— Ну, ты и герой, дружище, — процедил знакомый голос. — С головой рассорился, или как? Нам плевать, кого вы тут ловите! Контрразведка Смерш, следуем в распоряжение вашего отдела! А ну, вызывай капитана Вереста, пока к стенке не поставили!
Перепалка разгоралась, в нее вступали новые люди.
— А ну, ша! — проорал Павел. — Что за бардак на контрольно-пропускном посту? Капитан Верест, командир особой оперативной группы отдела контрразведки! Опустить оружие! Это мои люди!
— Тьфу ты, командир! — сплюнул возмущенный капитан Звягин. — Тебя сама удача послала. Эти идиоты, представляешь, утверждают, что мы немецкие засланцы, документы наши «липовые», и сейчас прибудет группа, чтобы доставить нас за решетку.
— А утром — к стеночке! — радостно заулыбался молодой лейтенант Рома Окулинич. — Товарищ капитан, что за хрень? Почему вы до сих пор порядок не навели? Где оркестр, где ковровые дорожки?
— Ага, завернут нас в эти ковровые дорожки, — проворчал старший лейтенант Дмитрий Котов. — А оркестр играть будет после… Не представляешь, как мы рады тебе, командир. Словно и не расставались на эти долгие два дня. Ты как-то неважно выглядишь, — подметил вдруг он.
Подбежал сержант — начальник поста, начал что-то яростно нашептывать энкавэдэшнику, стреляя глазами в сотрудников Смерша. Дескать, он же говорил!
— Виноваты, обознались, — проворчал тот, вешая автомат на плечо. — Сами понимаете, товарищ капитан, время трудное, повсюду вражеские агенты. Мы просто выполняем свою работу. Сейчас вернем им оружие и документы…
— Уйдите! — поморщился Верест. — Чтобы глаза мои вас тут не видели…
Ретивые работники НКВД неохотно вернули оружие, вещи и разошлись. Павел был дико рад своим товарищам, даже скорбь и усталость отошли на задний план. Он жадно разглядывал пропыленных, одетых в полевую форму офицеров-пехотинцев. Навьюченные вещевыми мешками, офицерским и автоматическим оружием — у них был такой вид, словно они от Берлина шли пешком (хотя и могли, не так уж далеко). Молодец, подполковник Шалаев, не подвел.
— Не очень вас здесь встречают, товарищи офицеры? — усмехнулся он. — По сусалам не успели получить?
— Мы сами кого угодно наградим, — хмыкнул Окулинич. — Котов врезал одному по носу, когда тот за грудки хвататься начал. Они и давай истерить, стволы тыкать. Ну, мы объяснили товарищу, что если долго смотреть на звездное небо, то кровь из носа перестает идти. Знаешь, у них совершенно отсутствует чувство юмора…
Любопытный Звягин отогнул брезент в «газике» — и тоже попятился. Чуть креститься не начал. Остальные стояли сзади, мрачно смотрели.
— Черт, командир, но тут же для живых… — пробормотал Окулинич. Но, всмотревшись в серое от усталости лицо командира, торопливо добавил: — Извини, наверное, я что-то не понимаю…
— Без нас за работу взялся, — вздохнул Котов. — Что происходит, товарищ капитан?
— Я позднее объясню. В засаду попали. Вы на транспорте? Хорошо. Садитесь и езжайте за нами, не отставайте. В комендатуре получите информацию, инструкции, и попытаемся вас расквартировать.
Глава девятая
Несмотря на поздний вечер, во дворе комендатуры было людно. Въезжали и выезжали машины, суетился служивый люд. Сновали люди в штатском с повязками польской милиции. Павел вызвал дежурного, в нескольких словах описал ситуацию. Прибежали несколько красноармейцев, извлекли тела из джипа. Павел мрачно смотрел, как товарищей, еще недавно искрящихся жизнью, заворачивают в холщовую мешковину, уносят на задний двор, где ожидалась машина из морга. Эх, Репницкий… Долгая бюрократия, куча справок, заверений, «похоронка» родным на Псковщину… Как объяснить безутешной родне, что людям приходится умирать и после войны?
— Спасибо за службу, Павленко, возвращайся в казарму, — пожал он руку впавшему в депрессию ефрейтору. — Если бы не ты, лежать бы нам всем в этой поганой немецкой земле. Ты проявил выдержку и смекалку, я доложу начальству, похлопочу о представлении к награде.
— Служу трудовому народу, товарищ капитан, — вздохнул ефрейтор и поволокся в расположение части. Павел жадно курил, одну папиросу за другой. Сотрудники Смерша, прибывшие за ним, мялись у своей машины, пока не проявляли активность. Двор комендатуры освещался фонарями. Подошел взволнованный майор Сенцов — серый от усталости, с воспаленными глазами, выслушал историю и начал сдавленно ругаться:
— Словно знал, капитан, чувствовал, что что-то пойдет не так… Нельзя вам было одним ехать, сам виноват, какого хрена ты меня развернул с этой фашистской сволочью? Хотя странно, — недоуменно пожал он плечами, — зачем они на вас напали? Просто так — лишь бы напакостить Красной армии? Откуда они вообще взялись? Не подозреваешь, что в горах у них мог сохраниться некий объект, который они и патрулируют? Мы же в эти горы фактически не ходим — не до этого пока. Да и пролезть через них можно лишь с проводником. А проводники кто?
— Мне кажется, это связано с баронессой, — отозвался Павел. — Отслеживали ситуацию вокруг замка, туда — пропустили, а вот обратно по некой причине решили не выпускать…
— Баронесса что-то рассказала? — встрепенулся майор.
— Фактически ничего. Завтра будем разговаривать, Федор Михайлович. Хрень какая-то с цифрами. Мне еще Шалаеву докладывать о наших потрясающих успехах. Единственная радость — моя группа прибыла, — кивнул он на своих офицеров, которые с любопытством на них поглядывали.
— Группа — это хорошо, — согласился Сенцов. — Будет с кем работать вместо выбывшего Репницкого… А у нас поляки бузят, представляешь? Их «Народная милиция», которую создали по указу Гомулки, — цепные псы какие-то. Вскрыли подпольную ячейку разгромленной Армии крайовой у себя в управлении — ну, так говорят, мы пока не разбирались. За несколько часов арестовали больше тридцати человек, включая заместителя начальника управления Крыжовского. Кто-то сопротивлялся — его шлепнули. Теперь нам все это дерьмо разгребать… Сначала меня откомандировали вашей группе помогать, теперь уже решается вопрос о переводе на другой участок. Там, похоже, длинный хвост тянется — враги не только в руководстве милиции, но и в местном комитете Польской рабочей партии…
Рвение Владислава Гомулки — Первого секретаря Польской рабочей парии — переоценить было трудно. Только он мог с таким усердием, граничащим с безумием, насаждать в Польше советские порядки, причем делать это ускоренными темпами, с опережением всех разумных графиков. «Щепки» летели, как на лесопильне. В узких кругах этого вчерашнего обиженного подпольщика называли «маленьким Иосифом», и было за что. Он являлся идеальной фигурой, чтобы вести многострадальную страну к очередным победам над здравым смыслом.
— Ладно, не расстраивайся, Федор Михайлович, — отмахнулся Павел. — Понадобится помощь, снова тебя высвистим. Твою наблюдательность и умение ориентироваться я сегодня оценил. Уже допросили немецкого лазутчика?
— И какой практический прок от моей наблюдательности? — Сенцов смутился, отвернулся. — Ну, привезли его в бывший изолятор гестапо, дали отдельную жилплощадь общим объемом три кубических метра. Вроде охраняли, и сам сломался, о пощаде просил, клялся, что все расскажет. Волынку протянули с допросом, отвлекли эти хреновы «польские товарищи». Прихожу за ним, а он весь синий на нарах валяется, пена изо рта, не дышит. Конвоир прибежал — от страха чуть не обделался. И правильно, уже арестовали этого лоботряса за халатное отношение к обязанностям, в карцер бросили…
— Как это? — не понял Верест.
— Да мы тоже не поняли как, — буркнул Сенцов. — Потом допетрили, когда осматривать начали. В воротнике была ампула зашита. Они ведь часто такие штуки носили, особенно когда к нам в тыл направлялись. Покончить с собой, если схватят, цианид практически мгновенно действует. Знали, что мы разговорим даже самых упертых…
— Он вроде не походил на самоубийцу, — расстроился Павел.
— Ну, да, — согласился майор. — Испуганный, сломленный, готовый маму продать, лишь бы жизнь выклянчить. Но, видать, собрал последние крохи самообладания, когда один остался, вспомнил про свой фашистский долг, или как он там у них называется… Я тоже виноват, Павел Сергеевич, прости, — покаялся майор, — не хочу снимать с себя ответственности. Ну, не сообразил про эту ампулу. И дела отвлекли от этого гада, подполковник Савельев вызвал в управление по польским делам…
— Ладно, чего уж там. — Павел не скрывал расстройства. — Такой уж день сегодня незадачливый… До завтра, Федор Михайлович. Будут новости, докладывай…
К подполковнику Шалаеву даже подниматься не пришлось — сам спустился со своих высот. Он тоже не похорошел со вчерашнего дня, осунулся, сутулил спину. Люди на таких должностях практически не спят. Два часа на сон на какой-нибудь раскладушке в углу — нормально. Раньше приговаривали, после победы, мол, отоспимся. Теперь недоумевали: надо же было до такого додуматься. Он молча выслушал доклад, руки при этом нервно блуждали в карманах галифе. Когда Верест закончил, поднял голову, смерил задумчивым взглядом приосанившихся оперативников и сплюнул в сердцах:
— Не уберег ты мне Репницкого, капитан, эх!.. Невелик был умище, но правильный, грамотный сотрудник… Ладно, будешь работать со своей группой, я распоряжусь, чтобы их поставили на довольствие. Жилье нужно?
— Что-нибудь придумаю, товарищ подполковник. Мне важно, чтобы мои люди постоянно находились рядом.
— Хорошо, сам решай жилищные вопросы, у нас в офицерском общежитии все переполнено… Что прикажешь делать с фрау Шлессер?
— Прошу принять на веру, товарищ подполковник, — имею опыт в деле психологии и физиономистики. Ее бросил любовник, наобещав всякую кучу приятностей, и она рассказала все. Но могут быть нюансы. Она может что-то вспомнить, ей могут нанести визит… Предлагаю пока не заморачиваться на ее причастности к делам нацистов, позднее все это отработаем. Сейчас нас волнует только эшелон. Я бы не стал тянуть резину, товарищ подполковник. Время позднее, и все же распорядитесь отправить вооруженный наряд в замок. Пусть привезут баронессу и поместят под надежную охрану. Не надо в тюрьму — это слишком, сужает рамки понимания и дальнейшего сотрудничества. П