он может знать об этом проклятом «золотом эшелоне»? Он всего лишь медик — не та категория, которой поверяют государственные тайны. Гауляйтер убыл из Креслау где-то за неделю до капитуляции. Разве он пропал? Говорили, что это перевод с повышением. А что касается личной встречи, то не смешите его! Вживую он видел господина Леманна еще в марте! По поводу событий 10 февраля…
— Я никогда не лезу в чужие дела, господин офицер, — бормотал Бонке, нервно разминая сухие пальцы. — Всегда выполняю приказы и распоряжения старших по званию… Да, припоминаю, 10 февраля на рабочем месте скончался начальник Фрайбургского вокзала господин Иоганн Кёниг. Мой заместитель Ланке сам осматривал тело, сообщил по секрету, что Кёнига задушили. Сделали это деликатно, если можно так выразиться, но следы на шее остались. Однако люди из СС настаивают, что это сердечный приступ — именно так надо написать в заключении. И теперь он не знает, что ему делать… Я посоветовал Ланке не выступать против СС — это все равно ничего не даст. Зачем ему это? Других забот хватает — большевики… прошу прощения, Красная армия уже приступила к бомбежкам, городские окраины обстреливала дальнобойная артиллерия, медикам было чем заняться.
Верест конспектировал «лекцию» — как когда-то в молодости в институте, затем вежливо поблагодарил герра Бонке. Репницкий скучающе зевнул, а майор Сенцов с деланой обреченностью пожал плечами: дескать, топчемся на месте. В коридоре шумели люди: кому-то отвешивали затрещины.
— Ну, что за народ, — сварливо бросил Сенцов. — Табличку надо повесить: «Тихо, идут экзамены!»
Следующим на допрос явился унтер-штурмфюрер Андреас Кравиц — мрачноватый субъект в поношенном обмундировании с оторванными знаками отличия. Похоже, вместе с регалиями ему пытались оторвались и ухо, оно переливалось ультрамарином. Но достоинства у господина было за троих. Да, он хладнокровно принимает свою судьбу. Значит, так угодно Господу. Да, он занимал должность адъютанта обер-штурмбаннфюрера СС Карла Хоффмана — руководителя службы эвакуации. Да, утром 11 февраля его начальник покончил жизнь самоубийством. Ушел в туалет, примыкающий к рабочему кабинету, и там покончил, сидя на унитазе. Что он думает по этому поводу? Абсолютно неважно, что он думает, тем более что никакого самоубийства не было. Разве самоубийцы стреляют в себя из бесшумного оружия? Кравиц видел, кто помог Хоффману это сделать. Некто Мартин Шульц, личный телохранитель господина Леманна — всего лишь обер-лейтенант, но с такими замашками, что не снилось и бригаденфюреру. Рослый такой, голова сплющена, почти безволосая, глаза рыбьи… Все было понятно, убийца выстрелил Хоффману в висок, рядом положил его «люгер» без патрона в обойме. Позднее с Кравицем провели профилактическую беседу, смысл которой сводился к следующему: хочешь жить — молчи. Так надо ради блага рейха. Рейх — это святое. Вопрос об эшелоне с золотом поставил адъютанта в тупик. Он недоуменно пожал плечами. Да, он в курсе, что проводилась реквизиция (об этом весь город знал), но какое ему дело до дальнейшей судьбы ценностей? О том, что в ночь на 10 февраля с вокзала ушел секретный состав, он тоже не знал.
Офицеры переглянулись. В сущности, логично. Знал бы, разве позволили бы жить дальше?
Но Верест упорствовал. В этом «топтании на месте» могло родиться «зерно». Следующей была женщин