— Удовлетворения?
— Да.
— Ишь ты. Удовлетворения!
Жужика задумалась.
— В четыре часа?
— Да.
— В какой кинотеатр?
— В «Аполло».
— В «Аполло»?
— Да.
— В четыре?
— Да… Так ты пойдешь?
— Не знаю. Как захочется.
— Приходи туда по тракту, он будет тебя ждать на углу, возле лавки.
— Как захочу, так и пойду.
— Ладно, там встретитесь.
— Так он плакал?
— Йошка? Плакал.
— Притворялся!
— Сильно плакал, ревел, как ребенок; дерево и то сжалилось бы. Ну, я пошла.
— Сервус.
Роза убежала. Из дома вышла разгневанная тетушка Хитвеш.
— Что вы тут шепчетесь? Что ты замышляешь?
— Ничего.
— Ничего! С твоими проделками самому черту не совладать.
Жужике было не до разговоров. Теперь она особенно остро ощущала отсутствие близкого человека, с кем можно было поделиться сокровенными мыслями, высказать все, что ей давило сердце. С горечью в душе она спрашивала себя: зачем все это? Зачем она идет? Чтобы снова страдать от бессонницы, вздыхать, томиться?..
Но какая-то неудержимая, невероятная сила тянула, тащила ее — она не могла не пойти. И сразу весь мир преобразился в ее глазах: снег лежал такой свежий, деревья кутались в иней, и весь этот противный Дебрецен, который целый год был скопищем пыли, теперь стал красивым, белым, украшенным сказочными деревьями. Может быть, бог смилостивился и ради нее разукрасил так весь мир.
После обеда быстро стало смеркаться; мать, точно Аргус, следила, как она одевается.
— Ты куда это собираешься?
— К инженерше пойду.
Это как будто успокоило мать.
— И я пойду за тобой, — все-таки проворчала она.
Жужика вскипела.
— К чему эти придирки! Когда это вы ходили за мной следом?
Мать, никогда еще не видевшая свою дочь в таком воинственном настроении, оторопела.
— Ладно, ладно, ступай одна.
Жужика ничего не ответила. Со злостью она вынула все подарки, полученные от сапожника. Сапожник сделал ей пару лаковых туфель, до того хорошеньких, что и описать нельзя. Она надела их. Надела и блузку, и пальто такого бледно-зеленого цвета, какими бывают листья ранней весною.
Видя, как дочь наряжается, мать успокоилась: не иначе как собирается похвастать! На сердце у нее стало легче: похоже, что дочь и в самом деле благоволит к сапожнику, желанному зятю.
Как-то раз Йошка подарил ей брошку; то была дешевая и не очень красивая брошь с изображением лебедя и обнаженной женщины. Брошку эту она не любила — сапожник дарил лучшие. Теперь же она надела ее, но спрятала поглубже, чтобы никто не увидел — ни Йошка, ни люди… А все-таки надела — надела тайком, презирая, ненавидя, но надела, причем впервые…
Когда она прошла Чигекертский большак, у лавки к ней подошел Йошка.
Лицо Жужики было залито румянцем: она заметила одиноко стоявшего Йошку еще с противоположной стороны улицы и теперь, покусывая губы, чувствовала, как у нее пылают щеки.
— Меня ждете? — спросила она, положив руку на грудь, и сделала удивленные глаза.
— Тебя.
— Вы в этом уверены?
— Да.
Парень растерялся. Немного погодя он пролепетал:
— Вот… цветы, — и протянул ей два цветка.
— Что это? Как они называются?
— Черная фиалка.
— Черная фиалка?
Жужика принялась разглядывать цветы.
— Такие же, как и ты, — проговорил Йошка.
Девушка промолчала, затем тихо спросила:
— Разве я черная?
Йошка смущенно посмотрел на нее. «Душа твоя черная, — думал он, — сердце твое черное». Но вслух сказал:
— Нет, ты не черная, ты красивая.
Жужика улыбнулась, и сердце ее учащенно забилось…
Йошка вынул из кармана плоскую бутылку.
— Мать думает, что я сижу у дядюшки Михая, глухого Дарабоша. Он обещал дать семилетней ореховой палинки для какого-то снадобья — вот я и пошел за ней. Теперь меня, как хорька, выслеживают, приходится быть очень осторожным. Но мне все равно, будь что будет!
— Тогда какого лешего вы столько говорите, — оборвала его Жужика, — радуйтесь, что идете со мной рядом, и молчите.
Йошка засмеялся; ему нравилось, как распалилась девушка, он готов был расцеловать ее за это.
— И не подумаю! — проговорил он весело. — Не для того я пришел сюда, не для того ждал да выслеживал тебя, чтобы в молчанку играть… Я хочу тебе все, все рассказать.
Голос его звучал так обыденно, что девушка замерла: неужто это и все?
— Вот как?
— Как?
— Разве ничего не случилось?
— А что?
— Неужто ничего? Выходит, мы только вчера были вместе и с тех пор ровным счетом ничего не произошло? Разве с последней нашей встречи не минуло двух или трех месяцев?
У парня горело лицо, кожа была красной, как свежее мясо, и вся усыпана прыщиками. Шея, изуродованная чирьями, была повязана платком, так что Йошка не мог повернуть голову и, когда говорил, поворачивался к девушке всем туловищем. Но он смеялся заразительно, счастливо смеялся, не сводя глаз с невысокой девушки, которая не доставала ему и до плеч. Каждое ее слово щекотало его сердце, будто по нему проводили нежным стебельком.
— Для меня — нет! — сказал он. — Я и одной минуты не был без тебя, Жужи. Я, знаешь ли, все время только и разговариваю с тобой; нет в мире ничего такого, о чем бы я не поведал тебе. По мне этого не видно, но мысленно я всегда, постоянно говорю с тобой, будто ты рядом и слышишь каждое мое слово. Так получается даже лучше, ведь ты не отвечаешь, и я всегда прав.
Девушка молчала. Она не знала, что на это сказать, сразу забыла все свои доводы; тело ее онемело, и теперь, что бы ни говорил парень, она только слушала, слушала, не проронив ни слова, не смея возразить.
— Последний раз мы расстались — помнишь? — когда твоя мать выгнала меня. Да еще проводила с музыкой. Эх, до чего же я был тогда зол! А ведь господин Йона совсем не случайно пришел к нам в тот день на рассвете и увел меня на хутор. Они даже не сказали мне, на какой хутор, хотя наперед сговорились с отцом, что старый Мароти заберет меня к себе! Так вот и продали меня, как Христа апостолы. Да, еще эта паршивая девка, я сразу же пришелся ей по вкусу, и она была не прочь меня окрутить. Но я только смеялся над ними и радовался, что, придя вечером домой, сразу смогу побежать к вам и все рассказать. И когда музыку у вас услышал, тоже радовался. Помнишь, я сразу сказал, что был на хуторе. «На хуторе Мароти?» — спросила твоя мать. Я ответил: «На хуторе Мароти». — «Ну, так уходите отсюда подобру-поздорову, пока я не ошпарила вас, — говорит она. — Женитесь на богатой невесте, не позорьте нашей бедности».
— Она не так сказала.
— Нет, так.
— Нет, не так.
— Нет, так. Даже выпроводила с музыкой. Разве цыгане не играли марш Ракоци? Это было заранее подстроено.
— Глупости.
— А может быть, нет?
— Конечно, нет.
— Правда?
— Конечно, правда.
Парень умолк и умолк надолго. Они шли по чистому скрипящему снегу. Прошли всю длинную улицу Петерфи; между массивными одноэтажными домами показался кафедральный собор с двумя старыми колокольнями. Слева маячило роскошное кирпичное здание новой гимназии, а справа — большой черный колледж, обрамленный белыми, покрытыми инеем деревьями.
Жужика шла как во сне. Боже правый! Это она, она так мирно идет с Йошкой по дебреценской улице, в воскресенье в сумерки, в час, когда начинают зажигать лампы. Какое-то дивное, сладкое оцепенение сжимало ей сердце, но она вся дрожала при мысли, что им грозит опасность, что всему этому придет конец. И все же ей было так хорошо, она была так счастлива, так сладостно счастлива!
Жужика не думала о том, красив он или безобразен. Она не замечала ни его высокой, широкоплечей фигуры, ни обезображенного прыщами лица, но, случайно коснувшись его, задев его ногой или локтем, она чувствовала, как по телу пробегал огонь и вся кровь приливала к лицу.
Так вот чем вознаградил ее господь за все страдания!
«Милый, — проговорила она про себя, — глупец ты мой маленький, гадкий ты мой мужичок!» Она закрыла глаза и шла так, пока не закружилась голова.
Подняв веки, она увидела, что навстречу идет с какой-то женщиной приятель ее брата Андриша, вагоновожатый, в форменном дубленом полушубке.
— Вот так попались мы! — сказала Жужика и засмеялась.
Йошка взглянул на нее и, увидя, что она смеется, хохочет от всей души, покраснел, как рак.
Все же он поздоровался с молодым человеком как подобает, пусть не смеют говорить, что он трусит, прячется. К тому же хороший знакомый Мароти.
А девушка все смеялась, и голова у нее шла кругом.
Йошка сказал:
— Если этот тип пойдет сейчас к нам и расскажет моей матушке, та тут же вонзит себе нож в сердце.
Жужика замерла, сразу помрачнела и, повернувшись на каблуках, зашагала назад.
Йошка бросил ей вдогонку:
— Не уходи!.. Мне нужно обсудить с тобой все, как есть.
21
Сделав несколько шагов, Жужика действительно остановилась. Она поняла парня.
А Йошка продолжал:
— Слушай! У меня с матушкой такая любовь, какой не бывало еще на свете. Она, бедняжка, не может примириться с мыслью, что от нее отвернулся самый любимый ее сын. Это для нее хуже смерти. Не скажу же я ей, что, дескать, любил вас, матушка, больше всех на свете до двадцати четырех лет, а теперь так же сильно люблю другую женщину. Потому что не поймет она этого. Она лучше уж женит меня на той девушке, которую я не люблю, чтобы, значит, мое сердце и тогда принадлежало ей, чем на тебе, так как ей известно, что я весь твой, душой и телом. Ведь моя матушка — женщина благочестивая, безобидная; она за всю свою жизнь и слова-то дурного не произнесла, даже черта никогда не помянула; а чтобы мужа своего обманывать, так такого и в мыслях не имела… даже не знает, что это такое. Она только семьей и живет да своими детьми, готова слизывать с них грязь, бедняжка, но вот понять, что такое человеческая жизнь, это ей не под силу.