— Почему нельзя? Тем более что его здесь не оказалось. Дело идет о происшествии у доктора, вы, может быть, уже слышали. Там вчера кто-то все разгромил. А среди разгрома оставил записку. Так сказать, расписался. Очень все это странно.
Полисмен показал свой листок. Джеймс просунул голову под локтем отца, чтобы заглянуть туда.
— Да, в самом деле странно, — сказала миссис Харрисон. — «Томас Кемпе, Коттедж Ист-Энд». И какими необычными буквами. Они что-то напоминают…
— Надписи на могильных плитах, — сказала Эллен.
— Да, пожалуй. А нет ли другого Коттеджа Ист-Энд?
— Нет, — сказал полисмен. — Мы уже справлялись. Что ж, извините за беспокойство.
— Пустяки, — сказал мистер Харрисон. — Жаль, что мы ничем не могли вам помочь.
Он перелистал телефонную книгу.
— И здесь нет никаких Кемпе. Во всяком случае, в Лэдшеме.
— Какой-нибудь шутник, — хмуро сказал полисмен. — Наверняка тот самый, что на прошлой неделе прошелся по телефонным будкам.
Он еще раз извинился за беспокойство и ушел. Тим следил за ним из-за куста лаванды, а едва полисмен вышел за калитку, выскочил со свирепым лаем, показывая, как разделался бы с ним, если бы увидел вовремя. Харрисоны приготовились коротать вечер. То же, по-видимому, сделал и Томас Кемпе. Ничто больше не нарушило их покой.
— Ясно, что это он, — сказал Джеймс. Он встретил Саймона на углу, и они вместе шли в школу.
— Кто «он»?
— Тот, кто разгромил кабинет доктора. Колдун.
— Откуда ты знаешь?
— Он оставил записку. Подписался. А адрес дал наш. И к нам вчера приходил полисмен.
— А ты сказал полисмену, кто это, по-твоему, такой?
— Нет.
— Почему?
— Потому что никто, кроме меня, в него не верит, и мне это надоело, — сказал Джеймс. — Вот почему.
Остаток дня он был слишком занят, чтобы много раздумывать над своими бедами. В школе действительно оказалась корь. Половина учеников отсутствовала. Это было даже приятно, потому что похоже на каникулы; учителя были добродушны и снисходительны, а порции за обедом неограниченны. Джеймс и Саймон, которые обычно сидели за столом еще с двумя учениками, оказались теперь вдвоем и могли расположиться удобнее, так, чтобы не опрокидывать чернильниц и не попадать локтем в чужую тетрадь. Директор школы мистер Холлингс, который вел их класс, был настроен экспериментировать. Ученики решали какую-то особую задачу, для которой им надо было измерять спортивную площадку и много бегать с линейками и диаграммами. Они продолжили также работу над темой «Греция», для чего мистер Холлингс принес из библиотеки несколько новых книг, чтобы по ним справляться. Наконец стали лепить рельефную карту Греции, и началась возня с мукой и водой. Это так увлекло их, что они решили продолжать на перемене и даже не вышли во двор.
Вместе склонившись над столом, они заспорили о том, как лепить горную цепь.
— Сюда надо добавить, — сказал Джеймс. — Гора должна быть повыше.
— Нет, не надо. Потому что выше должна быть вот эта.
Вошел мистер Холлингс и стал просматривать бумаги на своем столе.
— Дай-ка сюда муки, — сказал Саймон.
А Джеймс вдруг почувствовал — иногда это чувствуешь, даже не оборачиваясь, — что внимание мистера Холлингса привлекло что-то другое. Джеймс взглянул туда же, то есть на школьную доску в дальнем конце классной комнаты.
Поперек доски, поверх задач и слов, трудных в написании, Томас Кемпе крупно написал свое.
«Учитель Холлингсъ!
— властно обращался он. — В конце было приписано:«Джеймсъ Харрисонъ состоитъ у меня в ученикахъ. Это лѣнивец. Он и моихъ наказовъ не исполняет. Не спускай с него глазъ».
Мистер Холлингс подошел ближе к доске и еще раз прочел написанное. Джеймс замер, и ему казалось, что он прирос к стулу.
Но мистер Холлингс рассмеялся.
— Очень удачно написано в старинном духе. Очень похоже. Примерно семнадцатый век. Откуда тебе пришла эта мысль, Джеймс?
Джеймс почувствовал, что густо краснеет лицом и шеей. Он оглянулся на Саймона, безмолвно прося его о помощи. Саймон ответил дружественным, но отрешенным взглядом.
— Я, — пробормотал Джеймс. — Видите ли…
— И шрифт хорош, — продолжал мистер Холлингс. — Там, где нужно, завитушки. Ты, очевидно, читал памятные доски в церкви. Но в нашем городе, кажется, действительно живет миссис Верити. Если не ошибаюсь, ваша соседка?
— Да, — сказал Джеймс.
— Поэтому нельзя бросать такие обвинения, даже в шутку. Мы никогда не знаем, к чему они могут привести. В прошлом это было одним из главных зол: обвиняли безобидных старушек в том, что они ведьмы.
— Я не… — сказал Джеймс, терзаясь. — То есть, это не…
— О, я уверен, что ты не замышлял ничего дурного, — сказал мистер Холлингс. И продолжал с явной педагогической целью: — Как ты думаешь, почему люди когда-то так легко верили в колдовство?
Джеймс молчал. Ему казалось, будто голос у него ушел в пятки или куда-то еще. Он видел, что Саймон смотрит на него; его глаза за толстыми стеклами очков были большими и мерцали точно сквозь воду.
— А в самом деле, почему? — сказал Саймон, стараясь выручить Джеймса.
— Сейчас, — сказал мистер Холлингс, — мы думаем, что тогдашние люди пытались объяснить все неприятное, что происходит в жизни, магией и колдовством. А в те времена для большинства людей неприятного было действительно очень много.
Джеймс извлек свой голос откуда-то из глубин и произнес:
— Ага. Понимаю.
Мистер Холлингс все больше увлекался своей темой.
— Те, кого называли ведьмами, были большей частью безобидными старыми женщинами. Но были и люди совсем другого сорта. Лекари-шарлатаны. Те, кто кое-как изучил астрологию или алхимию. Ведуны, как они себя называли. Знахари. Колдуны.
— Колдуны? — переспросил Джеймс.
— Да. Они совались во все дела. В Лэдшеме их наверняка было множество. К ним обращались потому, что тогда не было ни врачей, ни полиции и большинство людей твердо верило в магию.
Мистер Холлингс стал стирать написанное с доски. Джеймс с облегчением увидел, как послание Томаса Кемпе исчезло в облаке меловой пыли.
— В наше время мы больше склонны многое считать просто делом случая, — сказал мистер Холлингс, отряхивая тряпку. — И не стремимся непременно найти всему объяснение. Саймон, подбери, пожалуйста, бумаги, они то и дело слетают со стола. И закрой окно, сквозит. Сейчас мы более готовы принимать то, что с нами случается. Называем это судьбой или еще как-нибудь. Быть может, потому, что наши судьбы обычно благополучнее, чем были судьбы наших предков. Если бы мы жили в Лэдшеме в семнадцатом веке, мы искали бы нашим бедам таинственные объяснения. Раз тебя интересуют такие вещи, Джеймс, ты мог бы подготовить собственное отдельное сообщение на тему «Во что верили некогда люди».
— Да, — сказал едва слышно Джеймс. — Я мог бы.
К счастью, рассуждения мистера Холлингса были прерваны. Прозвенел звонок на урок, и в класс вбежали со спортивной площадки все остальные ученики. Остаток дня прошел без напоминаний о случившемся, если не считать того, что мистер Холлингс раз или два шутливо назвал Джеймса «учеником чародея», к большому смущению Джеймса и недоумению остальных.
По дороге домой Джеймс невесело задумался. На углу Лебединой улицы он сказал — не столько Саймону, сколько самому себе:
— Ну и попал бы я в беду! Мне просто повезло, что мистер Холлингс все принял за шутку.
— Да, — сказал Саймон.
Джеймс пристально посмотрел на него. Ведь Саймон уже дважды видел Томаса Кемпе в действии. Дважды. И все еще не убедился.
— Ты думаешь, что это я?
— Ну, мог быть ты…
— Так вот: это не я.
— Да, да, — сказал Саймон. — Раз так…
— Здесь что? Ты ничуть не лучше тогдашних людей, во времена колдунов. Про которых рассказал мистер Холлингс. Веришь, что все так и есть, как ты вбил себе в голову. А оно, может быть, совсем не так.
— Правда? Я и сам не рад.
— Раз большинство людей говорит, что привидений нет, ты тоже считаешь, что их нет.
— Я просто не уверен.
Они шли дальше.
— На моем месте, — с горечью сказал Джеймс, — ты очень крепко уверился бы.
— А может, не все такие, как я, — сказал Саймон. — Может, кто и верит в полтергейстов и в разных там… Даже взрослые. Только не говорят про это. Может, и твои родители тоже.
Это была новая мысль. Джеймс ухватился за нее. А может, и в самом деле? Верил же Священник, твердо и без колебаний. Когда Джеймс дошел до дома, эта мысль в нем укрепилась, и ему стало казаться, что он все время поступал не так. Быть может, с самого начала надо было рассказать родителям про Томаса Кемпе. Он вспомнил свою разгромленную комнату и как они были (мягко говоря) недовольны, а он безропотно дал себя обвинить. Не говоря уж об истории с рецептом и о прочем. Может, следовало им все объяснить. И объяснение было бы принято. А он напрасно лишил себя пудинга и карманных денег. И может, они знают, что делать с полтергейстом. Может, есть какое-нибудь совсем простое, современное и научное средство, о котором он не знает. Может, это обычное домашнее дело вроде засора канализации или мышей. Такое обычное, что о нем даже не говорят. И Джеймс совсем приободрился.
Однако он решил подождать до вечера. Сообщать что-нибудь важное — это он знал по опыту — надо не днем, когда приходят с работы, готовят обед и едят его и все, что ты пытаешься сказать, не будет услышано, потому что хлопают двери, звенит посуда и все спрашивают, куда делась газета. Он однажды проверил это. Встал посреди кухни и сказал: «Сегодня в школе я сломал ногу». А мать пустила горячую воду, поставила в раковину еще одну стопку тарелок и сказала: «Да, милый, я завтра же этим займусь». Нет, лучше подождать, пока в доме все утихнет и уляжется, пока родители расслабятся и станут более восприимчивы.