Рассудок окончательно покинул меня, и прежде чем понял, что делаю, я выхватил свой походный револьвер и разрядил весь барабан в омерзительное полотно. Оно тут же перестало существовать как единое целое — даже рама слетела с мольберта, громко ударившись о пол и взметнув многолетнюю пыль. Но хоть один ужас и был разбит вдребезги, другой мгновенно возник передо мной в образе самого де Рюсси. Казнь картины, свершившаяся на его глазах, заставила его завопить зверем — и это было ничуть не менее ужасно в сравнении с канувшим с глаз адским пейзажем.
— О Господи, что ты наделал!
Выкрикнув эти слова, сумасшедший старик схватил меня за руку и потянул прочь из комнаты, а затем — вниз по шаткой лестнице. Посреди всей этой суматохи он уронил свечу, но, к счастью, близилось утро, и слабый серый свет просачивался сквозь запыленные окна. Я постоянно оступался, но мой провожатый ни на секунду не замедлил шага.
— Беги! — причитал он. — Беги, глупец, спасай свою жизнь! Сам не знаешь, что ты сейчас натворил! Я ведь так и не сказал тебе всей правды! Эта тварь с картины говорит со мной все время, велит оберегать и охранять, — и я подвел ее! Теперь жди худшего — она поднимется из могилы вместе со своими змеями, и одному нечистому известно, что у нее на уме! Давай же, парень, поторопись — сбежим, пока еще есть время! У тебя есть машина — отвези меня на мыс Жирардо! Уверен, она меня отовсюду достанет — но пусть сначала поплутает, я без боя ей не сдамся! Ну же, ну же!
Когда мы добрались до нижнего этажа, я расслышал какой-то странный глухой шорох в задней части дома. За ним последовал скрип затворившейся двери. Вряд ли де Рюсси уловил тот шорох, но и второго звука хватило, чтобы вырвать из его груди самый жуткий вопль, на какой только способно человеческое горло.
— Боже! Дверь в погреб! Она идет!
Я отчаянно боролся со ржавым запором и покосившимися петлями огромной входной двери. Теперь, хорошо расслышав медленную тяжелую поступь из неведомых задних комнат проклятого дома, я пребывал почти в таком же неистовстве, как и старик. От прошедшего за ночь дождя дубовые доски покоробились; тяжелая дверь застряла в раме и подавалась даже хуже, чем когда я ворвался сюда накануне вечером.
Где-то скрипнула доска под ногами того, кто шел за нами, и этот звук, похоже, оборвал последнюю нить здравомыслия в бедном де Рюсси. С воплем, похожим на рев обезумевшего быка, он отпустил меня и бросился вправо, в открытую дверь комнаты, которая, как я понял, была гостиной. Секундой позже, когда я уже отпер входную дверь и собрался бежать, оттуда донесся звон бьющегося стекла — старик, спасаясь, прыгнул в окно. Соскочив с прогнившего крыльца, я припустил по длинной, заросшей сорняками подъездной аллее, слыша упрямую и недобрую поступь — следовавшую не за мной, ибо звучала она теперь где-то в гостиной дома.
Я оглянулся лишь дважды, когда необдуманно кинулся сквозь колючий шиповник по направлению к оставленной машине чрез дебри умирающих лип и причудливых дубов в бледном свете пасмурного ноябрьского утра. Первый раз — когда меня настиг какой-то резкий запах, и я вспомнил о свече, оброненной де Рюсси в студии. К тому времени я был уже очень близко к главной дороге — и оказался на вершине небольшой возвышенности, с которой среди окружающих крон деревьев хорошо просматривалась крыша особняка. Как я и предполагал, густые клубы дыма поднимались к серому своду неба из чердачного окна. В мыслях своих я возблагодарил силы творения за то, что древнее проклятие вот-вот будет очищено огнем и стерто с лица земли.
Но в следующее мгновение брошенный мною взгляд нашел другое зрелище — и оно-то мигом свело на нет все поспешные утешительные выводы, ввергнув меня в потрясение. Как уже сказано, находился я на возвышенности, с коей была видна большая часть плантации, то есть обозревал не только сам дом в окружении деревьев, но и часть неухоженного, частично затопленного луга у реки вместе с несколькими изгибами заросшей бурьяном аллеи, по коей я промчался во весь дух. Так вот и на той аллее, и на том лугу увидел я — или это мне только померещилось? — такое, чего не пожелал бы засвидетельствовать никому и никогда.
Оглянуться меня заставил донесшийся издалека слабый крик. Обратившись назад, я уловил движение на унылой серой равнине позади дома. На таком расстоянии человеческие фигуры представлялись крохотными, и все же я разглядел, что их было две — преследователь и преследуемый. Одна из них, несомненно, принадлежала старику, о второй едва ли можно было сказать что-то внятное — безволосая, лишенная одежды, вся изломанная. Но именно это второе нечто настигло старика де Рюсси без труда — настигло, схватило и поволокло к огню, пожиравшему дом!
А на тернистой аллее, в том месте, где я был несколько минут тому назад, шевелились трава и кусты — и никакой ветер не мог раскачивать их. Они колыхались так, точно в них, следуя за мной, скользила крупная и неимоверно сильная змея.
Я не смог больше выносить этого ужаса и неистово рванулся к воротам, позабыв о том, что костюм мой порван, а на руках и лице — сетка кровоточащих царапин. Машина ждала меня под раскидистым вечнозеленым деревом; сиденья промокли насквозь, но мотору ничего не сталось, и я с пол-оборота ключа оживил его. Снявшись с места, я помчался, не разбирая дороги, движимый настоятельной потребностью покинуть этот гиблый край, облюбованный кошмарными призраками, побыстрее очутиться на максимально возможном удалении от всех мрачных тайн Риверсайда.
Через три или четыре мили меня окликнул местный фермер — добродушный мужчина средних лет. Обрадовавшись возможности спросить дорогу, я притормозил, хотя и понимал, что представляю собой довольно странное зрелище. Мужчина охотно объяснил, как доехать до мыса Жирардо, и поинтересовался, откуда я еду в столь ранний час да в таком плачевном виде. Я, даже не пытаясь придерживаться правды, сказал ему, что ночью попал под дождь и нашел пристанище на ферме неподалеку, а с утра долго плутал в зарослях бурьяна, пытаясь разыскать автомобиль.
— На ферме, значит? — удивился встречный. — Интересно, на чьей бы это? В той стороне, откуда катите, нет никакого жилья аж до самой плантации Джима Фарриса за Баркерс-Крик, а до нее — миль двадцать ехать, никак не меньше.
Я вздрогнул, гадая, что за новую тайну знаменуют его слова, и спросил, не позабыл ли он про большой обветшалый особняк с воротами на дорогу.
— Ну вы и припомнили — верно, бывали здесь раньше? Так того дома ныне уж нет, в огне канул — лет эдак пять-шесть тому назад. Ох и странные же слухи о нем ходили!
Невольно встрепенувшись, я поинтересовался, какого рода были те слухи.
— Ну, звалось то поместье Риверсайд, держал его старый де Рюсси. Пятнадцать-двадцать лет назад там целая драма разыгралась. Сын старика женился за границей на иностранке. Уж больно многим в здешних краях она пришлась не по душе — манеры чудные, вид загадочный весь такой. Потом молодые внезапно взяли да уехали, а после старик сказал, что сын погиб на войне. Но послушать негров — так соврал старик. На самом-то деле, говорят, сам он в девицу ту и влюбился. Но она ему, понятное дело, отворот дала, а он от ревности совсем сбрендил и порешил ее на пару с сынком своим. В доме том, вот те крест, змея завелась — большая такая, черная, что смоль. Ну, можете мне не верить, конечно… но одно точно — Риверсайд сгорел, и старика де Рюсси с тех пор никто не видывал. Тоже, видать, в том огне костьми лег. Там ведь все сухое было, трухлявое — оно и немудрено, и дождь не уберег; а когда случилось это, я как сейчас помню, утро стояло сырое, пасмурное, опосля ночного ливня — ну совсем как сейчас… Сами-то что об этом думаете? По всему, не впервой вам слышать про Риверсайд. А историю про отца и сына де Рюсси слыхали раньше? Как по-вашему, что-то было неладно с девицей, на которой женился юный Деннис? Чураться-то ее все чурались, а вот почему — а поди теперь разбери…
Мои разбежавшиеся мысли никак не могли обрести должный порядок. Значит, поместье Риверсайд давно погибло в пожаре? И где же тогда, скажите на милость, провел я эту ночь? И этот волос на моем рукаве… короткий седой стариковский волос — откуда бы ему взяться?
Я уехал, так ничего и не рассказав фермеру, но вскользь упомянул, что пересказанная им байка о ревности едва ли имеет под собой реальные основания. Если верить ближайшим источникам настрадавшегося семейства, беда пришла в Риверсайд вместе с Марселин. Жизнь в Миссури испортила ее, и лучше бы Деннис никогда на ней не женился.
На большее я не стал намекать, полагая, что де Рюсси — с их щепетильной фамильной честью и высокой чувствительной натурой — едва ли одобрили бы мою досужую болтовню. И незачем давать их соседям новую пищу для диких домыслов о природе бросившего тень на незапятнанный доселе род зла — пусть хотя бы имена мертвых останутся чисты.
Было бы неправильно допустить, чтобы люди в этом краю прознали о том ужасе, что не смог до конца рассказать мне мой странный ночной хозяин, — об ужасе, который он, как и я, познал в деталях утраченного ныне шедевра злополучного Фрэнка Марша.
И уж совсем некрасивая ситуация сложилась бы, узнай они все, что супруга наследника Риверсайда — Медуза Горгона, чьи наделенные колдовской жизнью кудри даже теперь, почти уверен, шевелятся в своей известковой могиле, опутав скелет одного одаренного художника, — имела весьма слабое, почти незаметное, но не укрывшееся от зоркого взгляда гения родство со своей почитательницей из Зимбабве. Ничего удивительного не было в том, что шаманка из туземного племени так боготворила ее — ведь в жилах Марселин в обманчиво незначительной пропорции текла африканская кровь.
Кладбищенская история
Когда закрыт главный проезд в Ратленд, путникам ничего не остается, кроме как ехать в Отплесье через болотистую пустошь. Пейзажи кругом — подчас загляденье, но в последние годы маршрут забросили. Здешние края тем мрачнее, чем ближе к Отплесью, и проезжающие мимо фермерского дома на северном холме с плотно сомкнутыми ста