Справа от двери лежало изрубленное топором тело, принадлежавшее мужчине. Уокер — а это, несомненно, был он — был одет в ночную рубашку и сжимал в руке разбитый фонарь. На нем не было ни единого следа змеиных укусов. Рядом с ним лежал небрежно брошенный окровавленный топор.
А на полу корчилось отвратительное существо с пустыми глазами, которое когда-то было женщиной, а теперь превратилось в немую безумную карикатуру на нее. Все, на что это существо было способно теперь, — шипеть, шипеть и шипеть.
К этому времени мы с доктором уже оба смахивали холодные капли со лба. Он плеснул себе виски из фляжки на столе, сделал глоток и протянул мне другой стакан. Меня только и хватило на то, чтобы нетвердым голосом уточнить:
— Значит, Уокер всего-навсего лишился чувств, затем очнулся от воплей Одри, а топор с ее стороны довершил дело?
— Да, — тихо ответил доктор Макнил. — Но все-таки он встретил свою смерть от змей. Его страх повлек за собой два последствия — он загнал самого себя и довел дикими россказнями свою жену до безумия, когда она увидела то, что показалось ей Йигом.
Секунду я размышлял.
— А Одри — странно, но ведь Йигов сглаз повлиял на нее сам по себе? Похоже, ужас от вида шипящих змей совершенно сломил ее…
— Сперва у нее бывали моменты просветления, но длились они все меньше и случались все реже. Ее волосы поседели до самых корней и позже начали выпадать. И кожа покрылась вся пятнами, так что когда она умерла…
Я прервал его на полуслове:
— Умерла? Тогда что это было — та тварь в подвале?
Макнил мрачно произнес:
— Это существо родилось у нее спустя девять месяцев. Сперва их было трое… двое были гораздо ужаснее на вид — но выжило только одно.
Кудри Горгоны
Дорога к мысу Жирардо пролегала по незнакомой местности, и когда послеполуденный свет сделался золотистым и похожим на сон, я понял, что должен спросить дорогу, если хочу добраться до города до наступления ночи. Мне не улыбалось блуждать по унылым равнинам Южного Миссури после наступления темноты, ибо дороги были плохи, а ноябрьский холод пронизывал меня насквозь в машине с открытым верхом. Да и черные тучи сгущались где-то на горизонте — поэтому, окинув взглядом царство долгих сизых теней, легших на коричневую гладь полей, я стал искать какой-нибудь дом, где можно было бы спросить совета.
Местность отличалась пустынностью и безлюдьем, но наконец я приметил крышу среди деревьев возле небольшой реки справа от меня. Вестимо, в доброй полумиле от дороги — и, вероятно, до дома можно было добраться по какой-нибудь тропке или подъездной дорожке, на которую я вскоре наткнусь. За неимением более близкого жилья я решил попытать счастья там и обрадовался, когда кусты на обочине дороги обнажили развалины резных каменных ворот, увитых сухими, мертвыми виноградными лозами, заросших подлеском, что объясняло, почему я не смог проследить путь через поля при первом приближении. Поняв, что не смогу завести машину внутрь, я осторожно припарковал ее у ворот — там, где густая вечнозеленая заросль защитит ее от дождя, — и вышел на длинную прогулку к дому.
Идя по заросшей кустарником тропинке в сгущающихся сумерках, я отчетливо ощущал дурное предчувствие, вызванное, похоже, зловещим духом гниения, витавшим над воротами и бывшей подъездной дорожкой. По резьбе на старых каменных колоннах я заключил, что это место когда-то было поместьем немалого достатка; и я мог ясно видеть, что подъездная дорожка некогда была усажена по обе стороны величественными липами, ныне зачахшими и сникшими навстречу разросшимся диким кустам.
Пока я шел, ветер сдувал в мою сторону опавшую листву и колючки, и я задался весьма резонным вопросом — не заброшено ли это место? Может, я зря трачу здесь время? Тут меня охватил мимолетный порыв, велящий развернуться и поискать какую-нибудь ферму дальше по дороге, но вид дома впереди возбудил мое любопытство и подстегнул мой смелый дух.
Было что-то вызывающе завораживающее в опоясанной деревьями ветхой руине передо мной, ибо она одним своим видом навевала воспоминания о грации и широте души эпох Юга — типичный деревянный плантаторский дом классического образца начала XIX века, с двумя этажами, эркером и колоннами при входе, что восходили до самого чердака и поддерживали треугольный фронтон. Упадок жилища был предельно очевиден: одна из огромных колонн рухнула наземь, и, кажется, сам фронтон грозил вот-вот последовать за нею. Похоже, когда-то пристроек здесь было гораздо больше, но все они канули.
Восходя по широким каменным ступеням на низкое крыльцо, куда открывалась резная дверь с веерообразным оконцем, я почувствовал беспричинную тревогу и потянулся было к сигаретам, но передумал, увидев, какое все вокруг сухое и легковоспламеняющееся. Теперь уж точно убедившись, что дом покинут, я почему-то не мог уйти, не постучав. Растревожив проржавевший дверной молоток, я опустил его на дверь — от легкого касания дом будто бы весь заходил ходуном. Ответа, как и ожидалось, не последовало, но все же я снова взялся за громоздкое скрипучее устройство — как для того, чтобы рассеять ауру глубокой покинутости и тоски, окутавшую это место, так и с намереньем пробудить любого возможного обитателя развалин, будь то человек или бесплотный дух.
Где-то у реки послышался скорбный крик козодоя; сам же шепот речной воды еле-еле угадывался. Повинуясь непонятному помрачению, я ухватил старый засов, потряс его и налег всем весом на дверь, пытаясь открыть. Она оказалась незапертой, но подавалась с огромным трудом, безумно притом скрежеща. Наконец мне удалось сыскать на нее управу, и я ступил в огромный темный зал.
Но в тот же миг, как был сделан шаг, я пожалел о нем — и вовсе не потому, что сонмы призраков прянули на меня из этого пыльного полумрака. Просто я сразу же понял, что здесь кто-то все еще живет, — большая деревянная лестница скрипела под весом чьих-то нетвердых, медленно надвигающихся шагов. Затем я увидел высокую согбенную фигуру, на мгновение вырисовавшуюся на фоне огромного палладианского[67] окна на лестничной площадке.
Первичный мой испуг отхлынул, и когда некто спустился с последнего пролета, я был готов приветствовать хозяина дома, в чье уединение вторгся. В полумраке я различал, как он опускает руку в карман за спичкой. Он зажег маленькую керосиновую лампу, стоявшую на шатком столике у подножия лестницы, и слабое мерцание фитиля осветило сутулого, очень высокого, изможденного старика, в котором, несмотря на небритость и небрежность одеяния, можно было сразу же признать джентльмена.
Я не стал дожидаться, пока он заговорит, а сразу же начал объяснять свое присутствие:
— Прошу простить за вторжение. Я стучал, но никто не проснулся — я решил, что этот дом заброшен. Я хочу спросить верную дорогу к мысу Жирардо — самую короткую. Планировал до темноты туда поспеть, но сейчас, конечно…
Когда я взял паузу, чтобы перевести дух, пожилой хозяин заговорил — в точности тем тоном и с тем мягким акцентом, что и ожидался от южанина старой закалки:
— Это уж вы извините меня за то, что не ответил на ваш стук сразу. Я живу уединенной жизнью, и гости ко мне обычно не захаживают. Сначала я решил, что стучит кто-то слишком уж любопытный. Здоровье у меня уж не то, что раньше, шаг у меня неспешный, да и хворью я страдаю весьма неприятной — позвоночным невритом. А к мысу вы до темноты не поспеете, это уж точно. Полагаю, вы спустились сюда от ворот — значит, дорога, по которой вы едете, не из лучших, и уж точно не из коротких. Вам нужно свернуть налево на первом же повороте после ворот — я имею в виду поворот на большую трассу. Там есть еще три-четыре колеи для повозок — их вам следует пропустить, но настоящую дорогу вы уж никак не проглядите, ибо прямо напротив нее, по правой стороне, растет огромная ива. Как повернете — продвигайтесь дальше. Вычтите два поворота, на третьем — снова налево сверните. А уж потом…
Сбитый с толку этими подробными указаниями, мало что говорящими человеку, в этих местах не проживающему, я не мог не прервать его:
— Пожалуйста, подождите минутку! Как могу я сыскать этот маршрут ночью, я ведь тут и не бывал никогда раньше! Полагаясь только на свет фар, едва ли я сыщу верный путь! Да и гроза, сдается мне, скоро грянет, а у меня автомобиль без верха. Не стану даже пытаться… и, поверьте, не хочу обременять вас, но, учитывая обстоятельства, не могли бы вы приютить на ночь путника? Со мной никаких хлопот не будет — я не потребую ни еды, ни чего-либо еще. Дайте мне только уголок, где можно будет проспать до рассвета, — этого хватит с лихвой. Ну а машина пусть стоит там, у ворот, где я ее оставил, — не думаю, что за одну дождливую ночь с ней что-то случится.
Высказав свою негаданную просьбу, я увидел, как лик старого хозяина утратил прежнее выражение тихой покорности и принял странное, удивленное выражение.
— Вы хотите заночевать… здесь?
Он был так удивлен моей просьбой, что я повторил ее:
— Да, а почему бы и нет? Уверяю вас, я не доставлю вам никаких хлопот. Мне ничего не остается другого — я здесь чужак, эти дороги — сущий лабиринт, ехать по ним впотьмах глупо, и я готов поспорить, что не пройдет и часа, как пойдет проливной дождь…
На этот раз настала очередь хозяина дома прервать меня, и в его голосе почудились мне некие странные интонации:
— Ну да, конечно, вы должны быть чужаком, иначе б вам и в голову не пришло у меня ночевать. Вы бы даже спускаться сюда не стали. Нынче люди это место не навещают.
Он сделал паузу, и мое желание остаться усилилось тысячекратно от ощущения тайны, которую, казалось, подразумевали его лаконичные слова. Несомненно, присутствовала в этом месте некая заманчивая странность; всепроникающий затхлый запах намекал на тысячи тайн. Я снова обратил внимание на крайнюю дряхлость всего, что окружало меня; она проявлялась даже в слабых лучах единственной маленькой лампы. Мне было жутко холодно, а отопления в доме, вестимо, не было — однако мое любопытство было столь велико, что я все еще желал безмерно задержаться здесь и выведать побольше об отшельнике и его мрачном жилище.