Потому что у меня умер муж, ― тихо отвечала вдова.
― Так кто же тогда тот человек, которого вы сейчас принимаете у себя в доме и. который провел у вас несколько ночей?
― Он, мой муж.
― Михай Касперек?
― Если ему на том свете не дали другого имени, значит ― он.
― Кто же он: призрак, дух, тень, дьявол, или ― настоящий человек из плоти и крови?
― Не знаю, ― тихо, загадочно отвечала женщина.
― Как же вы не знаете? Ведь вы же муж и жена? Так что не говорите нам, будто вы не знаете. Ведь вы же разговариваете друг с другом, наверное, он и целует вас? Так или нет?
Касперекне покраснела до самых ушей, стыдливо закрыла лицо шелковым передником.
― Так.
― Ну вот, ― подхватил Козанович. ― И что же, горяч его поцелуй, как поцелуй любого другого мужчины? Приятен он?
Мария оскорбленно покачала головой, и прекрасные волнистые волосы ее вдруг стали распространять вокруг себя в зале свежий аромат фиалки. И в самом деле, в волосах у нее было заколото несколько цветков.
― Другие мужчины меня никогда не целовали.
У Фелициана Козановича (в конце концов ему было всего лишь тридцать пять лет) защипало в носу от запаха фиалки, который, смешавшись с дразнящими ароматами женского тела и волос, поплыл вокруг судейского стола. Казалось, губернатор уже готов был вскочить, поцеловать красавицу, ― разумеется, в интересах общества ― и спросить: таким был тот поцелуй? Однако, сдержавшись, он не сделал этого.
― Мария Яблонская, ― произнес он сдавленным голосом, запинаясь, ― мы заседаем здесь именем бога и короля, желая положить конец злодейству. И поверьте, нам не доставляет удовольствия задавать вам всякие глупые вопросы. Нас интересует правда, истинное положение дел. Мы отнюдь не хотим бесстыжими глазами заглядывать за занавеску вашего супружеского ложа и наслаждаться, видя, как вы краснеете. Мы просто хотим убедиться, что тот, о ком идет речь, ― настоящий мужчина, ваш супруг, даже и после того, как сошел в могилу. Или он во всех отношениях ― просто видение, фантом, не так ли?
Вдовушка отвернулась от судий и святых отцов ― потому что на заседании присутствовали священник и два монаха из закличинского монастыря ― и едва слышно пролепетала:
― Мужчина...
― Ох и проказник! ― покачав головой, пробормотал себе под нос господин Гертей.
― Под присягой можете повторить эти слова?
― Повторяю под присягой, ― отвечала вдова, осмелев.
― Занесите в протокол, ― приказал губернатор, обращаясь к Вильщинскому, а затем снова приступил к допросу госпожи Касперекне:
― И что же говорил ваш супруг? Как долго будет он еще путешествовать на этом свете после отбытия на тот свет?
― Мне он наказал никогда ни о чем таком его не спрашивать.
― Так о чем же вы тогда говорите, оставаясь с ним вдвоем?
― О самых обыденных вещах.
― Было ли вам известно, что еще при жизни он занимался волшебством или состоял в связи с ведьмами? Был ли у него талисман? Не носил ли он под рубашкой каких-либо колдовских средств: высушенной ящерицы, волшебных трав или кольца?
Мария с улыбкой покачала головой:
― Нет, нет. Ничего такого я не замечала.
Губернатор с явным недоверием взглянул на нее. Он был убежден, что секрет страшной истории в Лубло кроется в каких-нибудь волшебных средствах. (Что ж, этому удивляться не приходится: ведь дело происходило в те времена, когда сама богиня Фемида не стеснялась с вполне серьезным видом гоняться с мечом в руках за ведьминым помелом. И что уж там говорить о Фелициане Козановиче, упрекать его за то, что он не знал, что ведьмы и призраки относятся не к одной категории со злодеями, что против злодеев нужно высылать полицейских, а против ведьм и призраков ― народных учителей.)
Мария уже собиралась удалиться.
― Еще один вопросик, Касперекне. Откуда у вашего мужа деньги?
― Как я знаю, он собирает свои старые долги.
― А других источников у него нет? Больно уж много фальшивых злотых и талеров поступило в оборот благодаря ему. Именно теперь, после его смерти.
Касперекне насмешливо скривила свой маленький пунцовый ротик.
― Может быть, у него на том свете завелся какой-нибудь свой монетный дворик? Но, как я знаю по катехизису, там такого нет.
Криштоф Павловский не удержался. Вы только посмотрите на эту бабеночку, она еще и острит!
― Мы, между прочим, позвали вас сюда не для того, чтобы полюбоваться на ваши белые зубки, ― возгласил он с пафосом, ― а чтобы узнать у вас, дочь Евы, где находится тот бочоночек, полный золотом, который ваш муженек украл у варшавского виноторговца Михая Черницкого? Того, что он к этому приложил свою руку, вы не станете отрицать?
Однако вдовушка не захотела дать никаких пояснений относительно бочонка с золотом: или она в самом деле ничего не знала, или была закоснело упрямой. Потом были вызваны всевозможные свидетели ― человек сорок, с которыми Касперек так или иначе имел дело после своей смерти. Один, к примеру, видел, как он нырнул в кладбищенскую калитку и исчез на кладбище, другой якобы дрался с ним в сарае шорника Яноша Ковача. Иштван Казимирский, стоявший на часах солдат, получил от Касперека такую пощечину, что перелетел от нее на другую сторону улицы. Надь Мартонне на прошлой неделе в воскресенье почувствовала сначала во всем теле какой-то холод, а затем ― сильные схватки в животе. Правда, в темноте она ничего не увидела, но все равно уверена, что все это ― проделки Касперека. Все показания свидетелей занесли в протокол, хотя по большей части это была абсолютная чепуха или плод воображения.
Под конец в углу судейского зала состоялось небольшое «совещание в узком кругу», где господа из городского магистрата решали, что же делать дальше. Потому что все эти протоколы, как правильно сказал господин Ференц Буйдошо, переехавший в Лубло мастеровой из Дебрецена и ставший теперь членом городского магистрата, делу не помогали. Тут нужно было что-то предпринимать.
После секретного совещания магистрат снова расселся торжественно по своим местам, и только святой отец, оставшись на ногах, продолжал так:
― Именем его преосвященства разрешаю разрыть могилу Михая Касперека и вновь передаю его останки в руки короля. Аминь!
Фелициан Козанович надел шляпу; но с места не встал и в наступившей гробовой тишине изрек:
― Именем короля! Приказываю разрыть могилу Михая Касперека и сжечь его тело на костре.
По залу пронесся одобрительный гул, который сопровождался крепким запахом овчин и водки, исходившим от свидетелей. О, как жадно пожирали эти два запаха своего более утонченного собрата, нежный запах фиалки, который быстро смешался с ними и исчез... Толпа заколыхалась, туман и пар, клубясь, поплыли по залу, будто грязная река, волоча на своих волнах черный гроб.
― Назначаю эксгумацию на завтра, ― добавил губернатор, обращаясь к главному судье. ― Распорядитесь, сударь!
Одним словом: завтра раскроют могилу. Великая новость выскочила на улицу, будто живая черная кошка, и все обрадовались ей, каждый норовил ухватить ее за хвост. Большие толпы собрались возле калиток, на улицах под деревьями, на которых уже набухали почки. Могилу будут раскапывать. Вот забавно-то! Такое только у нас в Лубло возможно!
Губернатора, пока он шел от здания курии к себе в замок, всюду по улице приветствовали возгласами «ура».
Люди во все времена были одинаковы. Какая смешная несуразная история! Прекрасный май принес в город свежий шелковый ветерок, пахнущий цветущей акацией и нежными ароматами молодых растений, а для горожан куда большую радость доставило то, что завтра откроют затхлую могилу и достанут из нее полусгнивший гроб, подивятся лику смерти во всем ее безобразии.
Многие поднялись еще до полуночи и окружили кладбище, чтобы поутру не опоздать к необычайному зрелищу. А главный судья сейчас же после заседания приказал натаскать дров для большого-пребольшого костра на главной площади. Плотники всю ночь сбивали помосты вокруг костра для официальных лиц и знатных женщин города. (И как они только не боятся за белизну кожи на своих личиках? Вдруг она потемнеет от близкого стояния или сидения возле огня? Жаль, что самая красивая из них, Касперекне, не придет.)
Рассказывают, будто на крыши окрестных домов и сараев уже загодя слетелись огромные стаи воронья. (Видно, быстрая и хорошо налаженная служба информации была у тогдашних ворон.)
В домах всю ночь горели свечи. С одной стороны, люди не хотели ложиться спать от волнения и уложили только детей. «Спи, мой маленький, ― приговаривали, ― а то злой Касперек прискачет сюда». А с другой стороны, сегодня же будет последняя ночь царствования Касперека. Завтра уже не останется от него больше ничего, кроме пепла. Но сегодня он еще хозяин, и уж обязательно воспользуется своей последней ночью, и вытворит такие дела, что всех нас по миру пустит. Лучше уж и не ложиться совсем!
И, открыв окна, спрашивали у вышагивавших по улице под ритмичный стук алебард ночных стражей:
― Эй, как там, ничего еще не случилось?
Нет, в эту ночь пока еще ничего не случилось. А, впрочем, как же не случилось?! Люди так долго расспрашивали кладбищенского сторожа Мучанека, поднося ему то там, то здесь стопочку сливовой, пока в конце концов и в самом деле кое-что не случилось. А именно: видит вдруг он, как из ворот кладбища выкатывается большой-пребольшой ящик на колесах, в который впряжены две жирные свиньи. Мчат свинки по дороге, а рядом с ними с каждой стороны бегут две черные кошки с горящими глазами, перед повозкой же шагает большая черная собака на задних ногах, а в передних лапах несет черный флаг. «Провалиться мне на ентом месте, если что было не так», ― божился Мучанек.
К утру весть о видении старого Мучанека облетела целый город.
Могу побиться об заклад, говорили там и сям, что это черти выкрали Касперека и укатили прочь в черном ящике. Вот увидите, откроют гроб, а он ― уже пустехонек!
О, как трудно было дожидаться рассвета! И как долго мигали на небе эти ленивые звезды. Они-то уж никогда не спешат. Медленно-медленно, будто нехотя, пришло утро. Исчезли, растаяли все и всякие гномы, волшебники и злые феи, выглянуло солнце, щедро окропив золотым дождем крыши домов (а трубы лихо задымились), луга (и в ответ примулы и гиацинты закивали солнцу своими головками), гору, и замок, и белого орла, что красуется на крепостном знамени (птицу бедных поляков). В блестящей огненной лейке хватило золотого дождя и на кладбищенские могилы, и даже они заулыбались