— Ни хрена себе погуляли… — пробормотал помертвевшими губами Звягин.
— Леха, валим, на хрен, сейчас все посыплется…
Они вонзились в лес и стали продираться через кустарник.
— Мужики, я здесь… — выбрался из-под вывороченного дерева живой, но отнюдь не здоровый Рома Окулинич. Он умудрялся сжимать автомат, на разорванном рукаве красовалась повязка, пропитавшаяся кровью. — Мужики, вы какого хрена там учудили…
В районе горы уже творилось что-то страшное. Монстр бесился внутри горы, бил кувалдой по недрам…
Они тащили раненого, потом Верест оставил товарищей, пробился сквозь кустарник, игнорируя порезы, и забрался в амфибию, которая благополучно их дождалась. Ключ на полу, куда и бросил, двигатель завелся, куда бы он делся! Павел рывками вывел машину на поляну задним ходом. Звягин подтащил к «корыту» раненого Рому, тот почти не стонал, закусил губу от усердия. В глазах паренька стояло изумление, видно, с жизнью уже простился, а тут такое…
Амфибия покатилась по склону, круша молодые деревца. Пересекла дорогу, снова вонзилась в кустарник. Пассажиров подбрасывало, Окулинич орал от боли… Блеснула гладь реки. Справа мост, за ним еще одна гора — элемент большого подземного предприятия. Амфибия разогналась и с разгона вонзилась в воду, завертелась. Течение подхватило, понесло. До ближайшей излучины вроде все нормально…
Павел зачарованно смотрел назад. Открывался вид на громаду, в глубинах которой царил ад. Гора как-то сплющилась с боков, с нее катились булыжники, отваливались террасы, целые куски с деревьями и кустарниками. Все входы оказались перекрытыми громадными завалами — уж наверняка немецкие инженеры все рассчитали… Гора как-то плавно проседала, делалась ниже. Воцарился дикий грохот, все, что отваливалось от нее, сползало и катилось по склону, уничтожая лес, в котором они только что находились.
— Охренеть!.. — восхищенно пробормотал Звягин. — Мы, в натуре, мужики — естествоиспытатели — меняем первозданный облик дикой природы… — пошутил он.
«За что нас, разумеется, по головке не погладят», — мрачно подумал Верест. Смеяться как-то совсем не хотелось…
Все последующие события сохранились нечетко. Работал винт, но это мало помогало. Со стороны моста захлебывался пулемет — пули гроздьями плюхались в воду, поднимая «праздничные» фонтаны.
Но это были всего лишь проводы… Излучина втянула в себя амфибию, и река понесла ее, безжалостно колотя о камни. Предположение о порогах оказалось точным, их несло к обрыву, с которого бурно падала вода. В наступающей темноте это было хуже, чем просто страшно…
— Товарищ капитан, забудьте про меня, спасайтесь… — закатывая глаза, прохрипел Окулинич.
Еще один хренов самоубийца! Выпрыгивать было поздно, да и глупо, поэтому Павел включил последнюю передачу и направил капот амфибии на обрыв. Машина точно вписалась между зубьями, провалилась в пучину под дикий рев из трех луженых глоток. Самое удивительное, что она осталась на плаву! И держалась еще секунд пятнадцать, пока днище не пропорол подводный гребень, а пассажиров не выбросило на камни…
Они выбрались на берег — избитые, задыхающиеся. Потащили уже синеющего Рому: Верест за шиворот, Звягин за ногу… Потом лежали на камнях, не в силах пошевелиться, молитвенно смотрели на небо, в глубинах которого зажигались звезды…
Немного отдохнув, двинулись в путь.
Не меньше часа брели по какому-то ущелью, пока не вышли на дорогу, там и упали на проезжую часть. Остановилась «полуторка», испуганный водитель в засаленной фуфайке начал кругами носиться вокруг них. «Это Смерш, дружище… — пробормотал Верест, с трудом хватаясь за борт. — Немедленно вези в комендатуру Креслау — ты же не хочешь к стенке уже сегодняшней ночью?»
Дорогу он не помнил вообще. Лишь отбитые бока позднее намекали, что поездка была лихаческой. Потом суетились люди на КПП, связывались по телефону с комендатурой. Прибыли служивые из комендантского взвода, снова была поездка на «козлике» по разрушенному городу. Матерящегося Окулинича повезли в госпиталь, остальных — под ясные очи подполковника Шалаева. Последний не спал, изумленно моргал воспаленными глазами, выслушивая доклад. Рапортовали вдвоем со Звягиным, безвольно растекаясь по стульям, стоять не могли. Подполковник растерянно молчал, вертел карандаш в дрожащих пальцах. Вызвал людей, чтобы отвезли «отличившихся» домой.
И снова провалы в памяти. Звягин спал как сурок, а Павел еще пытался что-то делать. Блуждал по кухне, как лунатик, потом зачем-то взялся чистить сапоги, сгрузил грязную одежду в оцинкованный таз. Линда Беккер хлопотала вокруг него, мыла, чистила, лечила царапины, потом обняла за пояс, отвела в спальню, положила рядом с собой…
В четыре часа пополудни он снова сидел в кабинете подполковника Шалаева — белый как мел. Все болело, но он держался. На лице красовались полоски пластыря. Подполковник был подавлен, осунулся, непроизвольно подергивалась жилка за скулой.
— В четыре часа утра на объект по твоим следам проникла ударная группа в количестве тридцати человек, — как-то вяло проинформировал Шалаев. — В ее составе были егеря, сотрудники НКВД, отделение разведчиков. На объекте осталась горстка немцев, они пытались сопротивляться, но быстро передумали, сдались. Захвачены несколько офицеров СС, двое успели покончить с собой… Также взяты в плен трое гражданских специалистов, постоянно проживавших на объекте… Тело Котова не нашли, извини, капитан, там все завалено, вы вовремя успели выскочить… В начале тридцатых там строили оловянный рудник, долбили шахты, штольни. В 40-м объект перестраивали под производство химического оружия, но тоже до ума не довели — вследствие проблемы транспортной доступности. В 42-м году в Лейпциге фирмой HASAG была начата разработка первых противотанковых гранатометов вермахта. Объект решили переоборудовать под производство «Панцерфауст». Работали пленные, евреи, узники польских концлагерей — позднее всех расстреляли… Объект успел проработать по назначению только год, потом его законсервировали, руководство арестовали за связи с мятежниками Штауффенберга… В начале 45-го про завод почти забыли. Идея спрятать там поезд с золотом была почти гениальна…
— Где Звягин, Павел Максимович? Его не было в квартире, когда я проснулся.
— Да все в порядке с твоим Звягиным, — раздраженно отмахнулся Шалаев. — Я распорядился перевести его в другую часть. Прибыл посыльный, забрал с вещами… Когда-нибудь спасибо скажешь. Ну, извини, что не удалось попрощаться с боевым товарищем.
— Окулинич?
— В госпитале. Выживет твой Окулинич… а там посмотрим.
— Что с поездом? — сглотнув, спросил Верест.
— Он еще спрашивает… — скривился Шалаев. — Гора, по твоей милости, рухнула, не осталось ни одного прохода, поезд похоронен внутри горы, там со всех сторон десятки метров спрессованного камня…
— Но можно же как-то пробиться с помощью техники…
— Издеваешься? — вспылил Шалаев. — Нет у нас такой техники. И в Европе нет, и в Америке. А если и есть, то как ты ее туда доставишь? Представляешь финансовые затраты на подобную операцию? Хорошо, если содержимое вагонов их окупит…
— Товарищ подполковник, мы выполнили задание, — твердо произнес Верест. — Нашли поезд. А то, что случилось далее… Я склонен верить офицеру абвера, выдававшему себя за майора Сенцова. Они бы вывезли это золото — все спланировали, имели ресурсы, возможность и, я уверен, прикрытие. Может, к союзникам, может, в один из балтийских портов… У меня не было другого выхода, Павел Максимович. Что бы вы сами сделали на моем месте?
— Мне и на своем не очень уютно, — натужно пошутил Шалаев — Черт!.. — Он откинулся на спинку стула, как-то побелел, напрягся. — Хрен бы на этот поезд — жили без него, и дальше бы прожили. Но этот проклятый Трофейный комитет… Откуда он вообще взялся?
Подполковнику можно было посочувствовать. Тучи над его головой уже сгущались, и гром мог долбануть с такой силой, что досталось бы не только Шалаеву. «Куда я влез? — мрачно думал Верест. — Абакумов не захочет ссориться с Берией. Он отличный руководитель спецслужбы, но карьера не бесконечна — прекрасно понимает, Лаврентий Павлович — тот еще интриган. Ворошилов — пешка в его руках. А Верховный главнокомандующий о «золотом» эшелоне может даже не знать… Возможно, органы попытаются найти «стрелочника» (капитан Верест — прекрасная кандидатура), но спасет ли их это, если репрессируют и не за такие провинности? Самое смешное, что золото фактически у нас, известно, где оно находится, немцы потеряли над ним контроль. Но какой в этом смысл, если до него НЕ ДОБРАТЬСЯ?»
— И что теперь будет, Павел Максимович? — вопросительно взглянул он на Шалаева.
— Жизнь продолжается, капитан… Забудь обо всем, что было. Когда-нибудь, лет через 70–80, когда техника достигнет такого уровня, что сможет раскопать целую гору, пробить дорогу сквозь соседние, снести, к чертям собачьим, целый горный массив… тогда и посмотрим. Возможно, ты действовал по обстановке, в целом правильно, не мне решать… Сам понимаешь, что неприятности этим не исчерпываются. Кого Виктор Семенович Абакумов сделает крайним? За поезд, за то, что упустил гауляйтера с его дражайшей любовницей, за майора Сенцова, пропади он пропадом, — это вообще ни в какие ворота… Ладно, дважды не расстреляют, — с досадой махнул он рукой.
— Вы не сгущаете краски, Павел Максимович?
— Может, и сгущаю, — вздохнул подполковник. — Работа такая, и опыт жизненный чего-то стоит… Возможно, все не так, как нам кажется. — Он печально улыбнулся. — Подвезут по железной дороге из Лемберга парочку тяжелых горных экскаваторов, пробьются к поезду — не мытьем, так катаньем, вытащат все ценности до последнего серебряного колечка — и все это в полном составе пойдет на восстановление нашего разрушенного войной народного хозяйства… Остается только мечтать, капитан.
— Меня оставляют в вашем распоряжении?
— Что? — вышел из оцепенения Шалаев. — Нет. Тебя вызывают в Москву, в наркомат обороны. Приказ о твоем направлении уже получен. Выезжай завтра утром — как раз будет поезд в 9.30 с Фрайбургского вокзала. Сделаем место в купе. Явишься в Главное управление контрразведки к товарищу Шатунову, получишь новое назначение.