Жужика постепенно успокоилась. Боже, неужто такая парившая она, эта жизнь? — мысленно спросила она себя, но тут же подумала, что сама пока не почувствовала этого, только что испугалась очень.
В это время вошла госпожа и уселась среди них, как невинный ребенок. Жужи нет-нет да и поглядывала на нее: если бы госпожа знала, что знает она… И девушка чувствовала себя более взрослой, умной и достойной большего внимания, чем до прихода сюда. Какая же добрая эта госпожа! Какая добрячка — наверняка глупенькая, поэтому такая и добрая. Что до нее, то она не могла бы быть такой веселой. Будь Жужи на ее месте, она не верила бы своему мужу. И она не позволила бы дарить другим шелковые блузки и свою любовь.
Но одновременно в глубже ее души просыпалось какое-то коварное чувство: конечно, она ненавидит господина, тьфу… Но, боже мой, ту пакость, которую он только что совершил, нужно же как-то использовать… Ведь стоит ей сейчас взвизгнуть, и господин инженер… ой, что ему сейчас будет!
При этой мысли — от одной мысли — Жужика покраснела, и перед ее глазами встал Йошка с его покорной, молящей воркотней. Ей тотчас же, немедленно захотелось побежать к нему. Ах, обнять бы его, дорогого, прижаться к его доброму сердцу, отдохнуть у него на руках, погладить его лицо!
Она заторопилась, попрощалась и убежала.
Когда Жужика пришла домой, там ее ждала большая новость: надо было срочно отправляться на хутор.
Жужика очень удивилась: до сих пор об этом и речи не заходило, а тут на нее сразу насели все домашние: дескать, надо отправляться, не мешкая, чтобы добраться туда до вечера, к воскресенью ей обязательно нужно быть там.
Все так напустились на нее, что она не осмеливалась возражать. Даже с Йошкой не сумела попрощаться — да и как бы она отважилась сказать, даже заикнуться о нем? Так и пустилась в долгий путь с горечью на душе и с болью в сердце.
На хуторе она действительно была нужна, так как у дяди, что называется, было «хлопот полон рот». Свирепствовал падеж свиней, и приходилось резать одного поросенка за другим. У некоторых даже крови почти не было.
Авось хороши будут на зиму — можно их прокоптить, да и продать господам.
На хуторе ей пришлось пробыть воскресенье, понедельник, вторник, и только в среду она вернулась домой.
Все эти дни у нее было так много дел, что она даже не имела времени подумать о себе, только сердце щемило от любви, особенно под вечер, часов в пять-шесть пополудни.
О нелепом случае с лысым инженером она совсем перестала думать, все прошло, а если ей и вспоминался он, то она лишь посмеивалась над ним. Ей только стыдно было вспоминать, как она выдала себя перед тетушкой Панкой.
Нет уж, теперь она ни за какие сокровища не сболтнет никогда и никому ни о чем подобном!
Всякий раз, когда ей вспоминался этот случай, она вспыхивала. Еще, чего доброго, тетушка Панка проболтается где-нибудь — боже упаси! боже упаси! А что, если это дойдет до Йошки? О, лучше умереть!
Жужика не могла совладать с собой, не могла больше оставаться на хуторе, ей хотелось бежать домой: что-то думает Йошка, не получая от нее ни привета, ни ответа?..
Когда она вернулась домой, ей показалось, будто там за эти несколько дней что-то случилось.
Встретили ее весьма странно, это она заметила сразу.
Но не находила в себе смелости расспрашивать, что же, собственно говоря, произошло. Ей хотелось спросить, но она никак не могла решиться, только ходила взад и вперед да поглядывала на ворота. Но никто не приходил. Что же случилось с Йошкой? Она потеряла покой и сон; тщетно расспрашивали ее, что да как на хуторе:
— А! Падали много… и вонь стоит…
Больше ничего не сказала.
И никто больше не заговаривал с ней — ждали вопросов; а она готова была лучше умереть, чем спросить. Ведь должен же Йошка как-то подать о себе весть! «Не стану я бегать за ним! Но если он отмалчивается, что ж, пусть пропадет пропадом, пусть весь мир сгниет!» И она все ждала, ждала, надеясь, что родители все-таки заговорят сами.
Только вечером, перед сном, отец, наконец, обратился к ней:
— Жужика?
— ?
— Он был здесь вчера.
— Кто?
— Глухой Дарабош.
— Зачем?
— Просил твоей руки… для Йошки… Пойдешь за него?..
Жужика натянула платок на глаза, у нее закружилась голова: это было для нее неожиданно. Несколько мгновении она молчала, не зная, что же ей ответить… Господи, вот оно… Жужика отвернулась.
— Пусть идет к черту, — буркнула она.
Но сердце ее прыгало от счастья.
Ничего другого от нее не могли добиться, но когда она легла в постель, зубы у нее стучали; сцепив пальцы рук, она принялась молиться и закончила молитву словами:
— Пусть идет к черту, пусть убирается к черту! Аминь!
13
Они прошли по чигекертской дороге до самой улицы Перерфи. Молча шагали рядом, касаясь друг друга то рукой, то плечом.
— Ну, развлекайте же меня! — чуть слышно пролепетала Жужика. — Разве не затем вы привели меня сюда, чтобы развлекать? Посмотрю-ка, что вы умеете.
Йошка нахмурил брови. Зачем развлекать?! Разве они не жених и невеста? Сердце его заполняло большое чувство; оно кипело, готовое вылиться через край. Он не понимал девушки: с чего это она жаждет теперь каких-то особых развлечений? Он не догадывался, что девушка тоже произнесла эти слова в смятении, сгорая от счастья. Она была очень счастлива, что открыто идет по улице с избранником своего сердца. Ей хотелось скрыть, утаить это чувство, словно не все еще было решено, словно встреча их должна выглядеть совсем случайной — и невольно она хотела сделать эту встречу проще, обыденнее, то есть случайнее. Жених и невеста шли в кино… Возможно ли это?
Но ведь они еще не жених и невеста. Ведь она еще не ответила Глухому Дарабошу на его сватовство ни «да», ни «нет»!
Впрочем, конечно: они жених и невеста. Ведь она идет с парнем в кино с согласия родителей, чтобы поговорить о будущем.
— С родителями моими, видишь ли, беда! — сказал Йошка. — Дело в том, что мать воспитала меня паинькой, вечно я вертелся около ее подола, потому что не было еще на свете такой доброй матери, как моя. Она обращалась со мной так, будто я был ей не только сыном, а всем для нее. Она поверяла мне все свои горести и печали, никогда ничего от меня не скрывала. Вот и теперь ей кажется, что все останется по-прежнему. Если бы она увидела нас сейчас рядом, Жужика, она, наверное, с горя бросилась бы под трамвай.
Жужика опустила голову. Вот чем он ее развлекает?
Что ж, пусть бросается под трамвай! Лучше уж молчал бы, чем говорить такое.
Но Йошка становился все более и более разговорчивым, голос его звучал тихо, ласково.
— После того как я привез домой с молотьбы шесть центнеров сорок два килограмма пшеницы, они думают, что теперь уж обеспечены на всю зиму, вместе с кучей детей, что и работать уже никому не надо, остается только жарить, да печь, да гулять-погуливать. Они теперь и ненавидят меня так, потому что знают, как зорко я слежу за мешками, — ими они больше не распоряжаются. И телки моей им не видать! Они-то думали, когда отдавали ее мне, что это все равно — пустое слово, будто она моя; лишь только понадобится детям или им самим на зиму одежда, сапоги да башмаки — тут уж, дескать, продадим телочку. Но сейчас они уже понимают, что я женюсь и уведу с собой телку, заберу свою пшеницу, новый зипун и все прочее. Вот они и ненавидят теперь тебя, Жужика, думают, что ты всему виной. Недобрым словом поминают тебя у нас в доме, поэтому надо спешить со свадьбой, а то я боюсь…
Он умолк.
Девушка опустила свою маленькую упрямую голову, помрачнела и заспешила, семеня мелкими шажками.
Навстречу им шла какая-то крестьянская девушка.
Миновав их, она обернулась и посмотрела вслед Жужике.
Йошка уже не раз замечал, как провожают взглядом девушку, особенно женщины.
— Что они смотрят на тебя? — спросил он.
Только теперь он заметил, какая Жужика нарядная. На ней были сверкающие лаком изящные туфли, чулки телесного цвета, синяя юбка, белая блузка и на шее — очень красивая пестрая косынка. Из-под платочка кокетливо выглядывали локоны волос, и вся она напоминала какую-то театральную красавицу.
Жужика улыбнулась: она-то знала, почему смотрят.
Йошка, с тех пор как посватался к девушке, как-то враждебно смотрел на нее. Кто знает, в чем тут секрет, но он все вменял ей в вину. Сейчас он подумал, но не сказал: «Ты такая нарядная?»
А сказал так:
— Ты такая красивая?
Жужика молчала, загадочно улыбаясь.
— Чего ж ты молчишь? — спросил Йошка. — Только я и говорю без умолку, а ты все молчишь.
— Вы мужчины, вам и должно говорить, — не совсем уверенно и вместе с тем не без лукавства сказала Жужика.
Очень удивлял ее этот парень: он все рассказывал ей, все свои мысли, даже такие, о которых, как ей казалось, было стыдно и говорить, не боится, что она выболтает, выдаст его. Что это за доверие? Словно в воду бросается очертя голову. Эта удивительная откровенность щекотала самолюбие Жужики, пленяла ей сердце; она принимала ее с закрытыми глазами. Но сама она никогда не посмела бы так откровенно поведать свои горести, свои думы ни одному мужчине, даже Йошке.
— Знаешь, что сказала бабушка, когда я заявил, что собираюсь жениться, — заговорил Йошка, в буквальном смысле поняв слова Жужики; сердце его до того переполнилось, и он готов был излить девушке всю свою душу, всего себя. Он принялся рассказывать ей самые щекотливые, самые неприятные вещи, думая, что этим, только этим даст ей хоть что-то; он уже не раз собирался, чтобы не взять на душу большого греха, — доверить ей все и вручить свою жизнь обожаемой девушке.
— Бабка сказала; «Ты еще пожалеешь, как сука, которая принесла девять щенков».
— Ну и пропадите вы пропадом! — дерзко сказала девушка. Она уже радовалась, что не ответила ни «да», ни «нет» на сватовство. Глупец он, если пугает ее такими историями! Может, за такую девушку не один парень бросился бы в огонь и в воду! И не такие голодранцы, у которых за душой гроша ломаного нет, а люди совсем иного сорта — богачи, господа, каких этот жалкий парень-батрак и во сне не видел…