— А завтра? Вы не можете еще что-нибудь попробовать?
— Если говорить честно, — сказал Берт, — выбирать нам почти что не из чего. Викарии не подходят. В бутылку он не хочет. — Загибая толстые пальцы, Берт перечислял имевшиеся возможности. — Можно было бы занять его каким-нибудь делом, чтоб угомонился. Только нашего на это не возьмешь. Уж очень хитер. Есть еще одно средство: круг и ветка рябины. А твой отец случайно не оксфордец?
— Оксфордец?
— Учился он в Оксфордском университете?
— Нет, — сказал Джеймс. — А что?
— А то, что в старину оксфордцы тоже умели угомонить призрак. Сейчас, наверное, мало кто за это взялся бы. Сейчас их обучают по-новому.
— Значит, ничего не остается? — спросил горестно Джеймс.
— Дело трудное, что и говорить.
— Что он ни натворит, виноват я. Ни карманный денег, ни пудинга. А что будет, когда уж и наказаний не хватит?
— Плохо твое дело, — сказал Берт.
— Еще бы!
— Хуже всего, что они у тебя неверующие. По-настоящему-то им, а не тебе надо бы меня звать. Куда было бы правильней.
Они спускались по лестнице. Джеймс тревожно взглянул на закрытую дверь кухни. Берт понимающе кивнул и понизил голос:
— Вот что. Мне еще доделывать твои полки, так что послезавтра приду.
— Большое спасибо, — сказал Джеймс. — Ах, чуть не забыл… — Он полез за деньгами в карман своих джинсов.
— Я платы не беру, — сказал Берт, — пока дело не сделано как следует.
Он оседлал велосипед и поехал вдоль улицы, а черная сумка хлопала о велосипедное крыло.
Джеймс был прав, думая, что колдун выжидал. Но вечером, словно вознаграждая себя за сдержанность, какую он проявил при Берте Эллисоне (если только это была сдержанность, а не временное отступление перед профессиональным противником), колдун пустился во все тяжкие.
Двери хлопали, что-нибудь то и дело падало, и почти неизменно там, где в тот момент находился Джеймс, так что крики «Джеймс! Прекрати этот адский шум» раздавались по всему дому. С только что починенным телевизором приключилась новая напасть: прогнозы погоды и передачи о полисменах и врачах (а таких оказалось большинство) сопровождались пронзительным свистом. У чайника отвалилась ручка, как раз когда миссис Харрисон подняла его, и результат был катастрофический. Тим, мирно спавший под кухонным столом, почему-то с визгом выскочил оттуда, точно кто-то сильно ему наподдал, и попался под ноги мистеру Харрисону, который споткнулся о него и упал, опрокинув при этом мусорный бачок, так что спитой чай и яичная скорлупа разлетелись по всему полу… Объяснить все эти явления можно было чем угодно: совпадениями, неаккуратностью, погодой или злой судьбой. Джеймс отлично знал, чему их следует приписать. Знал это, видимо, и Тим, который покинул все места, где привык вечером спать, и укрылся в высокой траве в самом дальнем углу сада.
Спустя несколько часов мистер и миссис Харрисон, обычно на редкость уравновешенные, пришли в состояние медленно закипающего раздражения. В результате Джеймс и Эллен были отправлены спать слишком рано и явно испытывая нехватку родительской любви.
— Несправедливо! — сказала Эллен.
— Точно это мы виноваты.
— Все эти дни все у нас идет наперекосяк. По-моему, виноват дом.
Джеймс широко раскрыл глаза. Подобная проницательность была непохожа на Эллен, которая обычно замечала лишь самое очевидное. Должно быть, что-то в ней менялось. Раз у них настало перемирие, Джеймс решил прощупать почву.
— Эллен!..
— М-м?
— Ты веришь в привидения?
Эллен осторожно спросила:
— А ты?
— Пожалуй что да. Даже наверное да.
— Знаешь, я тоже.
Они посмотрели друг на друга.
— А вот они нет, — сказала Эллен. — Мама и папа.
— Знаю. А многие верят.
— Но почему ты спрашиваешь? Думаешь, что оно и у нас завелось?
Джеймс колебался. Ему хотелось поделиться своей тайной. Но с Эллен никогда не знаешь… Она может засмеяться, может всем разболтать, наговорить глупостей. А ведь пришлось бы рассказать и о Берте Эллисоне.
— Не думаю, — сказал он, отворачиваясь. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он медленно поднялся выше, к себе, думая о том, что мог бы ей сказать: «Да, знаешь, действительно завелось. А зовут его Томас Кемпе, эсквайр. Он жил здесь три столетия назад и был колдуном, самозваным лекарем, местным полисменом, в общем, всюду совал свой нос, а сейчас думает, что вернулся и опять за все это возьмется, а я чтобы ему помогал. Он то и дело пишет мне записки. В общем, он уже больше недели живет у меня в комнате. Ха-ха!»
Он открыл свою дверь. Бутылка, которую они с Бертом Эллисоном приготовили для изгнания призрака, лежала на полу, разбитая вдребезги. Рядом с ней лежало еще одно послание, Томаса Кемпе, написанное на обороте конверта.
«Не столь ужъ я скудоуменъ, чтобы попасться на сiю удочку дважды».
8
Дважды? Не просто «попасться на сiю удочку», а «попасться ДВАЖДЫ».
Значит, кто-то уже изгонял однажды Томаса Кемпе, и притом успешно.
Когда? И каким образом? И почему он снова здесь оказался?
Весь следующий день Джеймс был так взволнован, что не мог думать ни о чем другом. Мысль, что не он один страдал от знаков внимания колдуна, была отчасти утешительной; а еще больше утешало то, что этот другой, кто бы он ни был, сумел с ним справиться. А если с ним уже раз справились, значит, это было возможно и теперь.
— В чем дело? — спросил Саймон за уроком. — Ты клюешь носом.
— Не клюю, просто думаю.
— Приходил к вам этот… экзорцист?
— Угу.
— Ну и что?
— Ну и ничего. Не получилось.
— Он что, не знал, как это делается?
— Знал, — сказал нетерпеливо Джеймс. — Не получилось, потому что колдун не поддался. Завтра попробуем опять.
— А мне можно прийти?
— Нет, — сказал Джеймс. Ему стоило немало труда разыскать Берта Эллисона и теперь не хотелось делиться им с Саймоном. И разве изгнание призрака — это публичное представление? Может быть, в присутствии многих людей оно не получается. И вообще Джеймс разочаровался в Саймоне. Помощи от него было меньше, чем могло быть. Он, конечно, проявлял интерес, во всяком случае в последние дни, но, когда надо было действовать, Джеймс оказывался один. Вот и теперь, когда стало интересно, тоже будет один, решил он. После уроков они расстались довольно холодно.
По дороге домой Джеймс все обдумал. Он знал, что дом, перед тем как его купили родители, несколько лет пустовал. А до того — так он слышал от матери — в нем жили пожилые супруги. Прежде чем туда переехали Харрисоны, был сделан большой ремонт. Особенно много работы было, как он помнил, в его комнате. «Пришлось даже выломать дверь, а на полу пыль лежала слоями, — так, кажется, говорила мать. — Там никто не жил Бог знает сколько лет…»
Что если возвращение Томаса Кемпе как-то с этим связано? Может, открыли снова чердак и освободили его? Но как и почему тот другой человек избавился от него? И когда? Узнать все это стало вдруг очень важно. Не только потому, что просто интересно, но и потому, что могло как-то помочь опять от него отделаться.
Вид Тима, который как раз завернул за угол дома и весь был в засохшей грязи, что-то напомнил Джеймсу. Тим, это было ясно, где-нибудь рылся. А вспомнив о вырытой им яме, Джеймс вспомнил и о мусорной куче в конце сада, оставшейся после рабочих, которые разобрали в доме все завалы. Там был строительный мусор, но было и другое: остовы старых стульев, связки газет, коробки с разным хламом, обломки всевозможных ненужных вещей. Миссис Харрисон не раз говорила, что надо попросить Совет графства вывезти все это.
Почем знать? Там мог быть и ключ к загадке.
Джеймс взял в угольном сарае лопату и кликнул Тима. Пусть хоть раз от него будет польза.
Они разрыли южную сторону мусорного холма, но там не оказалось ничего интересного, кроме гнезда полевой мыши, уместившегося в пучке травы между парой кирпичей. Там было пять мышат величиной всего с ноготь большого пальца, слепых, голых и розовых, как креветки, просто прелесть. Опасаясь, как бы Тим их не съел, Джеймс восстановил гнездо и огородил его для безопасности кирпичами, оставив ходы для мышки-матери. Тим наблюдал за ним с недовольным видом. Выполнив это, Джеймс перешел на другую сторону мусорной груды и снял верхний слой мусора. Здесь, пожалуй, можно было ожидать больше интересного. Перед ним предстал скелет детской коляски, набитый множеством вещей: отсыревшими и пожелтевшими газетами и ржавыми инструментами. Была также оловянная каска. Джеймс вытащил стопку газет и прочел заголовки: «КАРТОЧКИ НА ХЛЕБ ЕЩЕ НЕ ОТМЕНЯЮТСЯ», «РОССИЯ СНОВА ГОВОРИТ „НЕТ“». Даты были очень старые. Он опрокинул коляску, и в ней оказалось несколько картонных коробок, расползшихся и зеленых от плесени. Тим, возбужденно рывшийся в них, очевидно считал, что тут были крысиные гнезда. Джеймс стал опорожнять коробки.
Первая была заполнена старой одеждой, от времени и сырости слипшейся в черно-коричневый ком, где было трудно различить отдельные вещи. Джеймс разодрал этот ком и нашел пиджак, брюки, нечто бывшее когда-то бархатной шляпой и другие предметы одежды неясного назначения. Все это было очень старомодное. Следующая коробка содержала пачки открыток: морские и другие пейзажи в мутно-коричневых тонах, котята, вазы с цветами и жеманные девушки в весьма закрытых купальных костюмах. Становилось очевидным, что прежние обитатели коттеджа, владельцы этого имущества, никогда ничего не выбрасывали.
Еще коробка, еще старая одежда; пачка газетных вырезок от 1919 года — все о самолетах (кто-то увлекался здесь ранним периодом авиации); еще открытки с почтовыми штемпелями уже не 1900-х, а 1800-х годов. Джеймс понял, что чем глубже он копает, тем дальше углубляется в прошлое. Он нашел пачки писем, перевязанных грязной белой тесьмой. Он развязал одну из них, и на колени ему посыпались письма, написанные одним и тем же крупным косым почерком. Взяв одно из них, он прочел: «Милая сестра, Арнольд так был рад получить твое приглашение…» Джеймс остановился, чувствуя, что совершает запретное: чужие письма читать нельзя, даже если нашел их в мусорной куче. Но тут он увидел на письме дату: 14 мая 1856 года и вздрогнул, поняв, что писавшего давно нет на свете. Однако, читая дальше, он все же чувствовал некоторую неловкость. «Он резвый мальчик, но по натуре очень хороший, хотя мать едва ли способна судить беспристрастно…»