Помывшись, Йошка снова вошел в комнату. Ему было не по себе. Он был словно не в своей тарелке. Как он умел, бывало, возиться, играть со своими братишками! Ведь он был самым старшим, так что им приходилось слушаться его, а не то он отвешивал им подзатыльники. Но теперь они могли прыгать себе и шалить сколько угодно.
Теперь у него были другие думы, другие заботы.
Вчера у него вышла целая история с Жужикой: девушка пожелала доехать на трамвае до железной дороги, потом обратно, а когда доберутся до Большого леса, пойти гулять под сенью деревьев.
Йошке не понравилось такое предложение: и где только она выучилась этому? К тому же у него случайно не оказалось с собой ни одного крейцера, и ему не на что было даже купить билеты. А ведь там пришлось бы угощать девушку хоть солеными рогаликами да еще сниматься у фотографа… Но на что? Теперь, когда он жил одной лишь любовью, у него не было заработка. Но девушке-то этого не скажешь! Упаси господи, чтобы женщина узнала, что у ее кавалера нет денег!
Поэтому он почел за лучшее слукавить.
— Нет, не пойду я с тобой в лес, Жужи.
Девушка так и замерла.
— Не пойдешь?
— Нет!.. Чтобы ты сравнивала меня бог знает с каким-то своим старым возлюбленным!.. Нет, не пойду я…
— Я знала это, — тихо проговорила девушка.
— С кем была ты в лесу?
Жужика долго молчала.
— С Эндре Багошем?
— Да.
Йошке уже все рассказали девушки Эрдеи, и он был спокоен, потому что парень с тех пор успел уже жениться.
Они молчали, молчали, а в обоих что-то гулко стучало.
— Ну, и как, хорошо было?
— Хорошо, — ответила девушка и опустила глаза. — Мы даже на лодке катались, — еле слышно добавила она.
— В Большом лесу?
— На пруду.
Йошка нахмурился. Черт побери этих проклятых кавалеров, как они умеют пускать пыль в глаза! Ему бы никогда не пришло что-нибудь подобное в голову. У него в сердце записано лишь: любить и работать.
Тогда они не очень-то хорошо расстались, потому что ему все же было стыдно за свою неуступчивость, подоплекой которой была такая низменная причина, как бедность. Молодой Багош по сравнению с ним — богатый парень, особенно теперь, когда он выгодно женился.
Уже второй раз он так поступил с девушкой, так покуражился. Первый раз он не пришел на свидание. Они договорились встретиться в пять часов пополудни на рыночной площади под часами. Он не смог прийти, потому что заболела мать и он должен был находиться подле нее.
Он сидел как на иголках и все же не мог оставить свою единственную добрую матушку, хотя всеми мыслями рвался к девушке. А та ждала, ждала его, сгорая от стыда; ей казалось, что все торговки и прохожие смотрели на нее.
Когда же Йошка освободился и прибежал на место встречи, там никого уже и в помине не было, только прохладный темный вечер встретил его.
Он тоже разозлился и решил ждать; он ждал и напевал:
Черный фрак на мне одет,
А не шуба, нет!
Моя роза, знаешь ты,
Он не греет, нет.
Ой, но все это чепуха, пустяки, как и сама жизнь, — ерунда, ничто: одно лишь чего-то стоит, одно доходит до его слуха, оседает в его памяти, в его крови: это дорогая и милая сердцу любовная размолвка, которая в конце концов все-все прояснила.
Кто мог бы сказать, как это произошло и что было при этом сказано: они поссорились из-за несостоявшейся вчерашней прогулки в лес, когда девушку в конце концов словно прорвало. Так вспыхивает молния из-за черной тучи. Да, в тот темный вечер, за их домом, там, у лестницы на чердак, перед желтой саманной стеной маленького свинарника, произошло великое чудо — девушка заговорила!
— Я была права! — сказала она. — Я не хотела этого! Мне так жалко мою тайну!.. Ой, горе убьет меня, мне так стыдно за себя!.. Никогда еще я не говорила ничего подобного, потому что и не чувствовала такого! Я умру, мне так больно и обидно!.
Йошка, как зачарованный, радостно смотрел на девушку: он был на вершине блаженства: девушка впервые так откровенно выдала себя. Йошку захлестывали светлые радостные чувства.
— Я только сейчас вижу, что вы совершенно чужой мне! — в смертельном отчаянии рыдала девушка. — Вам я доверила свое самое сокровенное! Ой, как я ужасно страдаю! Я прошу вас, милый, оставьте меня навсегда — бог мне поможет!..
— «Милый!» — воскликнул Йошка; сердце его готово было разорваться. — «Милый»?!.. Вы сердитесь и все же говорите мне: «Милый»!..
Девушка словно онемела. Закрыв лицо руками, она отвернулась к стене, у которой стояла, и, прислонившись к желтому потрескавшемуся саману, ждала, чтобы ушел Йошка, ушел навсегда.
Чтобы ушел?! Этого ли она ждала? Разве не разорвалось бы у нее сердце, если бы это все-таки случилось?
И Йошка не мог произнести ни слова; сразу ослабевший, он весь дрожал от любви, почти теряя сознание от радости. Ему захотелось вдруг целовать девушку, целовать жадно, безумно; он привлек к себе Жужику, обнял ее и стал покрывать поцелуями ее волосы, шею…
— Жужика, моя Жужика, — только и бормотал он, а про себя приговаривал: «Жена моя!.. Милая моя маленькая Жужика! Я пойду домой, скажу отцу! Попрошу твоей руки! Ой ты, маленькая моя девочка, я обнимаю твою хорошенькую головку! Я целую твое милое сердечко! Кто любит, тот прощает, Жужи!.. Жужика моя, прости мне…»
Такие чувства переполняли его, такие слова просились наружу, но уста его молчали…
И вот даже сейчас, в своей шумной семье, он ощущал себя до головокружения счастливым, самым счастливым человеком на свете! Какая у него тайна! Ой, что за тайна! Жужика Хитвеш любит его!.. Что за тайна, какая счастливая тайна: он женится на ней!
— Ну, а этот-то когда женится? — неожиданно спросил отец, даже не глядя на Йошку, но все знали, о ком речь.
Йошка был словно громом поражен; подавленный, он стоял под устремленными на него взорами. Боже правый, он и забыл, что родители тоже думают об этом.
Он стоял растерянный и слушал, что говорили.
— Жениться! Дурная болезнь! — зудела бабка с нескрываемым раздражением.
— Разумеется! — воскликнул старый Дарабош. — Потому как на свадьбе надобно танцевать! Даже придется танцевать!
— Черта с два.
— И матушка ваша, она тоже будет танцевать! Вот увидите, как она будет прыгать. Будет танцевать с этим хрюкающим Палом Хитвешем. Точно! Ну чего ржешь! Я те! — прикрикнул он на младшего сына. — Зубы-то у тебя желтые, как тыква!
И старик отпустил подзатыльник уставившемуся на него маленькому Янчи.
— Так что же, выходит, мать не желает танцевать, — продолжал он куражиться, — или, может, того, просто прикидывается?. А ведь придется еще и на крестинах поплясать!
— Ну да, как бы не так! — отозвалась мать.
— А может быть, не будешь все-таки? Ты ведь горбатая! Впрочем, ты такие коленца начнешь откалывать, что, глядишь, даже спина выпрямится.
— Оставь меня в покое.
— Ха-ха! Нет, ты посмотри только, как она, мать-то твоя, показывает зубы!.. Она и ест-то как кролик.
Жена его в сердцах отложила кусок хлеба и рассерженная вышла.
— А ну, куколка, танцуй, танцуй! — потешался старик, лежа на кровати.
Йошка слушал все это с ужасом и горечью. Что сказать теперь, что предпринять?.. Хриплым голосом он промолвил только:
— Вы хоть бы пощадили матушку, батя.
И ждал, не швырнет ли тот ему в голову ребенка.
Отец замолчал и уставился на него своими серыми глазами.
— Вот ты и пощади!.. Нет, вы полюбуйтесь только… как он-то ее жалеет!.. Мать ему, можно сказать, только-только пеленки стирать перестала, а уж он, поди-ка, женится. Пошел ты!..
И он грубо, очень грубо выругался.
— Больно ты загордился своим заработком. Конечно, теперь-то ты барин! Прекрасно… Мы все передохнем тут зимой с голода, если ты заберешь свою пшеницу! Это как пить дать!
Вошла мать. Она постелила ребятишкам в крохотной кухне, потому что в комнате все не умещались; однако она слышала каждое слово их разговора.
— Ну, хватит тебе.
— A-а, черт бы вас всех побрал!.. По мне так пусть хоть трех жен берет, — проговорил старик. — А только измельчали мужики, испоганились…
— Да заткнись ты! — оборвала его жена.
Однако старик, который до сих пор делал вид, будто готов согласиться на женитьбу сына, сейчас дал волю горькому гневу.
— Вместо того чтобы заработать малость, он, пожалуйте, уже женится. По мне так лучше б сдох! Два нищих заключают сделку…
— Чего вы хотите от меня, батя? — вскочил Йошка.
Старик хмуро молчал.
— Повеситься мне, что ли? — воскликнул парень.
— Ну и вешайся! Для тебя я веревки не пожалею!
— Йошка, Йошка, сынок! — заломила руки мать.
— Батя сам не знает, что говорит.
— Дитятко ты мое!
Тут заговорила бабка:
— Оно, конечно, парню не терпится. Но если уж так приспичило жениться, то есть ведь достаточно девиц из богатых семей.
Йошка повернулся в ее сторону, как разъяренный молодой бычок:
— Я так и знал, что вся беда в этом!
— А так оно и есть! — отозвалась бабка.
— Конечно, в этом! — проговорил отец.
— Ну, так знайте! — заорал Йошка. — Не нужны мне они, другие! Никто не нужен, кроме этой девушки, есть у нее что за душой или нет!
С этими словами он выскочил в сени, сильно хлопнув за собой дверью.
— Убью! — заревел отец. — Паршивый щенок, убью! Попомнишь ты у меня, как хлопать дверью!
Старик даже спрыгнул с постели, чтобы побежать вслед за Йошкой, но жена и дети схватили его за руки и, буквально вцепившись в него, в ужасе заголосили.
— Бени, Бени! — рыдала женщина.
— Па-апа, па-а-почка! — вторили ей дети.
Старик дал себя успокоить.
Потом он снова лег, отвернулся к стене и заснул. Он и не пошевелился, когда к нему в кровать уложили двух или трех маленьких ребятишек, кого в изголовье, кого в ноги.
А Йошка вышел на улицу и затянул протяжную песенку.
— Слышите? — говорили соседи. — Это Йошка Дарабош поет. Ишь ты, хорошо, видать, парню! Влюбился, наверное…