а — средних лет, с тщательно уложенными волосами, с сединой на висках. Ее привезли из дома. Она волновалась, боялась, что арестуют. За что? Она всего лишь работала в городской администрации, была секретарем заместителя бургомистра по транспорту Отто Дрекслера. Что она сделала? Она не участвовала в преступлениях нацистов!
— Вот ведь чудеса на белом свете, — сокрушенно вздохнул Репницкий. — Какого немца ни спроси, он не участвовал в преступлениях нацистов. А кто тогда участвовал? Может, их и не было — никаких преступлений?
— Но-но, товарищ капитан, я бы попросил… — бдительно заметил Сенцов. Оба язвительно ухмыльнулись. Женщина смотрела на них с испугом.
— Фрау Манн, вас ни в чем не обвиняют, вы вызваны в качестве свидетеля, — с нажимом проговорил Верест. — Все это вы уже рассказывали, но другому следователю. Теперь попробуйте рассказать мне. Итак, утро 11 февраля… Помните?
— Господи, конечно же… — Фрау Манн подтянула под себя ноги, словно какой-то гном собирался схватить ее за пятки. — Это было так страшно… Когда я пришла на работу, господин Дрекслер уже находился на рабочем месте. Он был очень взволнован, сказал мне, что не выспался, потому что полночи провел на вокзале по долгу службы… Он хотел еще что-то добавить, но осекся, промолчал. Потом покурить вышел. Ему звонили, а его не было, и я вышла, чтобы поторопить. А курит он всегда на лестнице черного хода, там люди редко бывают… Господи, я видела, как его тащил за ноги мужчина в плаще, голова у господина Дрекслера была окровавлена… Я не знаю этого мужчину, такой высокий, практически лысый, глаза такие равнодушные… Он уложил тело под лестницу, при этом еще насвистывал что-то… Это был «Немецкий реквием», Иоганнес Брамс…
Офицеры переглянулись. Символично, нечего сказать.
— Я попятилась, он услышал шум, вскинул голову, но я успела отскочить, и он, по-видимому, не понял, кто это… Мне было страшно, я умирала от страха. На цыпочках побежала к себе и сразу застучала на машинке. Этот ужасный тип заглянул через минуту, спросил, где герр Дрекслер. Я пожала плечами, сделала вид, что страшно занята, а он так смотрел… Потом сообщили, что господин Дрекслер случайно упал с лестницы и сломал шею… Я делала вид, будто ничего не знаю, ничего не видела… Больше я не встречалась с этим страшным человеком, но он мне до сих пор снится…
— Ну, что ж, при первом допросе фрау Манн не сообщала приметы убийцы, или наш работник их не записал. — Павел проводил глазами убегающую женщину. — А работал снова телохранитель Леманна Мартин Шульц. Прямо многостаночник какой-то — везде успел. Что-то подсказывает, товарищи, что фигура не лишена интереса и достойна потери времени…
— Не понимаю, при чем здесь этот душегуб, — пожал плечами Сенцов. — Возможно, и Кёнига прикончил он — днем ранее. И того банкира — как его? Генриха Краузе. С этой стороны, товарищи, все понятно. Устранялись посторонние, что-то знавшие об операции, связанной с эшелоном. Гауляйтер — основное звено, тоже понятно. Что дальше?
— Нужно местность прочесывать вдоль полотна, — проворчал Репницкий, — вдруг найдем следы?
— А вдруг нет? — возразил Павел. — Терпение, товарищи офицеры. Не хотелось бы вспоминать про Бога, который сам терпел и нам велел. Кто там у нас на очереди? — начал он перелистывать бумаги.
На очереди ждал маленький трясущийся человечек по фамилии Каульбах — банковский служащий, ответственный за хранилища. «Божьему одуванчику» было не меньше семидесяти, и оставалось удивляться, за что он заслужил такое доверие и почему его не убили.
— Я всю жизнь нахожусь в банковской системе, господа советские офицеры… — бормотал старик. — Я ответственный и исполнительный работник, твердо знающий, что такое тайна… Но клянусь вам, я не был посвящен ни в какие тайны… Весь город знал, что по приказу гауляйтера у населения изымаются материальные ценности… Мы сами с супругой сдали замечательный баварский сервиз конца прошлого века… Посуда изысканная, позолоченная… Все равно ведь лишились бы в этой неразберихе… Я точно день не помню, в блокноте записано, в банк пришел господин Манфред Крюгер… я не знаю, как его звание в иерархии СС, но он работал с Леманном. Поставил в известность, что в подземное хранилище банка доставят груз и он будет там находиться до особого распоряжения. Крюгер не спрашивал разрешения, он просто ставил в известность. Я не мог отказаться, разве можно отказать СС? В мои обязанности входило очистить подвальные помещения, обеспечить удобный доступ с улицы и удалить всех посторонних… Я не думал, что будет такой колоссальный объем… Несколько ночей подходили грузовые машины, по пандусу въезжали в подвал, солдаты разгружали ящики — здоровые такие, наверное, снарядные… Их принимали по описи, по номерам. Но я в этом не участвовал. Подвалы у нас не маленькие, но они оказались забиты доверху! Работников банка отстранили, подвалы охранялись больше месяца. Потом еще что-то привозили, но меня даже в известность не ставили. Заправляло всем СС…
— Что у нас по Манфреду Крюгеру? — повернул голову Павел.
— Все хорошо, — фыркнул Репницкий. — Майор Крюгер выполнил свою историческую миссию и был убит советским снайпером пятнадцатого апреля в северном районе города Унхорст. Состав он не сопровождал. О маршруте мог не знать.
— Потом какое-то время было тихо, — продолжал старик. — Вечером же девятого февраля, как только стемнело, началось какое-то безумие… Подогнали грузовики, не меньше роты физически развитых солдат, до полуночи все погрузили и увезли. Мне сообщили об этом только утром. Знаете, словно гора с плеч свалилась…
— Вам повезло, господин Каульбах, что вас оставили в живых, — заметил Верест. — Вашему начальнику господину Краузе повезло меньше.
Снова мелькали лица — испуганные, равнодушные, кто-то под конвоем, других привезли из дома, поскольку в первом приближении они преступлений не совершали. Несколько выживших солдат СС — их еще не отправили на «восстановление разрушенного войной хозяйства», они принимали участие в погрузке эшелона ночью 10 февраля. Мела поземка, было холодно — минус 8° по Цельсию, дул пронизывающий ветер. Снежный покров был неустойчивый — по крайней мере, в городе. Эсэсовцы мерзли в своих утепленных шинелях — не декабрь, конечно, 41-го под Москвой, но и не Алжир. Погрузкой командовал какой-то лощеный хлыщ из СС в звании обер-штурмбаннфюрера, с греко-римским профилем, хорошо поставленным командирским голосом. Погрузка была отчасти механизированной — в пакгаузе ящики (действительно снарядные) лебедкой поднимали на стальную тележку, выкатывали к путям, где их по трапу переправляли в вагоны, а там уж дюжие молодцы вручную занимались плотной укладкой. Работа кипела параллельно в нескольких пакгаузах. Благодаря слаженным действиям состав загрузили довольно быстро. Как он уходил, люди уже не видели. Роту построили, вывели с территории путевого хозяйства. Солдаты гадали, что это было. Кто-то правильно предположил — конфискованные ценности. Другие предлагали иные версии: архивы рейха за много лет, боеприпасы, серийная партия новейших ракет — то самое «оружие возмездия», о необходимости которого истерично вещал фюрер…
На следующий день роту бросили в бой, а еще через неделю немногие выжившие даже забыли, что они делали на том вокзале…
— Да, мы с Себастьяном Войчеком проверяли состав перед отправлением, — бормотал невзрачный путевой обходчик Фабиуш Саповски. — Осмотрели все сцепки, тормозные шланги, колодки, проверили состояние колесных пар… Нам в спину дышали солдаты, они не отходили, следили за каждым нашим шагом… Себастьян еще пошутил: вот сейчас осмотрим, дескать, а потом нас в яму, и расстреляют… Солдат услышал, что мы разговариваем, заорал на нас, стал махать прикладом… Мы не видели, что находится в вагонах, путевую бригаду запустили уже после погрузки, мы быстро все осмотрели и ушли на участок… Оттуда видели, как уходил состав — медленно так отходил, тяжелый был… Часовых на тормозных площадках вроде не видели, но какие-то люди находились в вагонах, может быть, не в каждом…
— Да, девятого и десятого февраля я был дежурным по станции, — вещал невысокий плотный субъект по имени Збигнев Рыбус. — Поездов в это время ходило мало, просачивалась информация, что Красная армия вот-вот перережет ветку на Зальденбург… Было много беженцев с восточных областей, многие жители Креслау хотели выехать на запад… Но пассажирские поезда к тому времени уже не ходили. Люди давились на станции, надеялись, что власти прикажут формировать составы… девятого февраля мы отправили в Зальденбург последний состав — там был в основном военный груз, две сотни раненых и члены семей военного и гражданского начальства — те, кто не смог уехать раньше… В ночь на десятое был только один поезд, мне приказали его отправить ровно в четыре утра… Я отправил, да меня бы расстреляли, допусти я задержку… Информацию о конечном пункте никто не предоставил, клянусь, это правда! Я сам еще удивился, неужели начальство рассчитывает, что поезд сумеет проскочить Зальденбург? Но наше дело маленькое, нам приказали, мы отправили… Никаких сообщений по ходу движения от бригады машинистов не поступало, паровозом управляли не наши люди… Позднее я узнал, что путь западнее Зальденбурга уже был отрезан больше… простите, советскими войсками, и подумал: ну, точно они попались, не доехали… А в ночь после отправки к нам пришел человек в форме СС — у него «мертвая голова» была в петлицах, посоветовал забыть о том, что было, мы ничего не видели и не делали. Имени офицера не знаю, невысокий, глаза такие въедливые… Я с вами чистосердечен, товарищи офицеры, я искренне хочу помочь, но даже не знаю, что еще могу рассказать…
— Меня зовут Анна Кирхнер, — медленно произносила под запись высокая, сухая, малопривлекательная особа. — Последние три года я работала горничной в доме господина Вольфа Леманна на Альтенштрассе… Да, он был семейный человек. Супруга Бригитта — такая надменная, своевольная, не понимаю, что он в ней нашел? Двое маленьких детей — Гертруда и Гельмут. Девять и семь лет, очень капризные дети с непомерными запросами… До меня горничной была некая Эмма… не помню ее фамилии, так Бригитта выгнала ее со скандалом, заподозрив в том, что она спит с ее мужем. Со мной, слава богу, таких подозрений у фрау Леманн не возникало…