Она не могла даже дышать, только часто-часто глотала воздух, лежа в темной комнате. В окно едва заметно стала пробиваться заря, а ей хотелось, чтобы рассвет не наступил никогда.
Никогда!
О, на это она напрасно надеялась! Солнце не обращало внимания на желание сердца, оно безжалостно приближалось откуда-то на своем ретивом коне, освещая ослепительным светом все уголки земли и все темные закоулки души.
Зашевелились старики. Мать встала, босиком подошла к печке, зажгла огонь. (Пусть бы простыла да померла скорей!) Отец тоже высунул ноги из-под перины; где-то на господском дворе его ждут козлы, пила, а он все еще потягивается, прохлаждается. Только братец Андриш храпел спокойно; вчера он изрядно выпил, и вино смежило ему веки.
Но вот и он, наконец, проснулся и ни с того ни с сего сказал:
— Зовут меня выездным кучером к господину Дьярмати. Сегодня подряжусь, но не надолго.
Для всех началась жизнь, только для нее наступил конец.
17
Больше она не видела Йошку, он будто умер, будто никогда не жил на свете. Какой же большой город Дебрецен, только те и видятся в нем, кто любит друг друга. Вот ведь у них до сих пор не было часу, минуты не было, чтобы один не знал о другом. Если Йошка был свободен, то всегда сидел у Жужики, и даже если шел на работу, то первым делом чуть свет заглядывал к ней. Она знала, к кому он пошел, что делает, где работает, знала, когда он придет, ждала его, и сердце ее наперед уже радовалось, что близился час свидания.
Неужели так глуп, так глуп парень?! Да разве можно мужчине бросать девушку только из-за того, что ее мать обидела его каким-то словом? Одним-единственным словом?! «У нас-де дочь бедная, под стать бедному человеку, мы не хотим, чтобы ваши родители ее ненавидели…» Ну, а ему-то самому чем перед ней гордиться? «Даже вшей и тех не больше, чем у нас, — рассуждала Жужика. — А у меня хоть два поросенка, да ведь какие красивые, какие живые и резвые, что твои ящерицы… А у него? Только захудалая телка!..»
Но напрасны рассуждения и мечты, напрасно она ломает голову, мучается и страдает: не вернуть того, что потеряно.
Жужика до такой степени истощала, что остались одни кожа да кости; под глазами у нее появились круги, лицо пожелтело, кожа на руках сморщилась, словом, девушка, казалось, дышала на ладан.
Так проходила одна неделя за другой, и вот однажды она услышала разговоры, что Йошка будто женится, берет в жены распутницу-солдатку, дочь Мароти, и хутор в придачу.
— Забери ты его к себе, о господи, — сказала Жужика, — и обложи ты ему все лицо и шею осиным выводком, а я о нем больше не подумаю, даже не взгляну на него!.
Но, говоря это, она вся дрожала; голова у нее шла кругом, она едва не потеряла рассудок. То она твердила, что он ей никогда не был нужен, то в следующую минуту клялась, что ни за какие сокровища в мире не откажется от него.
Но раз ты так, то и я тоже так! Она как будто даже радовалась, что у ее брата, Андриша, разгульное настроение: он то и дело приводил цыган, приносил вино; вместе с компанией приходилось пить и отцу, против чего любивший покуражиться Пал Хитвеш, конечно, не возражал.
Приводил Андриш и друзей, сегодня одного, завтра другого, и Жужика заигрывала с ними, ей хотелось развлечься, но как только дело доходило до серьезного разговора, ей все противели, она была зла на язык, жалила, как крапива, и всех озлобляла против себя.
Беда была в том, что у нее не было никого, с кем бы она могла поговорить по душам, высказать боль своего сердца.
Если бы у нее была добрая сестра, скажем, старая дева, с которой можно было бы поделиться своими радостями и печалями, открыть все свои тайны, она бы легче избавилась от страшной боли. Сестра защитила бы ее, утешила хотя бы уже тем, что выслушала ее. Страдания ее уменьшились бы, выскажи она то, что давило на сердце, душило, не давало свободно дышать. Мидас исповедовался камышам, но Жужика не была столь умной, как тот древний царь. Она забросила даже свою любимицу свинью, перестала с ней играть, ни за что не бралась и безучастно лежала целыми днями. Да и зачем ей эти заботы и хлопоты, если вся жизнь ее пошла насмарку.
Как-то раз, придя домой, Андриш, ко всеобщему изумлению, объявил, что собирается жениться.
Все ужасно перепугались.
— На ком же? — с тревогой в голосе спросили родители, так как очень боялись, что сынок их женится на дочери нищего Даража. Они с облегчением вздохнули, когда он назвал имя какой-то другой девицы.
Однако вскоре выяснилось, что и эта женитьба — не бог весть какое счастье для бедняка. Девушка была седьмым ребенком в семье какого-то захудалого крестьянина, работала нянькой или прислугой у господ и познакомилась с Андришем возле Большого леса. Она катила перед собой украшенную кружевами детскую коляску, а Андриш вез на подводе навоз на виноградники.
Вот когда было горя и печали! Но с Андришем спорить было поздно: он был совершеннолетним и заговорил о свадьбе после того, как об их помолвке уже объявили в церкви.
А оставшиеся до свадьбы две недели — небольшой срок для того, чтобы можно было основательно расстроить брак.
Ведь Андриш ухитрился первую неделю даже домой не являться, спал вместе с лошадьми в господской конюшне, и мать могла плакать по нем в свое удовольствие!
Жужике поступок брата тоже придал сил, и после долгого перерыва она впервые вновь пошла в дом инженера.
Однако там ей не было так уютно, как раньше. Ее обижало уже одно то, что всем бросается в глаза ее худоба: девушке было невыносимо стыдно. Господин инженер, придя домой, даже не взглянул на нее, даже не заговорил с нею, наверняка она противна ему, такая худющая…
Зато хозяйка оставалась красивой и прелестной, краше, чем когда-либо: крупная, полная, очаровательная.
— Очень грустишь, душечка? — спросила она у Жужики.
— Нет.
— И не надо.
— Я тоже так думаю.
— Мужчины не стоят того, чтобы горевать по ним.
— Не стоят?
— Ни один. Они думают, что им все можно. Все они такие.
Жужика вздрогнула.
— Все?
— Все, дорогая, все. Даже если и любил так, что готов был умереть за тебя. А пройдет время, и он до того возненавидит тебя, что согласится лучше умереть, чем тебя видеть.
Жужика не осмелилась ответить. В голосе красивой хозяйки слышалась такая печаль, что Жужика почувствовала: она исходит из самого ее сердца.
Она вдруг поняла, что какая-то общая судьба, общее горе связывают женщин.
— Лучше разочароваться раньше, чем позже… когда еще можно помочь горю.
Жужика опустила голову и, чтобы никто не видел ее лица, ее налитых слезами глаз, принялась разглядывать свои туфли.
— Разницы нет, дорогая, выйдешь ли ты замуж за того, кого любишь, или за того, кого не любишь. Так или иначе любви приходит конец. Только и разницы, что разочаровываться в любимом человеке горше…
В комнату вошел господин инженер. Он взглянул на девушку, которая, вся сжавшись, сидела у ног его жены.
— Когда будет свадьба, Жужика?
— Никогда.
— Что так? А жених куда девался?
— Во время уборки под лед провалился.
Язычок-то у нее был еще остер, отвечать она умела.
— Жаль.
Он пристально посмотрел на Жужику и умолк.
В это время хозяйка вышла из комнаты, и они остались одни.
Жужика встала, повернула голову, и перед глазами у нее снова поплыли круги. Вот опять ее охватывает то волнение, тот неприятный жар… Господи, что это?..
Мужчина стоит с наклоненной вперед головой и смотрит.
А что он думает?.. Что они вообще думают, мужчины, и почему от их взглядов лицо девушки вспыхивает, будто ее коснулось что-то дурное?
Господин инженер, как всегда, курил сигару. Она торчала у него во рту между толстыми губами, словно толстый сучок на израненном дереве.
Жужика бросила на инженера быстрый взгляд.
— А почему жаль? — спросила она.
— Почему?.. Потому, что сейчас ему бы повезло.
Инженер произнес это так заманчиво и многообещающе, словно собрался сделать доброе дело. Но глаза его говорили иное, — волчьи, пронизывающие глаза кровопийцы, жестокие и кровавые.
— Я устроил бы его на железной дороге.
Жужика так и обмерла.
— На железной дороге?
— Да.
— На железной дороге? А кем же?
— На должность. На постоянную должность. Не понадобилось бы ему больше ходить на поденщину. Положили бы ему там приличное жалованье в начале каждого месяца. Зимой и летом одинаковое.
Глаза у Жужики налились слезами.
— Глупый, глупый, — повторяла она.
— Была бы у него и настоящая меховая шуба, шапка. А сдал бы экзамены — так и чин получил бы…
Инженер смотрел на нее и говорил так тихо, что, казалось, он нашептывает девушке на ухо какой-то секрет.
— Даже квартиру смог бы ему устроить.
— Квартиру?
— Освобождается дом садовника, тот, что поменьше… У меня… на винограднике… Даже работать за него не пришлось бы, разве только за цветами присматривать… Ты бы ходила сюда, к нам, и ухаживала бы за цветами. Работа легкая, приятная… Ты любишь цветы?
— Да.
Жужика закрыла глаза.
Инженер говорил все тише, все прерывистее.
— Значит, ты хорошая девушка.
— Почему?
— Если любишь цветы.
— А вы тоже любите цветы?
— Я тоже.
— Какие вы любите цветы?
— Ах ты цыганка…
Жужика отстранилась.
— Что это я хотела вам сказать?
— Ну, говори же…
— Мой брат…
— Ну-ну!..
— Женится он.
— Кто?
— Мой старший брат… который вернулся из России… домой. Знаете…
Лицо ее пылало. Ой, сейчас нужно быть осторожной.
Если уж она прозевала свое счастье, то хоть для Андриша надо его поймать.
— Да, — спросил инженер.
— Его… вы смогли бы…
— Что?
— Возьмите его, а?
— Хм.
— На железную дорогу… Он женится!
— Да?
— Да.
— А у него красивая невеста?
Жужика вздрогнула.
Инженер уже нагнулся к ней совсем близко, взял за подбородок, и от этого прикосновения мужчины у девушки загорелось все тело, как лампочка, когда включают ток.