– Здравствуй, брат.
Шлем вдруг сделался тяжелым, больно сдавил щеки и затылок, в нём стало жарко и трудно дышать.
– И тебе того же, – буркнул я, сдирая шлем, нагрудник, поножи – избавляясь от всего, что напоминало о битве. – Ты раньше не мог появиться? – спросил я, заглушая грохот падающего в угол снаряжения. – Некоторые как бы волнуются.
– Прости, – пожал плечами Платон. В руках его сама собой возникла пиала, над ней взвился тугой завиток пара. – Было не до того.
– Не до того? – я медленно сатанел. – Мать с ума сходит. Меня вот выдернула… С работы твои дружки приходили… Да ты вообще понимаешь, что натворил? – я чувствовал, что теряю контроль, но остановиться не мог. – Да меня чуть не убили из-за тебя! Я сам чуть не стал убийцей…
О том, что тот тощий Хирург всё равно не жилец, я старался не думать.
– Именно поэтому я и не мог выйти на связь.
Я хотел спросить: – из-за того, что я чуть не стал убийцей? Но промолчал. Вместо этого прокрутил весь разговор с точки зрения Платона…
– Технозон. Что ты с ними не поделил? И кстати, зачем ты связался с Анонимусами? Жить надоело?
– Ты задаёшь не те вопросы, – спокойно сказал Платон и отхлебнул из пиалы.
Я постарался успокоиться. В этом он весь. Мой аутичный братец… Руганью, упрёками от него ничего не добьёшься. Только логикой.
– Зачем ты влез в игру? – спросил я. Просто так, чтобы отвлечься. Нужно было собраться с мыслями.
– Это не игра. Я создал этот мир специально, чтобы поговорить с тобой.
Я присвистнул. Столько усилий лишь для одного разговора? Ну, по крайней мере, прояснились некоторые моменты. Чересчур правдоподобные текстуры… Шрам на морде Агамемнона, например.
– Значит, я не победил Гектора во второй раз, – сказал я. Глупо, но почему-то именно этого было жаль.
– Ты и в первый его не победил… – хихикнул Платон-монгол.
– Значит, это был ты? Лицо в шлеме Гектора… Я думал, у меня крыша едет.
– Это был я. Хотел поговорить. Но ты слишком быстро вышел в Минус.
– Мог бы что попроще придумать. Позвонить, например. Или письмо отправить.
– Не мог. За мной следят и я не могу оставлять никаких следов. Ни в Плюсе, ни в Минусе.
– Кто следит?
В первый раз я заметил, как старший брат колеблется. Бескомпромиссный – главное его качество. Сейчас оно дало сбой.
– Слушай… – вдруг вернулось подавленное чувство ответственности. – Ты не ссы. Придумаем что-нибудь. Привлечем этих твоих анонимусов, еще кого-нибудь… Мы тебя вытащим. Я обещаю.
– Есть… кое-что еще.
Пиала пропала. Чётки сделали – щелк-щелк – свой ход. Чёрный камень, белый камень…
– И что это?
– Не могу сказать.
Я старался говорить спокойно. Дышать ровно. Если я начну орать, Платон просто уйдёт. Как делал это в детстве…
– Чувак, если ты не скажешь, я не смогу тебе помочь.
– Сейчас это не важно. Пока Акира справляется с моей защитой лучше, чем это сможешь сделать ты.
Я подавил раздражение.
– И к чему тогда весь этот сыр-бор?
– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.
Вот так всегда. Платону плевать на других. Он не задумывается о том, что отрывает кого-то от важных дел. Просто выдергивает из личной жизни, как цветок из клумбы, и отдаёт приказ.
– Вот так просто, да? Играешь в свои игры, а когда тебе что-то нужно – манипулируешь людьми, добиваясь своего. Тебе плевать, что я НЕ ХОЧУ. Плевать, что я занят другими делами. Тебе приспичило – и вот он я. Со сломанной жизнью из-за того, что тебе понадобилось принести чашку чаю с кухни.
– Но это важно, – чётки щёлк-щёлк…
– Да насрать мне на твою важность! – я всё-таки сорвался. Сказывалось отсутствие практики… – Ты что, не понял, почему я перестал с тобой общаться? Почему десять долбаных лет страдал всякой фигнёй, лишь бы держаться подальше от тебя. Я больше не хочу быть твоей пешкой. Не хочу исполнять твою волю. Всё. Баста. Стойкого оловянного солдатика бросили в печку.
– Я понимаю, почему ты ушел.
– Что? – до меня не сразу дошло, что он говорит.
– Я знаю, что ты ушел из-за меня. Ты не хотел быть оловянным солдатиком. И я уважал твоё желание все десять лет.
– И что же изменилось сейчас?
– Всё.
Я опустился на пол. Садиться рядом с братом на кровать не хотелось, а стоять посреди комнаты надоело. Сидя будет легче успокоиться…
– Так, – кивнул я.
Если Платон говорит "всё изменилось" – это вовсе не метафора. Он абсолютно конкретен.
– Знаешь, я тоже изменился, – продолжил брат. – Повзрослел, стал больше понимать… Я больше не использую людей в качестве кукол, – я скептически усмехнулся. – Я создал себе других. Более совершенных. Послушных. У них нет личной жизни и я их ни от чего не отрываю… – в голосе брата была горечь.
Я смущенно вздохнул.
– Пойми…
– Я всё понимаю, – повысил голос Платон. – У всех своя жизнь. У матери, у тебя… Но веришь ли, у меня она тоже есть. Своя жизнь.
– Я верю. Я видел твою квартиру, я…
– Ты так ничего и не понял, – опять перебил Платон. – Дело не в квартире. И не в крутой работе. И не в деньгах.
– А в чём тогда?
– Дело в том, что я нашел… Впрочем, это сейчас не важно.
Я испугался. Скрыть информацию, не договорить – для Платона это всё равно, что умереть. Сколько раз в детстве он рассказывал спойлеры к фильмам, которых я еще не видел? Просто не мог удержаться. Не был способен.
– А что важно?
– Ты должен кое-что для меня сделать.
Так… Вот и вернулись к той же самой остановке.
– Хорошо. Я согласен. Так что это?
– Ты должен принести мне… одну вещь. Так, чтобы об этом никто не узнал. Ты не должен оставить никаких следов. Пройти тихо, как тень. Пройти по лезвию бритвы.
– Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что… Скажи хоть, что искать.
– Не могу. ОНИ могут услышать. Но я буду оставлять хлебные крошки.
– Кто они?
Аватар брата вдруг скрутился жгутом и пропал. Я вскочил, и меня тоже поволокло куда-то вверх, тело болезненно закрутило…
– Вылезай, – Мелета потрясла его за плечо.
– Чо чилось? – в рот, в глаза набился гель, и Мирон ничего толком не видел.
– На Церковь напали. Нужно быстро уходить.
– Напали? – он протянул руку за штанами. С неё падали комки биогеля. – Кто?
– Не задавай идиотских вопросов, – отрезала Мелета. – Кому надо, те и напали… Одевайся давай и погнали.
Слушаю и повинуюсь, товарищ командир – Мирон вылез из Ванны и потянулся за джинсами.
А гель – это ерунда. Некоторые вообще считают, что он для кожи полезный…
8
Шрифт Брайля для живущих во тьме.
И она повела его длинными каменными коридорами, в которых через неравные промежутки горели тусклые лампочки. Навстречу, быстро но без паники, двигались люди. В их руках были автоматы, пистолеты, связки светошумовых гранат, те самые машинки, что стреляют резиновыми кубиками…
Мирон никогда не видел столько оружия. Мать вашу, он ВООБЩЕ никогда не видел оружие в Минусе! А здесь его было столько, что можно вооружить небольшую армию – что, похоже, на самом деле и происходило.
– Эй, надеюсь, кипеш не из-за меня? – спросил он, притронувшись к плечу Мелеты.
Та только коротко мазнула по нему взглядом, и всё.
Значит, из-за меня. Или Платон решил замутить дымовую завесу. Чтобы я мог свалить… Так что, как ни крути – виноват я.
– Ты это, извини, – сказал Мирон, подстраиваясь под быстрый шаг девушки. Ноги у неё были длинные, затянутые в узкие чёрные джинсы, и мелькали быстро-быстро.
– За что? – бросила она не оборачиваясь. Хвостик – бойцовая рыбка торчал воинственно, а маленькие розовые уши, прозрачные, когда на них падал свет лампочек, чуть заметно подергивались.
– Это я вас втянул. Точнее, мой брат. Он никогда не думает о других.
Мелета бросила на него еще один быстрый загадочный взгляд.
– Плохо ты знаешь своего брата, – сказала она.
– Да ну? – Мирон еле за ней поспевал. – Может, просветишь меня?
– Он – Бодхи. Он вывел нас из тьмы.
Такая же чушь, какую несли чёрные в той тачке. Мирон порылся в памяти. С санскрита бодхи – пробуждение. Использовалось вместе со словом саттва – существо…
Бодхисаттвами звали людей, которые стремились спасти от страданий других. Иными словами, пожертвовать собой.
– Извини, мы об одном и том же Платоне говорим? – спросил Мирон. От быстрой ходьбы он уже немного задыхался, от бесконечной каменной кладки рябило в глазах, а лампочки над головой мигали всё более тревожно. – Похож на меня, только зацикленный на своих фишках и заносчивый.
– Никто не видел Бодхи, – отмахнулась Мелета.
– Откуда вы тогда знаете, что это он?
– Знаем, и всё.
И тут погас свет.
– Стой, где стоишь, – приказала девушка. Его ладонь нащупала тонкая твёрдая ладошка. Сжала, и не отпустила.
– Опять генератор? – шепотом спросил он. Почему-то в темноте говорить громко казалось неправильным.
– Нет. Это наши отключили ток.
– Зачем?
– Ты дурак, да? Мы в темноте видим, а враги – нет.
– Значит, у тебя модифицированные глаза, – подтвердил свою давнюю догадку Мирон.
– Они здесь ни при чем, – усмехнулась Мелета. – Чтобы видеть, нужны фотоны. А мы слишком глубоко под землей.
– И как мы тогда не заблудимся?
– Я читаю стены, дурачок.
– Слушай, перестань надо мной глумиться! – он вырвал руку. – Я тебе не пацан какой-нибудь.
– Стой где стоишь, – в голосе Мелеты была паника.
– Да какого хрена! Чего ты раскомандовалась?
Руку вновь нащупала твёрдая ладошка, а рядом с лицом он почувствовал тёплое, чуть пахнущее тушенкой и сгущенным молоком дыхание.
– Если ты потеряешься, то можешь оказаться в той части катакомб, в которых никого нет, – шепот был горячий, и по спине Мирона пробежали мурашки. – Там никогда не горит свет, нет никого, кроме крыс и сумасшедших людоедов. Ты будешь блуждать, пока тьма не выпьет твою душу, пока ты не сойдёшь с ума и не начнёшь бросаться на всё, что шевелится и пить кровь… Если ты на этом настаиваешь – я отпущу твою руку. Ну так как?