Когда он оставался один, разглядывал старые, потемневшие фотографии и пытался угадать, которая из торжественно-серьезных маленьких девочек в белых фартучках могла быть миссис Верити, он чувствовал Томаса Кемпе рядом с собой. Колдун ничего не разбил и не хлопал дверями, но Джеймс чувствовал, что он тут. В воздухе ощущалось напряжение, он как-то уплотнялся, но так было только для него, потому что люди вокруг двигались и разговаривали как ни в чем не бывало. Торопливо прошел мистер Холлингс; заплакал какой-то малыш; кто-то через весь зал окликал друзей. «Чего ты хочешь?» — мысленно спрашивал Джеймс. Томас Кемпе сделал из воздуха валик, упругий, как морская волна, оттеснил Джеймса от стола и подтолкнул в классную комнату, к его собственной парте.
«Что я должен сделать?» — без слов спросил Джеймс, и крышка парты застучала. Он поднял ее. Послание, писанное на листке промокашки, лежало поверх тетрадей.
«Помоги мнѣ уйти. Найди мѣесто моего упокоенiя и положи тамъ мою трубку и очки».
— Ладно, — сказал Джеймс. — Сделаю. Но ты должен указать мне, где оно.
Он подождал. Но теперь он ничего не ощущал вокруг себя.
— Так где же?
Никакого ответа.
— Ты, наверное, хочешь сказать: твою могилу? — спросил он, старательно выговаривая слова.
Но Томаса Кемпе уже не было рядом. Были только парты и стулья и изображения греческих храмов на стенах, а в зале ходили и разговаривали люди. Джеймс положил промокашку в карман и вернулся к выставке в глубокой задумчивости.
Из школы он пошел прямо домой. Коттедж миссис Верити выглядел сиротливо. Вместо крыши торчали одни балки; входная дверь была на замке. Миссис Верити переехала к своей сестре на то время, что будут перекрывать крышу. Скворцы перебрались на ближайшие телефонные провода. Джеймс быстро прошел мимо, к своему дому. Он поднялся наверх, взял с полки трубку и очки, которые думал выставить в своем музее «Триста Лет Домашней Жизни в Оксфордширском Коттедже», и положил их в карман куртки. Когда он проходил мимо дверей кухни, миссис Харрисон окликнула его:
— Хочешь чаю?
— Потом. Я не голоден.
— А ты здоров?
— Совершенно здоров, — сказал Джеймс.
Он пошел по Фунтовой улице, потом по улице Аббатства и по церковной площади, мимо старого здания тюрьмы. За крышей «Красного Льва» садилось солнце, вокруг церковной башни кружили грачи, перекликаясь и иногда вдруг взлетая всей стаей в золотое небо, чтобы через несколько минут вернуться. На ночлег они садились на кладбищенские каштаны. Джеймс обошел церковь, ступая по ковру из блестящих листьев, которые шуршали как бумажные, и остановился. Он забыл, как много там было могильных плит. Они тянулись до самого конца кладбища, за которым уже начинались поля; новые плиты и старые, неровные; разбитые и прочные мраморные; скромные и богатые, обнесенные черными оградами. Одни были совсем заброшены, наполовину ушли в землю или исчезали под плющом, возле других высоко громоздились цветы в банках из-под варенья или даже росли розовые кусты и низенькие живые изгороди.
На могилу Томаса Кемпе некому ставить цветы. Надо искать только среди старых могил, думал Джеймс. Самых старых.
Он медленно пошел вдоль могил. Перелез одну из черных оград и оглядел затейливую и аляповатую резьбу на могиле Сэмюэля Брасса, который покинул Земные Пределы в 1749 году; содрал плющ с плачущих ангелочков на могиле Элизабет Харли, Дорогой Жены Джона Харли, Фермера и Здешнего Прихожанина. Всматривался, пока не заболели глаза, в имена и даты, стертые десятками и сотнями лет ветров, дождей и солнца. А кое-где вообще ничего уже нельзя было прочесть — на старых, источенных плитах, где надписи совсем исчезли, позабыв, казалось, о самом своем назначении; ушли в траву и в истлевшие листья в дальних, заброшенных уголках кладбища. Любая из них могла быть могилой Томаса Кемпе.
Джеймс прошел кладбище из конца в конец. Он с тоской поглядел на речку Ивенлод, которая извивалась между ивами в плоских луговых берегах. Потом он оглянулся на церковь; прочная, квадратная, она стояла на краю городка и, наверное, выглядела совершенно так же, когда на нее смотрел Томас Кемпе, который не любил священников, а пришел его час, и ему понадобилось место на кладбище. Но где? Джеймс вдруг почувствовал, что очень устал. Он сел на кучу мусора. Вокруг никого не было и ничего не было слышно кроме грачей, да еще постукивания молотка в церкви.
Постукивание продолжалось, только это был не молоток, а стамеска или что-то подобное, чем обтесывают каменную кладку; а Джеймс сумрачно глядел на могильные плиты и думал, что больше ничего сделать не может. И вдруг что-то словно щелкнуло у него в голове, и все встало на свои места. В церкви кто-то работал. И этим кем-то мог быть только Берт Эллисон. А Джеймс сейчас ни с кем не увиделся бы охотнее, чем с Бертом Эллисоном.
Он бегом пробежал кладбище и через боковые двери вошел в церковь. Там были ряды пустых скамей, вазы с хризантемами и длинные, пыльные лучи солнца, тянувшиеся из высоких окон над нефом.
В дальнем конце, невидимый за колонной, Берт Эллисон насвистывал мотив из «Полковника Боги». Джеймс прошел вдоль придела. Берт стоял на коленях у каменной гробницы, в маленькой часовне возле алтаря. Он обтесывал одну из каменных плит. Джеймс сказал:
— Хелло!
Берт отряхнул руки о комбинезон и поднял глаза.
— Я так и думал эти дни, что ты придешь, — сказал он. — Как дела? Я вижу, что этот твой тип наделал хороших дел.
— Вы, значит, догадались, что это он? Надписи на стенах и все остальное…
— Догадался, — сказал Берт. — Да только к чему было об этом говорить? Кто-то согласился бы со мной, а многие нет.
— Вот-вот, — сказал Джеймс. — Я тоже так думал. — И добавил: — А случилось и похуже.
Берт поднял кустистую бровь.
— Похуже?
— Пожар.
Берт присвистнул.
— Это он, значит, ей назло. Вот тут уж могла быть беда.
— Еще бы! — сказал Джеймс. — Но теперь вот что. Он сам хочет уйти. — И Джеймс рассказал Берту о последних посланиях.
— И ты, стало быть, искал его могилу?
Джеймс сказал печально:
— Да. Очень долго искал. И не нашел. Наверное, и вы не нашли бы.
— Нет, — сказал Берт. — Пожалуй, не нашел бы.
— Но почему же он не ушел, когда мы старались изгнать его? Почему теперь хочет, а тогда нет?
— Потому что упрям, вот почему, — весело сказал Берт. — Не хочет, чтобы ему приказывали. Оно и понятно, в его положении. — Берт присел на пятки и сдвинул кепку на затылок. — Покурил бы, да здесь, пожалуй, неловко.
— Что же мне делать? — спросил Джеймс. — Еще искать?
— Пожалуй, не стоит. Зря время потратишь. Но кое-что мне пришло в голову. Не знаю, угадал ли я, но он, пожалуй, не там лежит.
Джеймс широко раскрыл глаза:
— А где же?
Берт постучал по полу своей стамеской.
— Внизу.
Джеймс недоуменно взглянул на пол, потом снова на Берта.
— Тут склеп, — сказал Берт. — Вот здесь, под полом. А в нем могильные плиты. Во всех книжках про нашу церковь сказано, будто склеп уже сотни лет замурован. Но это не так.
Джеймс опять посмотрел на пол. Ничего незаметно. Очень прочный пол.
— Я там побывал, — сказал Берт. — Случайно, когда вынимал вот эти плиты, проверить, не завелась ли сырость. И, можно сказать, перестарался. Очутился поглубже.
— Разве про это не узнал викарий? — спросил Джеймс.
— А я ему ни слова. Вроде незачем было. Нашему достопочтенному только скажи, он и пойдет рассуждать. Ну я опять все зацементировал. Но сперва посветил фонарем и огляделся. На плитах есть надписи. Я о них позабыл и вот только сейчас вспомнил… Поклясться готов, что есть имя очень похожее на то, кем себя называет твой тип.
— Ого! — сказал Джеймс и добавил: — А вы могли бы еще раз перестараться и спуститься поглубже?
— Вот именно, — сказал Берт.
Они посмотрели друг на друга, а потом Берт опять взялся за стамеску и стал обтесывать край плиты.
Джеймс сел на ступеньку гробницы и стал смотреть, как он работает. Дневной свет понемногу уходил из церкви. Под крышей, вокруг колонн и темных дубовых скамей сгущались тени. Рыцарь и его супруга лежали на своей гробнице с изможденными лицами, задрапированные в камень. Это был крестоносец, закованный в доспехи с головы до остроконечных стоп, с молитвенно сложенными руками; он повидал диковинные жаркие и дальние страны, а умирать вернулся в Лэдшем, под вязы и ивы над речкой Ивенлод. Джеймс подложил себе подушку, вышитую дамами из Лэдшемского Женского Института; задумавшись над этим и над другими вещами, он слушал, как стучит стамеска Берта, и смотрел, как отлетает от плиты каменная крошка.
— Вот под этой самой плитой, — сказал Берт.
— Что, если сюда войдут? — спросил Джеймс.
— А я проверяю полы, как тут насчет сырости, — сказал Берт. — Про склеп я и знать не знаю.
Теперь в церкви было очень темно и тихо. Но пусто не было. Потому что там, где за много лет перебывало много людей, никогда не бывает пусто. Как все старые здания, церковь была наполнена их мыслями и чувствами, и эти мысли столпились вокруг Джеймса, пока он сидел, смотрел и ждал. Он позвал Арнольда, и Арнольд сразу пришел и теперь сидел с ним рядом и вместе с ним смотрел и ждал.
— Раз, два, взяли! — сказал Берт. Он положил свою стамеску и взялся за край плиты. Он напрягся, мускулы на его руках вздулись, плита покачнулась и завалилась набок. Джеймс наклонился, чтобы заглянуть под нее.
— Потерпи, — сказал Берт. — Надо пробивать дальше. Я ведь говорил, что опять все заделал. — Он ударил стамеской, и цемент посыпался вниз, открыв большую черную дыру с неровными краями.
— Ну вот, — сказал Берт. — Давай сюда фонарь. — Он посветил фонарем вниз. — Хочешь заглянуть?
Джеймс крепко сжал край каменной ступеньки и спросил Арнольда:
— Заглянуть?
И Арнольд сказал:
— Дураком будешь, если не заглянешь.
Тогда он медленно подошел, лег на живот и направил фонарь в глубь склепа.