Было уже темно, и вскоре пришли и остальные; вернулся отец — еще издали слышно было его кряхтенье и покашливание.
— Дали корму корове?
— Еще не доили.
Мать как раз мыла подойник.
У них была корова с теленком, таким драчливым, что его отделили от матки и держали за домом в сарае, который на зиму обычно до самого навеса заваливался навозом, чтобы поддерживать тепло для славной бесценной их коровы. Йошка пошел помочь матери доить.
Он принес стебли кукурузы с уцелевшими на них листьями, потом нарезал ножом немного свеклы специально для дойки — Бодор была корова хитрая и не очень легко отдавала молоко, потому что мать не особенно хорошо умела с нею справляться.
Дойка шла тихо и гладко; Йошка чувствовал, что вот сейчас надо бы о чем-нибудь заговорить с матерью: ведь они так редко имели возможность побеседовать с глазу на глаз, — но он не находил слов. Корова обмахивалась хвостом, тогда он взял один стебель и стал придерживать им хвост корове, чтобы она не хлестала им мать.
Мать плакала; теперь у нее все время глаза были на мокром месте. Она принимала весьма близко к сердцу, что сын так рано стал думать о женитьбе; ей казалось, что этот парень никогда не женится, к тому же на такой никудышной девчонке, как эта дочка Пала Хитвеша, это маленькое ничтожество; в прошлое воскресенье ей показали эту девицу.
Наконец мать поднялась; сгорбленная, она взглянула на сына и разрыдалась.
— Сынок! — И она простерла к нему руки. — Милый ты мой сыночек!
Глаза у Йошки тоже наполнились слезами.
— Матушка! — проговорил он, ласково поглаживая мать по согбенной спине. — Ну вот видите, видите…
Он не знал, что сказать, чем утешить ее.
— Знаете, матушка, — с жаром произнес он после короткой паузы, — на всей земле нет другой женщины, которую я привел бы к вам в дом, родная, одна только Жужика Хитвеш!
Мать задрожала всем телом, какая-то судорога пробежала по ее лицу, слезы сразу же высохли у нее на глазах.
Она проглотила последние слезинки и холодно сказала:
— Дай-ка лучше корму корове. — И, взяв подойник, пошла к выходу. У порога она споткнулась и пролила молоко.
Йошка посмотрел вслед матери; им вдруг овладела безудержная ярость, и он с силой ударил кулаком по балке маленького хлева, ударил так, что строение затряслось.
Неужто и дальше так будет продолжаться?!
Действительно все сложилось теперь по-новому. Вся семья опасливо и ревниво следила за тем, как идут у Йошки дела. И каждый считал необходимым вмешиваться.
Но ведь любовь и требует этого. Это то же, что подливать масло в огонь.
Отныне Йошка никому никогда и словом не обмолвился бы о своих мыслях, хотя душа его была переполнена до краев.
Но и в доме девушки нарушилась безмятежная тишь.
Однажды, когда Йошка пришел к ним, он встретил там Эржи Эрдеи.
— Вы чего здесь дожидаетесь?
— Жужику.
— А где она?
— Ушла за своим возлюбленным.
Йошка так и обмер.
— А кто же он?
— Это следовало бы вам знать.
Йошка стоял неподвижно, как громом пораженный; отчаяние душило его.
В этот момент вошла Жужи; ему показалось, что, увидев его, она смутилась и покраснела.
Она что-то отдала Эржи Эрдеи, и та, опустив голову, со смехом убежала.
Йошка не фазу смог заговорить. В горле у него было сухо, сердце стучало.
— Кто же он, твой возлюбленный?
— Никто.
— Никто?
— Может, вы будете.
— Я?
— Да.
— Может, и был бы. Да только у тебя их на каждый палец по одному.
Девушка хотела было уже резко ответить; острая на язык, она не задумалась бы ответить что-нибудь дерзкое, но вовремя почувствовала, что теперь нельзя.
— Мы только недавно познакомились. Но ведь я жила, существовала и до этого…
— Жужика, — с жаром проговорил Йошка пересохшими губами, — я дал тебе в руки свою честь… — Он прямо смотрел на нее горящим взглядом, готовый расплакаться от такого признания, — А может быть, и свою жизнь. И если ты насмеешься надо мной, тогда… тогда пусть втаптывают меня в грязь… Я того заслуживаю, раз ухаживал за такой девушкой, которая… которая…
Жужика отвела взгляд; лицо ее напоминало сейчас яблоневый цвет — здесь розовое, там белое.
Оправдываясь, она пролепетала:
— Я не скажу больше ни слова.
— Почему?
— Потому что вы и так знаете.
— Что?
И тут ему вспомнилось одно имя, которое он слышал летом от девушек у машины, — однажды они дразнили при нем Жужику каким-то Эндре Багошем.
Йошка сразу как-то сник и опустил голову. Он принадлежал к числу тех людей, которые ни за что не тронут возлюбленную, а скорее на себя руки наложат.
— Да, так что я хотела сказать… — проговорила девушка дрожащими губами, опустив глаза. — Что это с вами?
Йошка молчал; потом коротко бросил:
— Ничего.
Жужика оперлась на забор и стала смотреть куда-то вдаль.
— Знаете, куда я хотела бы уйти с вами? — спросила она вдруг нежным, как дуновение ветерка, голосом.
— Куда?
— В Большой лес.
Йошка затрепетал от счастья… Боже, неужели она любит все-таки его?..
— Хорошо, — ответил он, с трудом переводя дыхание.
— Когда?
— Когда хочешь.
— Сегодня нельзя. Завтра после обеда.
— А почему сегодня нельзя? — быстро спросил Йошка, сверкнув глазами, и тотчас же подумал: «Сегодня она пойдет с тем, другим?»
— Сегодня стирка.
Это успокоило его. Какая она все-таки необыкновенная, эта девушка! Закуталась в платок, только руки обнажены по локоть. Вот и сейчас перед его глазами промелькнула эта прелестная рука, поправлявшая платок.
— Так, значит, стирка? — переспросил он.
— Ну, да.
Он уже знал, что во время стирки ему нельзя к ним приходить, чтобы не путаться под ногами.
— Ой, мне уже пора бежать…
— Бог в помощь…
— Бог в помощь…
И Жужика тут же убежала.
У Йошки снова кровь прилила к голове: как легко и охотно она расстается с ним!
Он долго смотрел вслед девушке, пока не остыл настолько, что смог спокойно думать.
— Не знаю, — проворчал он. — Я сойду с ума от всех этих выкрутасов! Я не выдержу: вот брошусь на тебя, Жужика, и вопьюсь в тебя зубами… Я и сейчас еще слышу твой голос… так и звучит в ушах…
И он все смотрел и смотрел на маленький пустой дворик. Но вот кто-то появился на улице. Йошке не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел его здесь стоящим как истукан — ни за что на свете! — и он пошел, грузно ступая своими тяжелыми сапогами… Как странно: ему казалось, будто сапоги, чудо-сапоги шли вместе с ним…
Он закрыл глаза и, погрузившись в раздумье, бормотал, как пьяный:
— Ты неотступно здесь, со мной, Жужика, моя Жужика… Ну, не мучай же меня… Я бешеная собака, я перегрызу тебе горло, я разорву тебя в клочья… Не пойду я больше за тобой, пока ты сама не заголосишь из-за меня.
Он тяжело вздохнул и еще ниже опустил голову.
И снова шел, шел, сам не зная куда; кости его ломило, словно по ним пробегал огонь, руки сжимались в кулаки с такой силой, что ногти впивались глубоко в ладони.
Вот он мысленно поймал девушку и там же, на улице, поверг в прах и принялся топтать…
— Эй! — окликнул его чей-то голос.
Словно вырванный из ада, прямо из пекла, Йошка встрепенулся.
Это был отец.
— Нет, вы посмотрите на этого щенка, — полушутливо бросил отец из-за забора, — даже отца родного не признает! А ну-ка, сынок, поди сюда и покопай вместо меня, а то мне нужно идти на мельницу.
Йошка был рад такой легкой и приятной работе.
Взявшись за лопату, он вонзил ее в землю и принялся копать, копать остервенело, без передышки. Отец, возвратившись под вечер, так и ахнул:
— Ой, сынок! Что ты наделал! Я потерял на этом целую поденную..
Йошка вскопал такую полосу, на которой отец проработал бы добрых два дня.
Но Йошку это мало трогало. Он глубоко вздохнул, словно освобождаясь от усталости.
— Я взбесившийся волк! — бормотал он, снова устремляясь вперед. — Я грызу только эту девушку, все мое тело отравлено… О, ей следовало бы остерегаться меня! Я сойду с ума, если не выплачусь у нее в объятиях…
И вдруг он прямо взревел:
— А-а-а! А если это пройдет?! Если меня не ждет ничего, кроме позора и презрения?
Йошка зарыдал.
— Жужика! Я чувствую, что ты чиста и честна… Так не люби же никого другого, милая, добрая моя голубка, радость моя единственная, только меня!
8
Дни шли чередой, один за другим, так что никто уже не различал их даже по названиям. Как странно, что время разбито на годы и недели, вместо того чтобы соизмеряться с возрастом человека и событиями его жизни.
Вечером, когда зажигали лампу, в маленьком домике собиралось столько народу, словно на свадьбу.
Следом за Йошкой вошла его младшая сестра, Жофи. В войну она овдовела, то есть осталась одна с дочкой, малюткой Жофи. А это было большой бедой, потому что она не была повенчана; поэтому всем говорили, что муж погиб на войне, хотя он вовсе не погиб, даже в солдатах не служил, а был сыном богатого хозяина и жил здесь же, на Порослайской улице, и часто проезжал по ней на бричке.
Более того, он уже и женился. А Жофи оказалась навечно привязанной к дому и выполняла всякую домашнюю работу, заботясь о мужчинах, ожесточенная и усталая, проклиная свою судьбу.
Но маленькая девочка была очень славненькой, и вся семья баловала ее.
— Что ты там жуешь, а? — спросил дед из постели, ибо у старика вошло в привычку, как придет, сразу же ложиться.
— Ковбацу!
— Колбасу! Нет, вы посмотрите только на эту разбойницу: жует сухую колбасу!
Дед взял девочку и поставил себе на живот.
— А ну-ка, станцуй разок, станцуй, куколка, станцуй!
Все с умилением смотрели на игру деда с внучкой.
Вообще шум и галдеж, как на толкучке, были в этом доме обычным явлением.
Йошка тихо вошел и остановился у двери. Повесив на гвоздь шляпу, он снял куртку и пошел умываться.