Офицеры заулыбались, ну, как тут сдержишься?
— Да уж, страшнее не выдумать… — пробормотал майор Сенцов. — Лечь с такой — хуже высшей меры социальной защиты…
Женщина вздрогнула, неприязненно посмотрела на майора из ГБ, словно вдруг стала понимать русский язык. Сенцов сделал постную мину, уставился в потолок. Не могла она понимать по-русски, просто уловила недвусмысленную интонацию.
— Мы отвлеклись, — заметил Павел. — До какого времени вы служили в доме Леманна? Где сейчас находится его семья? Что можете сказать о его… привычках, характере? Когда вы в последний раз его видели? — Вопросы сыпались как из рога изобилия.
— Семью он отправил самолетом в Мюнхен где-то в начале февраля… Тогда еще можно было летать безопасно — с аэродрома в Пандау. Я впервые слышала, чтобы Бригитта плакала. Они полночи выясняли отношения, мне кажется, он даже ударил ее, хотя на герра Леманна это непохоже… Он говорил, что скоро мы погоним обратно Советы, что вот-вот на вооружение Германии поступит чудо-оружие, мы соберем войска в мощный стальной кулак… И уже в марте вся семья сможет вернуться в Креслау. Эти заклинания мы слышали каждый день — по радио, с плакатов, из громкоговорителей… Я видела, как их отвозили под охраной на аэродром. Герр Леманн после этого выглядел так, словно с него кандалы сняли… Потом он обмолвился, что все благополучно добрались до Мюнхена… Я не знаю, что там сейчас происходит…
Павел молчал. Столица Баварии к концу войны подвергалась «ковровым» бомбометаниям союзников. Не жалели ни бомб, ни снарядов. Американцы вошли в город 30 апреля, не встречая сопротивления. Больше половины зданий было разрушено, погибла четверть населения. Исторический центр Мюнхена практически весь лежал в руинах.
— Я служила в доме на Альтенштрассе до 29 апреля 45-го года. Западное крыло особняка подверглось бомбежке, в восточном был пожар. Уцелела центральная часть дома. Последние два дня мы с поварихой Гертой провели в подвале. В последний раз я видела своего хозяина вечером 28 апреля. Он выглядел вялым, был смертельно бледен, несколько дней не брился, что весьма нехарактерно для господина Леманна. Он сухо сообщил, что больше в наших услугах не нуждается, поблагодарил за работу и выдал расчет в рейхсмарках. Когда мы с Гертой проснулись утром, его уже не было. Мы обошли все уцелевшие помещения, но господина гауляйтера не нашли. Возможно, он уехал ночью. Налетели самолеты, началась бомбежка. Мы побежали в подвал — и весьма вовремя, потому что одна из бомб попала в уцелевшую часть дома и полностью ее разрушила… Герту контузило, я оказывала ей помощь. Мы выбрались из руин, побежали в бомбоубежище, где уже находилось несколько сот человек… В личную жизнь господина гауляйтера я никогда не вмешивалась. — Сухопарая особа надменно поджала губы. — Он писал письма своей жене, надеялся, что когда-нибудь они воссоединятся. С февраля по конец апреля я видела его редко — он был весь в делах, сильно уставал, постоянно проводил какие-то совещания, записывал воззвания на радио. Как человека, мне не в чем его упрекнуть. — Дама с вызовом посмотрела на советских офицеров, задержала неприязненный взгляд на Сенцове. — Он был вежлив, учтив, обходителен, никогда не мешал домашние дела с работой. Он мог вспылить, но при этом всегда держался в рамках. Герр Леманн был идеальным семьянином. Я не верю, что такой человек мог позволять себе жестокости, которые приписывают ему злые языки…
Офицеры задумчиво смотрели, как дама с гордо поднятой головой покидает комнату для допросов.
— Надо же, — мотнул головой Сенцов, — назвал страшной. Неловко как-то. Думал, она знает.
— Не могу понять, почему ее не арестовали, — пожал плечами Репницкий. — Это же враг, несколько лет работала рядом с главным упырем Нижней Силезии.
— Мы воюем с горничными? — покосился на него Верест. — Как вам угодно, товарищи офицеры, но только без меня. Итак, кто у нас остался «на десерт»?
На «сладкое» остался бывший комендант Креслау генерал пехоты Людвиг Майер. Это был мужчина лет сорока пяти, среднего сложения, с поседевшими волосами, голубоглазый. Военную форму ему сохранили и даже позволяли приводить ее в порядок. События конца апреля — начала мая сломали генерала, он был уставшим, подавленным, полностью безучастным к своей судьбе. На левой щеке выделялся не заживающий шрам в форме руны «зиг», видимо, осколком царапнуло. К пленным генералам вермахта, в отличие от деятелей из СС, представители советского командования относились в целом нормально.
— Почему меня допрашивает капитан Красной армии? — вздохнув, пробормотал Майер. — Согласно моему статусу, это должен делать, по меньшей мере, полковник…
— Серьезно? — удивился Верест. — Вы еще не избавились от былых замашек, господин генерал? Вас допрашивает офицер контрразведки Смерш, имеющий серьезные полномочия. Считайте, что полковник. Нас не интересует ваша деятельность на посту коменданта города. Вас не будут подвергать физическому и психологическому воздействию. Вы — военный человек, достойно вели себя в боях с Красной армией, грамотно наладив оборону города. Мы знаем, что вы берегли своих солдат, проявляли заботу о раненых, о гражданском населении. Вы находились до конца со своими подчиненными. Все это заслуживает уважения. Если вы и несете ответственность — то только за то, что до последнего тянули с капитуляцией. Допускаю, что этим самым вы выполняли приказ, сохраняли честь мундира. Мы не собираемся вытягивать из вас военные тайны.
— Тогда что вам нужно?
— Будете разговаривать?
— Хорошо, спрашивайте, мне нечего скрывать…
Он с удивлением выслушал капитана контрразведки, после чего какое-то время пребывал в замешательстве.
— Вы должны понимать, что это золото уже никогда не пойдет на благо рейха, — добавил Павел. — Четвертого рейха в ближайшие тысячелетия не предвидится, уж об этом мы позаботимся. Никто и не собирался отправлять эти ценности на нужды Германии. Есть подозрение, что гауляйтер и связанные с ним лица намеревались это золото присвоить. Ждали лишь возможности. И, похоже, им это удалось.
— Я не страдаю алчностью, господин капитан, — пожал плечами Майер. — Жил скромно, пользовался только самым необходимым. Можете спросить у людей, которые меня окружали. Я — солдат, и не трепещу от блеска золота.
— Это похвально, господин генерал. И все же в армейских кругах этого округа вы были первым человеком и должны обладать информацией.
— Боюсь, она вас разочарует, капитан. Мы не были врагами с Леманном. Да, я испытывал и испытываю неприязнь к СС и НСДАП, в которую никогда не вступал и не собирался. Мне не нравился Адольф Гитлер, который изначально вел страну к ее разгрому и международному позору. Не нравилась национальная политика государства, построенная на уничтожении так называемых неполноценных народов. Я ненавидел руководство рейха, набивающее свои карманы. Я был солидарен в душе с полковником Клаусом фон Штауффенбергом, устроившим в прошлом году заговор против Гитлера, и очень переживал, когда он проиграл. Но я — гражданин Германии, господин капитан. Никогда не устраивал козней партийному руководству. Я выполнял свои обязанности, не искал конфликтов. С господином Леманном мы поддерживали ровные деловые отношения. Каждый занимался своей работой. То, что мне не нравилось в его деятельности, я умел скрывать. И никогда не проявлял излишнего любопытства…
— То есть вам плевать, что вы, человек, до конца выполнивший свой солдатский долг, будете прозябать в тюрьме еще лет двадцать. И это в лучшем случае, если не подтвердится ваше участие в преступлениях против человечности. А садист и душегуб Леманн, ловко прикрывавшийся манерами, доживет свой век где-нибудь в Парагвае, швыряя направо и налево украденное золото? Думаю, триста тонн ему на какое-то время хватит…
— Не надо иронизировать, господин капитан… — Щеки пленника слегка заалели. — Он, может, и сбежал. Но как он вывезет это золото из страны? Ладно, я понимаю, ему совсем не обязательно вывозить ВСЕ золото… — Генерал вздохнул и продолжил: — Признаюсь честно, капитан, я бы охотно вам помог. Леманн предал наши идеалы… если все действительно так, как вы говорите. Но ума не приложу, как я могу это сделать. Про конфискованные ценности знают все. Интрига же вокруг них меня не волновала, этой темы я не касался, имея другой круг обязанностей: оборона города, защита мирного населения. Гауляйтер и так наломал дров, когда зимой приказал жителям уйти из города. Мы потеряли в тот месяц восемь тысяч женщин, стариков и детей. Он даже не признал свою ошибку. Пару раз я был у него дома по делам службы, несколько раз участвовал в совместных заседаниях, посвященных обороне… — Майер закрыл глаза, начал вспоминать. — Да, неоднократно я его видел в компании герра Краузе, временно возглавлявшего филиал Государственного банка. Они поддерживали отношения… В этом нет ничего удивительного, если весь конфискат отправлялся на хранение в банк. Допускаю, что после отправки эшелона Леманн отдал приказ убрать Краузе. Обычная перестраховка, не думаю, что Генрих Краузе знал о маршруте поезда, не та фигура…
— А кто может знать?
— Вы ставите меня в тупик, капитан… Всерьез полагаете, что пехотным генералам поверяют такие тайны? СС и вермахт — разные ведомства, разные войска, разное руководство. Иногда мы сталкиваемся в окопах, но это редкое явление. Боюсь, у меня плохая новость для вас: не осталось никого, кто может вам помочь. Говорю без злорадства. У СС было много недостатков, но неумение хранить свои тайны сюда не входило. Вы напрасно теряете время.
— Вспомните февраль текущего года. Десятого числа ушел состав. До Зальденбурга он не дошел. Существует ли в природе ветка, на которую он мог свернуть?
— Не уверен… — немного подумав, ответил генерал. — В районе имелись шахты, рудники, но основная масса предприятий сосредоточена в других квадратах. Туда вели, как правило, автомобильные дороги. Иногда прокладывали узкоколейки, но состав не пройдет по узкой колее, верно? Если не ошибаюсь, лет пять назад выходил приказ, запрещающий использовать данный участок в промышленных целях. Здесь ходили воинские составы, пассажирские поезда, направление было загружено. Врезанные ветки внесли бы неразбериху в график движения. Пара путей там имелась, но это старые дела, предприятия заброшены, полотна в упадке — это не то, что вам требуется.