Что свет — от маяка идет, а в нем
Живет Владыка Древний — одинок,
И с Хаосом болтает ни о чем.
Еще, прошепчут люди вам с опаской,
Лицо его сокрыто желтой маской,
Не врет коль форма маски — этот лик
Безмерно чужд и, верно, очень дик.
На тот маяк ходили люди в прошлом,
Где все сейчас — сказать уж невозможно.
Загадочные есть в сем мире вещи,
Предвосхищенье будят, что в душе,
У горизонта, вижу, дивно блещет
Ход в мир, богам дозволенный — не мне.
Наверное, рискни я вдаль податься,
Догнать тот горизонт, забыв покой, —
Я б, вырвавшись, мог за Предел умчаться,
И в чудо окунуться с головой.
Увы! Доступно мне лишь наблюденье
Селений старых, сумрачных лесов,
Морей, брегов и древних построений,
Холмов, огней луны, прекрасных снов.
Они — то, чем живу я вот уж долго,
Они — за горизонт моя дорога.
Однажды в год, в печальном свете осени,
На берегу, где моря синева,
Нам птицы, в опереньях чьих — сплошь проседи,
Расскажут — где-то там есть сторона,
Исполненная красочных террас,
Где ветви древ, задумчиво сплетясь,
Как купол, кроют темный, старый грот, —
Туда всех птиц зов памяти влечет.
И над морями реют птицы, глядя —
Не промелькнет ли где их белый град,
Но все вокруг — лишь синева пустая,
И, бросив все, назад они летят.
Под толщей вод — объект исканий их,
Без птичьих трелей, в сонме рыб немых.
Изобретенья новизны столь чужды мне —
Ведь я рожден был в старом городке,
Под черепицей выложенной крышей,
В краю, с которым рядом море дышит.
Резные моей комнатки оконца
Обласканы лучами были солнца,
Там, где георгианство правил бал, —
На фоне этого я рос и я мечтал.
Сокровища эпохи суеверий
Всех духов зла манят заветной дверью,
И рвутся они к ним из измерений,
Заслон минуя вечный — Небо с Твердью.
Мгновений путы духи те порвут
И пред суд века дух мой призовут.
Он стар был, когда млад был Вавилон,
Неведомо, как много лет дремал
Под слоем тверди, но пытливый ум вскопал
Его руины, и предстал пред нами он
Во всем величии еще не павших стен,
булыжником мощеных мостовых,
И статуй в виде бестий уж былых —
Таков был град, что взят землей был в плен.
Приметив каменистые ступени
На сходе к доломитовым вратам,
Заваленным камнями — тут и там,
Скрывающим подземные туннели,
Расчистили мы вход — но в страхе сдались,
Когда из-под земли шаги раздались.
Телесно оставаясь на земле —
То утром подтверждал всем солнца свет —
Ночами дух его витал везде,
Где только мог дерзнуть; в чреде планет
Видал он Яддит, разум сохранив,
Вернулся цел из Гурских областей,
Той ночью роковой он устремил
Свой дух в обитель мыслящих теней…
Наутро он проснулся стариком,
И в свете все предстало вдруг ином,
Родимый мир был сер, как глины ком,
И глуп, как миф, рожденный скучным сном.
С тех пор тот странник грез — тишéй воды,
И не вольется боле он в людей ряды.
Над царством сгнивших куполов и крыш
Всю ночь от моря слышатся свистки,
И к берегам, что дико далеки,
Они несутся, вспарывая тишь.
Друг другу чужд, нестроен каждый свист,
Отдельно взят — услышь единый звук:
Свистки в иную форму облеклись
Раскрыв зодиакальный звездный круг.
С их звуками в туманы наших грез
Вторгаются — туманные вдвойне,
Радиоволны самых дальних звезд,
Виденья, что не сыщешь на Земле.
И в нотах хора, тише и слабей,
Звучат сигналы чуждых кораблей.
По пустоши бесплодной, неживой,
Каменьев мшистых спинами тесним,
Я шел забытой путанной тропой,
Отвержен миром — ну и черт бы с ним.
Ни ветерка, ни звука от ветвей
Деревьев странных форм, и шорох трав
Утих; а я ступал быстрей, быстрей —
Тут вдруг возник утес, мой путь поправ.
Оплел утес, сбегая вниз ручьем,
Застывший черный лавовый поток,
И марш ступеней не для смертных ног
Прорезан кем-то был в потоке том.
По свету звезд, что в небе расцветал,
Я понял вдруг, что в прошлое попал.
В ночи звезду — сиянье янтаря —
Нашли мои уставшие глаза,
И этот светоч яркий указал
Дорогу в гуще чащ, мне жизнь храня.
И, про себя звезду благодаря,
Я вспомнил, что всегда был ей храним,
И то, сколь часто мир мне был чужим,
И то, как улыбалась мне заря…
И вдруг мне свет звезды нарисовал
Картины дивные, что глаза уголком
Ловил я в повседневности, мечтал…
Мне виделся исконный отчий дом —
В далекой дали. Так, минуя тьму планет,
Мне слала родина давно погасший свет.
Все древнее поныне чтит закон
Бесплотной высшей сущности — она
Влиянием своим вовлечена
В согласованье тверди и времен.
Уставшим взглядам — нет, не уловить
Тот след, где пролегла единства нить,
И слишком редко дверь отверста та,
В которую, пройдя, уйдут года.
Слежу с волнением: заходит солнце снова
За холм напротив фермерского дома,
И Жизни кисть касается Земли,
Выводит нам отмеренные дни,
И в странном свете вижу — вот она,
Та цитадель, чьи стены — времена.
Немезида
Сквозь ворота, ведущие в сон,
Охранимые нежитью-стражей,
Я ступаю со страшной поклажей —
С грузом прожитых жизней своих.
Я иду в мрачных недрах ночных,
А тех жизней во мне — триллион…
Вот поэтому — вплоть до рассвета
Тягощусь я поклажею этой,
Громок крик, страшен взгляд —
Закипая, как яд,
Низвергаюсь в безумия ад.
Закружив меня в мороке алом,
Мир вращался, вплывая в рассвет,
Средь бесцельного хода планет,
Когда небо в багровом тумане
Изрыгало отчаянный пламень,
Над разверстым вселенским провалом…
И планеты те, в мрак погрузившись,
С именами своими простившись,
Все кружат и кружат —
В глупом страхе дрожат,
Что ж, таков он — космический ад.
Я взрезала морские парсеки,
И зловещие серые тучи
Мне грозили бедой неминучей
И плевались небесным огнем.
И стенало безумное небо,
Я не знала — где быль, а где небыль,
И боролась с волной, смежив веки…
Где тритоны скользят
И увлечь норовят
С гневным криком в подводный свой ад.
Словно лань я бежала, смеясь,
В первобытных дубравах седых,
Средь деревьев столетних, немых,
Что для леса — как чуткие стражи,
Предо мною стояли отважно
И велели уйти, убоясь…
Но, презрев их запрет, —
Свой оставила след,
Все равно тех лесов уже нет.
Я спускалась в пещерные чрева,
В эти горные долгие жилы —
Ведь равнины казались унылы…
И, вдыхая подземные смрады,
Обретала в тех безднах награду —
В воды Ада бросая свой невод…
Что вылавливал он —
Походило на сон,
До чего же кошмарен был он.
Лозы вились в дворцовых руинах,
Я входила в банкетные залы,
И Луна, что в долинах вставала,
Мне являла сюжеты на стенах —
О, фигуры на тех гобеленах!
Перепутаны даты, личины…
В ходе странных эпох
Я забыла их рок
И весь ужас их древних грехов.
Я покрытые зеленью веси
Наблюдала, безмерно дивясь, —
Бледный мрамор гробничный, крошась,
Тут и там обличал преступленье
Против жизни — уродство гниенья,
Сколь же мрачен он был, сколь невесел
Вид, проклятьем объят, —
Гроздь могильных плеяд,
В час чумы — человеческий ад.
Я бродила в гробницах веков,
И на крыльях бесовских, ужасных
В гнев Эреба из брызг ярко-красных
Я ныряла — то в жар, то в прохладу,
Что Эреб был мне мил, что отрада
Вековечных исландских снегов.
И в пустыне сухой
Раскаленный покой
Мил натуре моей волевой.
И когда первый нильский правитель
Был столь юным на троне златом,
Я была уж стара — и потом
На глазах моих рухнул Египет,
Кубок древности досуха выпит,
Ведь блаженной Арктиды обитель
Мои помнит дела —
Для нее я была
Столь греховна, ужасна, подла.
О, безмерен был грех мой исконный,
И бесчестья безмерен масштаб!
В страшный ад ниспровергнуть меня б —
Только небо мне ад запретило…
Никогда мне не светит могила,
Не примерить венец похоронный…
Вечный ужас возмездия сея,
Продолжаю свою одиссею —
Черных крыльев наряд,
Лишь вперед, не назад,
В ход времен — в нескончаемый ад.
Сквозь ворота, ведущие в сон,