— Еще что, — проговорила она немного погодя.
Девушка рассмеялась.
— Да, да.
— С ума ты сошла, подружка! Я даже не знаю его. Спи-ка лучше.
И Жужика в сердцах закрыла глаза. Ужасно, если об этом уже сплетничают!.. Но тут же она вздрогнула от неизъяснимого удовольствия: ведь если и другие замечают, значит, это правда… Ой, до чего же хорошо!..
Но если бы она только слышала, что говорил Йошка!
— Накажи бог этих девок, — сказал он своему напарнику. — Ведь как дурачат человека!
— А мне и дела нет до них, — равнодушно ответил его приятель.
— Я тоже за каждой не побегу, но есть тут одна девчонка… Мне очень нравится, как она пахнет.
— Пахнет?
— Ага, — сказал Йошка и захохотал.
Он еще и не подозревал, что любит не запах ее, а душу.
А над степью поплыли дурманящие ароматы; легкий ветерок, напоенный запахом чабреца, проносился над полем; Йошка, растянувшись на свежей колючей пшеничной соломе и устремив взор в бездонную глубь неба, смотрел на звезды. Он глядел на звезды, но видел лишь два лукавых, подмигивающих ему девичьих глаза.
Он прикрыл веки, точно желая спрятаться от звезд, словно эти бесчисленные сверкающие очи глядели ему прямо в душу… Смотрит ли оттуда душа?
— Эх, господа! — проговорил Йошка, — Вам, звездочкам, сверху-то видно и по ту сторону стога; поглядите же, дорогие мои друзья, спит ли уже маленькая озорница?
Куда там, спит! И как может спать девушка, проработавшая сегодня только шестнадцать часов, на которую со звезд струятся какие-то таинственные лучи…
«Ах ты, голова садовая-лопушиная! — проговорила про себя Жужи, обращаясь к лопуху, куст которого торчал прямо перед ее носом, издавая неприятный запах. — Значит, не пошел-таки он за старухой к колодцу… Совсем парень ума лишился».
3
Теперь уже и не вспомнить, когда они сели рядышком под кустом боярышника; вышло как-то так, что сначала там расположились все — и парни и девушки; но постепенно они разошлись, а эти двое остались и продолжали разговаривать. Чудесные то были вечера! Столько всего можно было переговорить — конца-краю не было их беседам. Парень рассказывал о своих детских годах, о том, как он учился в степной школе, и о привычках учителя, который посылал их пахать огород, чему они весьма радовались: не нужно было заниматься. Он вспомнил, что была там цепная собака; на шее у нее было одето какое-то подобие хомута, утыканного гвоздиками, чтобы было легче драться с бешеными собаками и даже с волком; днем ее привязывали на длинной цепочке к ролику, свободно передвигающемуся по проволоке, протянутой между двумя деревьями, так что она могла бегать довольно далеко. На ночь собаку спускали с привязи, и тогда уж ни одна живая душа не могла бы проникнуть за чем-либо во двор.
— А ты в какой школе училась, сколько классов окончила?
— Я? Да можно сказать я и не училась. Один год.
— Как же это так?
— Видите ли, я тогда заболела, а на следующий год уже не пошла снова в первый — стыдно было. Так и не стала больше ходить в школу.
— Жалко.
— Чего?
— Что не училась.
— Почему?
— Потому что в школе многому обучают.
— Чему?
— Многому.
— Этому и по книжкам можно научиться.
— Можно.
— Из романов, — серьезно проговорила девушка.
— Ты любишь читать?
— Да, если есть книги.
— Что ты уже прочла?
— Этой зимой я прочла толстую книжку о Нипелоне.
— Кто это?
— Великий император. А жена у него была Мария-Луиза.
Так они разговорились. Ничего особенного не было сказано, но от сознания того, что они поделились друг с другом самыми сокровенными своими мыслями, их сердца переполняло какое-то сладостное, приятное чувство.
Йошке порою казалось, что он обманывается. Он сам не понимал себя. Он так доверился этой девушке, так широко распахнул перед ней свою душу, что после этого оставалось только не мешкая согрешить. И он, словно защищаясь сам от себя, то перед одним, то перед другим приятелем, грубо обрушивался на девушек, на женщин, раза два — даже на маленькую проказницу… Когда же затем он встречался с Жужикой, то еще больше льнул к ней, словно брат к сестре.
Но до чего же было им хорошо, как сладостно! Так свыкаются друг с другом котята, играя, резвясь и цапаясь.
Вся степь сияла перед ними; утро и вечер казались им милее, солнечный свет — ярче, горячее, и даже облако пыли, поднимаемое машиной, как-то веселее играло в лучах солнца.
Вечером они с трудом расставались; взоры их поминутно искали друг друга; утром они еле могли дождаться первой встречи, а увидевшись, подобно двум маленьким собачонкам, разбегались в разные стороны, понурив голову, с тем чтобы потом снова и снова бежать друг к другу…
Однажды утром, спозаранку случилось небольшое происшествие. На машине, рядом с подавальщиком стояли две девушки, которые вручную разрезали снопы и подкладывали их поближе к парню. Одна из девушек, Ирма Петер, порезала руку, так что ей пришлось сойти с барабана машины вниз. Тогда подавальщик, бывший старшим в бригаде, поставил на машину Жужику, а на ее место — одну пожилую женщину.
— Да и вообще-то, — сказал он, — такому ребенку не к чему глотать всю эту пыль.
Йошка чувствовал себя так, словно с ним случилось какое-то большое несчастье. То и дело он поглядывал вверх, на машину, где, смеясь, стояла Жужика. Да, прекрасное выдалось утро; а маленькая недоступная девушка всем своим видом напоминала залетевшую высоко птичку.
Они были разлучены друг с другом; парень весь день работал, недовольный и хмурый.
— Однако занесло тебя к богу в рай, — сказал он в обед Жужике.
— Ну что ж, и занесло!
— Занесло, точно… И высоко.
— Высоко!
— Ты теперь ближе к небу.
— И правда ближе.
— Это тебе в самый раз, потому как ты злая ведьма.
Девушка рассмеялась.
К вечеру у парня совсем испортилось настроение.
— И долго ты останешься на машине? — спросил у нее Йошка, умывшись.
— Долго.
— Доколе?
— А навсегда.
— Так ведь Ирма скоро поправится.
— А я и тогда не уйду оттуда.
— Почему?
— Дядюшка Эштан сказал, что я и после буду работать наверху, потому что я лучше подаю ему под руку снопы.
Парень промолчал.
— А ты хуже подавай ему.
Жужика залилась смехом.
— Еще чего не хватало! Чтобы он отругал меня?
— Значит, ты хочешь быть там?
— Да, хочу.
— Что ж, там лучше?
— Лучше.
— Ну, и оставайся… важность-то какая!.
Но девушка нимало не горевала, что Йошка злится. Она повернулась к нему спиной и принялась что-то напевать, хотя это случалось с нею не часто. Сев на пшеничный сноп, Жужика откинулась назад и стала смотреть на небо. К ней подошел подавальщик дядюшка Эштан и уселся рядом с девушкой.
— Хороший денек выдался, лишь бы и дальше так шло. Вот только небо ненадежное — к дождю дело идет; не сегодня, так завтра хлынет…
У Йошки потемнело в глазах. Как это можно? Значит, эту девушку может обнимать всякий, кому только заблагорассудится?! Вся кровь отлила у него от лица; он побледнел, ноги подкашивались.
Йошка не слышал ни одного слова, он не знал, о чем они говорили, — с него было достаточно и того, что старшой, этот худощавый, остроносый человек с буро-красной кожей, позволяет себе так запросто садиться подле Жужики, будто она была его зазнобой. Положив руку девушке на талию и заглядывая ей в глаза, он тихо беседовал с ней.
И Жужика даже не пошевелилась, не испугалась, словно так и надо.
Йошка не сознавал, что с ним происходит, но взглядом он невольно отыскивал нож или топор, перед глазами залегла плотная полоса тумана, а на виске часто-часто забилась жилка.
Дядюшка Эштан ушел — его позвали; в этот момент мимо проходил господин механик и тоже остановился перед Жужикой.
— Ну, малютка, хорошо работается наверху?
— Хорошо.
— Ну и прекрасно.
— А если будет дождь, нам все равно заплатят?
— Ну еще бы, оплата поденная: шесть дней рабочих, седьмой в придачу.
— Тогда мы забастуем.
Механик даже глаза вытаращил.
— Ай-ай-ай, Жужика! Ну и язычок у тебя! Я ведь человек справедливый. Однако либо мы работаем, как издольщики, либо нет!
Сказав это, он ущипнул девушку за щеку. Йошка совсем помрачнел и поплелся прочь, шатаясь как в тумане.
Ему хотелось сейчас же, сию минуту умереть. Стоит ли жить, если девушке нужен еще и другой, и он есть, этот другой…
Дьявольски распутная девчонка! Впрочем, разве мало ругал он перед приятелями и ее, да и вообще всех девушек!
Но где-то в глубине души он верил: все это только пустые разговоры, почти богохульство. Жужика другая, Жужика — ангел, Жужика любит только его…
Он забрел уже далеко, но чем больше удалялся, тем сильнее сжималось его сердце. Словно какой-то невидимой нитью был привязан к девушке: и чем дальше он уходил, тем сильнее натягивалась нить, врезаясь ему в сердце, разрывая его на части.
Он стал утешать себя, врачевать свою рану. Боже ты мой, ведь это же девушка! И притом красивая девушка…
Для того она и девушка, чтобы всем нравиться. Испокон веков повелось так, что за девчатами все ухаживают. А он и знаком-то с ней каких-нибудь два-три дня всего, а уже хочет быть единственным?!.. Но кто ухаживает за ней, кто они?.. Этот старик — старшой бригады? Так он ведь всех девушек тискает — беды в том нет. Или еще механик?. Ну, этот-то здесь хозяин, и Жужика заступалась перед ним за всех них… Наоборот, молодчина она, не растерялась… верно говорила…
Однако постепенно его все больше охватывало чувство горечи. Да, ничего плохого не случилось; да, конечно. И все же лучше бы ничего этого не было… Просто вот так вдруг, сразу и — ничего, ничего больше!.. Боже мой, он не смог бы даже смотреть на другую девушку, для него и не существует никого, кроме нее, словно весь свет на ней клином сошелся. Так пусть же и у Жужики не будет никого другого, никакого парня… Глубокая грусть бередила его душу: лучше бы вовремя бежать. Он заранее предчувствовал страшные муки… Но бежать уже было нельзя.