— Если вы хотите трактовать это таким образом… — Генри пожал плечами. — Кажется, у вас сильная простуда, — добавил он.
— Как была бы у всякого, застрявшего в этой дыре. Какое это имеет отношение…
— Я просто подумал, не заезжал ли к вам доктор?
Мейсон посмотрел с неприязнью.
— Заезжал вчера, — ответил он. — Я позвонил спросить, когда у него приемные часы, и доктор ответил, что он будет по вызову рядом со мной, и тогда заедет. Выдал мне рецепт на какую-то микстуру от кашля и аспирин. В этом есть что-то зловещее?
— Не знаю, — сказал инспектор. — Когда это было?
— Вчера утром, около одиннадцати, кажется.
— Кто-нибудь из этих людей оставался в этой комнате хоть на какое-то время?
Молодой человек задумчиво сдвинул брови и снова закашлялся.
— Да, — сказал он, когда прошел приступ. — Все они.
— Вот как?
— Когда Даккетт здесь был, зазвонил телефон в холле, и я вышел снять трубку. Это дало ему три или четыре минуты. Потом сэр Джон Адамсон, Великий-И-Могучий, так откровенно ждал, когда предложат выпить, что пришлось налить ему. Я вышел в кухню за льдом — тоже несколько минут. Старина доктор Томпсон попросил показать ему мою карточку здоровья. Я знаю, что для таких простых случаев нет необходимости предъявлять карту, но не стал поднимать шума, а вышел и сделал вид, что ищу ее. Чертова бюрократия! Вот в правильно организованном обществе…
К счастью, его прервал очередной приступ кашля. Хотя Генри было бы интересно узнать, как Мейсон — отнюдь не глупец — предполагает согласовать коммунистическое общество с избавлением от бюрократии, но на это времени у инспектора не было. Переждав приступ, он спросил:
— Другие посетители были?
— Насколько я знаю, нет, но это не значит, что тут больше никто не мог шастать.
— И вы бы не заметили?
— Ну, если бы меня дома не было.
— Но вы бы обратили внимание на взломаные двери или окно…
— Я не запираю двери, — ответил Фрэнк Мейсон. — Своим собратьям, людям труда, я доверяю.
— Кажется, при этом имеется очень много людей, которым вы не доверяете, — заметил Генри.
И вдруг, совершенно обезоруживающе, Фрэнк Мейсон улыбнулся. Тиббет поразился, как настоящая улыбка вместо презрительной усмешки может осветить лицо и сделать его интересным.
— Те, кому я не доверяю, — ответил молодой человек, — все люди богатые. А в этом доме нет ничего, что требовало бы запирать его от людей такого сорта.
Генри в свою очередь тоже не мог не улыбнуться, но с некоторой горчинкой.
— Думаю, вы не правы, — ответил он. — Имелся предмет, который стоил кражи, но его уже нет, так что теперь нет смысла запирать конюшню, когда лошадь уже украли. Ладно, мне пора. А кстати, — сказал он, задержавшись на пороге, — я был бы рад почитать вашу книгу, когда вы ее закончите.
— Я смотрю, вы пытаетесь в этом что-то накопать, да?
— Не в том смысле, в каком вы подумали. Меня всегда интересовал Ксенофан. Он определенно предвосхитил множество современных радикальных идей, и мне было бы интересно увидеть, как вы свяжете его с Марксом.
— А что вы об этом знаете? — подозрительно спросил Фрэнк Мейсон.
— Ну, в частности, вспомните эту его забавную мысль о богах, созданных по образу и подобию людей.
— Вы меня удивляете, — сказал молодой человек. — Я полагал, что вы последователь Гераклита, учитывая ваше отношение к истеблишменту.
Несмотря на высокомерный тон, было заметно, что он заинтригован.
Генри засмеялся:
— Я не такой уж твердокаменный сторонник истеблишмента. Конечно, panta rhei…[8]
— Все течет, — сказал Мейсон. — Но очень многое…
Он осекся.
— Все-таки вы читаете по-гречески? — мягко спросил инспектор.
Фрэнк стал пунцовым.
— Так вы меня просто подлавливали? Все знают, что значит «panta rhei», и не надо быть специалистом в греческом…
— Я не пытался вас подловить, — возразил Генри. — Не было необходимости.
— Что это значит?
— Только то, что человек настолько умный и добросовестный, как вы, не взялся бы за такую книгу, если бы не мог прочесть первоисточник.
Мейсон промолчал, а Тиббет добавил:
— И совершенно не было нужды это скрывать.
Он вышел в сад, где гулял ветер.
В Крегуэлл-Грейндже жизнь протекала по обычному сценарию, несмотря на смерть тети Доры. Выйдя из машины, Генри услышал со стрельбища звуки пальбы. С другого конца сада донеслись пронзительные, но не всегда верные ноты кларнета, попавшего в руки не слишком умелого музыканта. Входная дверь была распахнута настежь, и из глубины дома мерным аккомпанементом солисту доносилось ритмичное гудение пылесоса. Однако инспектор решил, что гнетущая атмосфера дома в трауре все же ощущается.
Эхо звонка не успело затихнуть, как раздались торопливые шаги на лестнице. Пылесос умолк, и тут же сверху прозвучал голос Мод:
— Мама, я иду! — Девушка тут же появилась из-за поворота лестницы, явно не ожидая увидеть Генри, она воскликнула: — А, это вы!
— Боюсь, что да, — ответил Тиббет. — Прошу прощения, что вынужден беспокоить вас в такие дни…
— Не надо извиняться, — ответила Мод, но голос ее был несколько напряжен. — Я надеюсь, мама вам сказала, что мы не соблюдаем траур.
— Да, — подтвердил Генри. — Она меня предупреждала.
Все же инспектор заметил, что Мод одета в белое платье, он знал, что в некоторых странах этот цвет считается траурным. В белом девушка казалась еще более хрупкой.
— Ладно, проходите. Что вы хотели?
Тиббет вошел в холл. Сразу же он отметил приятный и тяжелый аромат хризантем. Дом был наполнен ими — большие чаши мохнатых цветов, многие белого цвета. Конечно, сентябрь, и пик сезона для хризантем, но Генри отметил, что в саду Крегуэлл-Грейнджа их растет совсем чуть-чуть, и уж тем более нет таких образцов, которые могли бы украсить витрину дорогостоящего флориста. «Хризантемы, — вспомнил инспектор, — во многих европейских странах считаются цветами мертвых». Похоже, что кто-то в Крегуэлл-Грейндже решил не подчиняться требованию Директора и соблюдает траур по тете Доре.
— Боюсь, — сказал Генри, — мне нужно сказать пару слов майору и миссис Мансайпл.
Мод посмотрела на гостя в упор:
— Вы не могли бы хоть ненадолго оставить родителей в покое? Реймонд Мейсон мертв, и с вашим расследованием или как там оно называется вполне можно подождать хотя бы до окончания похорон тети Доры?
— То, что я должен сказать вашим родителям, не имеет отношения к Реймонду Мейсону, мисс Мансайпл.
— Что вы вообще имеете в виду?
— Только то, что мне нужно поговорить с майором и миссис Мансайпл.
Мод посмотрела на Генри так, словно он совершенно ей не нравится, и инспектор осознал — уже не в первый раз, — насколько сильна эта девушка при всей ее внешней кукольной хрупкости. Он также понял, что она может быть опасным врагом при всей ее красоте, остром уме и стальном характере, но в то же время способна стать полезным союзником. Еще инспектор задумался, как у Джорджа и Вайолет Мансайпл могло появиться на свет такое дитя, но сам тут же ответил на свой вопрос: Мод — точное отражение предыдущего поколения. Он вспомнил фотографии, которые показывал ему Джордж Мансайпл, и удивился, что не заметил сильнейшего сходства между Мод и давно покойной Роуз Мансайпл. И еще раз инстинктивно посмотрел на портрет Директора, властвующий над холлом. Девушка, проследив за его взглядом, тут же сказала:
— Да, я очень на него похожа.
— Вы, наверное, телепат, — отозвался Генри и улыбнулся ей.
Она улыбнулась в ответ, тут же из смертоносной эринии превратившись в маленькую беззащитную леди в белом платье.
Открывая дверь гостиной, Мод сказала:
— Подождите здесь, я скажу отцу.
Гостиная тоже была украшена двумя большими вазами с хризантемами. Генри смотрел в окно, как Мод идет через сад к стрельбищу. Когда она скрылась за изгородью, к дому с противоположной стороны подошел Эдвин Мансайпл. Увидев в окно инспектора, он приветственно помахал кларнетом и скрылся за углом дома в направлении двери.
Через минуту из-за изгороди появились майор с дочерью, направлявшиеся к дому. У окна гостиной Мод остановилась, что-то сказала отцу и снова скрылась в саду. Джордж Мансайпл вздохнул, сунул пистолет под мышку и вошел в гостиную через стеклянную дверь.
— Мод сказала, что вы хотите меня видеть, Тиббет.
— Боюсь, что да, — ответил Генри. — Вас и миссис Мансайпл.
— Вместе?
— Больше, конечно, это дело относится к вам.
— Ко мне? А о чем речь?
— Речь о мисс Мансайпл.
— Мод? — Майор сильно встревожился.
— Нет-нет, о мисс Доре Мансайпл.
— Бедная тетя Дора. Неужто нельзя оставить ее в покое хотя бы сейчас, когда она мертва?
— Боюсь, нет, — ответил инспектор. — Я понимаю, что вас это очень огорчит, но я обязан сказать. Меня не до конца удовлетворяют объяснения ее смерти, и я думаю, необходимо вскрытие.
Джордж Мансайпл уставился на Генри, открыв рот. Потом его прорвало. Майор со все усиливающимся ирландским акцентом указал инспектору, что тот был призван сюда для расследования смерти Реймонда Мейсона. Он этого не выполнил. С тем же успехом Тиббет мог сказать сэру Джону Адамсону, что Мейсон совершил самоубийство, то есть полнейшую чушь. Он, Генри, продолжает болтаться по Крегуэллу совершенно без дела. И теперь, венцом всего этого, становятся непристойные предложения касательно бедняги тетушки Доры, которая ничем не провинилась, кроме того, что тихо скончалась в собственной постели от слабого сердца, да упокоит ее Господь. И если уж она не имела права так поступить в девяносто три года, то он, Джордж, хотел бы тогда знать, кто имеет…
Тут майор сделал паузу, чтобы набрать воздуха, но Генри только и успел сказать: «Майор Мансайпл, я…», — как словесный поток хлынул снова.
Значит, вскрытие? А зачем, если позволено будет спросить? Уж не предполагает ли Генри, что тетю Дору убили? А Реймонд Мейсон совершил самоубийство, застрелившись на расстоянии ста или более ярдов? Так или нет? Действительно, приходится согласиться, что брат Эдвин был прав, выражая сомнение в ментальной стабильности инспектора. Боже ж ты мой, уж если кого убили, так это Мейсона, неужто не ясно? Конечно, его, Джорджа, особенно умным не считают, но у него хотя бы есть глаза и уши. Генри может быть совершенно уверен, что никогда, ни при каких обстоятельствах семья не даст согласия на вскрытие тела тети Доры. Томпсон подписал сви